Перунова роса. Реконструкция истории России

Свенельд в тот же день ушел в Киев. Волк и старейшина занялись своими повседневными заботами. Постепенно жизнь села вошла в некое приемлемое русло, пусть беспокойное и тревожное.

Князь, как и обещал, недолго задержался в селении – рана заживлялась. Помогли Ольгины запасы трав, перенявшей от деда мази, отвары, настои. Каждый сезон собирала, прибирала и хранила про запас. Оказалось, что не зря: пригодились.

Однажды Игорь проснулся от мягкого девичьего пения. Не открывая глаза, слушал, как Ольга тихо напевает:

Идет Перун по небу и видит вдалеке,
как красная девица грустит о женихе.
Он меч склонил над нею, смахнул с лица слезу
и, девицу жалея, остановил грозу.
Перуновые воины застыли над рекой,
и одного сердечного коснулася рукой…

Игорь открыл глаза, когда ее ладонь коснулась его лба, а длинная Ольгина коса прошла по его ране.

Ольга отняла ладонь, потянув косу на себя.

Однако Игорь осторожно подхватил нижний конец косы, отсвечивающей в лучах Ярилы шелковистым цветом сплетенных в тугую плеть. Вглядываясь в нее, с одобрением произнес:

– Будто перунова коса из трех сплетенных молний. – Перевел взгляд на Ольгу. – Учена перунову пению?

– Сама собой учена, – ответила. – Смотрю на реку и пою. Дед говорит, что перуново слово споро заживляет раны.

Игорь потрогал место ранения.

– Твоя Правь, – согласился, – боли почти не чувствую. Отчего твои слезы?

– Вдвоем с дедом теперь остались. Всех родичей приняла мати – сыра земля.

– Не вдвоем вы, большим родом живете.

Ольга промолчала.

Уже на другой день князь обошел село, интересуясь, как устроились, в чем нуждаются. В наихудшем положении находились полоняне, остававшиеся на постоялом дворе. Просил их набраться терпения, дожидаться помощи по обустройству села, где потребуются многие рабочие руки.

При обходе села отметил добротность жилищ селян, в отдельных из них стояли битые из глины печи, в которых можно было мыть детей вместо бани. В семьях держали горшки ручной лепки с гравировкой разных существ, сковороды для выпечки хлеба с обликом Ярилы и грохоты как признак благополучия и сытости. Ими просеивали муку, проводили обряды с почитанием небесного громовержца Перуна, просеивающего дождь, чтобы напоить и оплодотворить почву, дать семени новую жизнь и родить урожай.

Однако сам себе признался: «Люди работные, чистоплотные, сноровистые и места благодатные, а жизнь их хрупкая, того и гляди порушится из-за слабой защиты с моей, княжьей, стороны. Не приди в село, его могло и не быти, вороги разорили бы».

Сводя свои наблюдения к защите села от воров, наказал Волку с Калиной:

– Подберите в сельскую дружину ополченцев из полонян, передайте им оружие и военные доспехи кочевников, проводите с ними занятия, чтобы могли себя оборонять. Предстоит до зимы обустроить село под полонян. Без связи со мной не обойтись. Потому оставляю свою власть – назначаю Волка посадским Перуновой росы, первым посадским при моем княжении.

Волк все назначения воспринимал как обычную работу от князя. И на этот раз принял назначение молча, как работу для успешного разрешения задач, поставленных князем. Игорь не стал рассказывать Волку, для чего и почему назначил посадским, ибо знал, что его сотник везде и во всем будет поступать, как ему наказано.

Перед возвращением сходил в баню, располагавшуюся в полуземлянке рядом со старицей, незаметной для чужого глаза. Баню, как святое место для телесной чистоты, прятали от чужого сглаза. Она почиталась наряду с мечом и лемехом и устраивались вблизи родников и низких мест, чтобы не копать глубокий колодец.

…Подобные бани дожили до советских времен. Как и в древности, их берегли, прятали в рощах и косогорах. Называли банями по-черному. Вручную лопатами срезали часть косогора под сруб или камень. Выкладывали стены, сверху укладывали двойной накат из бревен или грубых лещин, засыпали землей с небольшим отверстием, слегка сдвинутом к одной из стен. Под этим отверстием на земляном полу выкладывали очаг из речного камня с котлом. У дальней стены от выхода стояла широкая скамья – на ней парились, сбоку стояла скамья поуже – на ней мылись, ближе к выходу стояла кадка с холодной водой – ею обкадывались. Рядом на рубленом из провода гвозде висел керосиновый фонарь: после войны гвоздей не было, рубили из электропроводов, такими гвоздями зашивали крыши, штакетник, заборки, использовали на вешалки. При топке дым поднимался как в чуме через отверстие в потолочном накате. После топки это отверстие прикрывалось. Было влажно, жарко и полумрачно. Стоял неимоверный жар. Вымытое и пропаренное тело ополаскивали холодной водой и выходили из бани, как заново родившись.

В советских банях по-черному не только мылись. После войны сильно почитали советские праздники. А их было два: 9 мая и 7 ноября. Каждый как начало нового года. Ждали лучшей доли – все вроде к тому и шло, люди радовались жизни и общению между собой: с помощью подручных приспособлений четвертями гнали самогон. Повсеместно. В нашей стороне столы в праздники накрывали по очереди. Сама очередь шла зигзагом, перемежаясь домами через улицу: в один праздник улицу принимает русская семья, следующие по очереди – удмуртская семья, далее – снова русские, вслед за ними – немецкая семья технорука, выселенная из Поволжья, за ней – староверская семья или одна из семей чувашей и мордвинов после окончания лесного техникума. К ним присосединялась живущая особняком за болотиной большая семья завгара… Власть тоже о праздниках помнила – участковый непременно приезжал. После дегустации его Иж-49 легко покорял высокий и протяженный глиняный берег реки по пути в райцентр. Послевоенная традиция продолжалась недолго. С хрущевской суматохи население сильно перетрясли целиной, совнархозами, лимитированием продуктов, выдаваемых в одни руки, прореживанием подворий от излишних голов скота и семейных бюджетов, ликвидацией неперспективных деревень – народ подался в города…

Князь не забывал о старейшине и его внучке. Как-то за трапезой, князю готовила Ольга из собственных припасов, обратился к Калине:

– Ты, дед, самый лепший и велеумный муж этого села. Мудрее тебя никого нет. То ли не осталось, то ли не было…

– Я уже стар. – Калина догадался, к чему зашел княжеский разговор о нем.

– Пусть так. Службу продолжай, пока молодь подрастет. Ей нужен мудрый совет. Внучка подрастет – тебя заменит. Ее отец хоробро дрался со степняками. На нем, как передал мне Волк, больше всех ран насчитали, даже по сравнению с моими воинами. Дрался до последнего вздоха, до последнего стоял, зарубил ханского командира, добрый был бы воин в моей дружине. А где его жена, что с ней?

– Он ее из полона привез, знатного рода была, чуть ли не княжеского. Бабьей мудростью шибко ведала. Недолго токмо прожила, в родах с Ольгой помучилась и ушла в Навь.

– Круглой сиротой осталась твоя внучка.

– Осталась… – согласился. – Я тоже скоро рядом со снохой и сыном буду.

– Не торопись.

– Не тороплюсь – смерть торопит.

Князь вдруг встрепенулся:

– Паки об учебе подумать. Село помолодело, учить некому. Твою же внучку, чтобы счет знала, письмена читала. Кого-то из Киева отправлю, справим отдельное училище – село ныне людное.

Дед махнул рукой:

– Не до учения. По хозяйству забот невпроворот.

– Напрасно так говоришь: в кутине пока и будем уму-разуму учить. – Помолчал, прежде чем продолжить. – Ольга сноровистая девица. Толковая. Может, вас обоих в Киев? Тебе доживать свой век вдали от прежних забот, внучке новую жизнь зачинать.

– Молодь как оставить? Сам о ней только что сказал…

– И то правда. Ты будто нарасхват. Хотя в своем слове не отказываю: поедешь – возьму с собой. Найдем тебе замену.

– Твоя воля, князь, – моя воля. Оставь меня – от своего погоста уезжать не хочу. Весь остаток моего века здесь. Отчего-то Сварог нашу линию рода не продлил. На мне остановился. Все прежние старейшины вышли из нашего рода. Последним завершаю службу. Лишь одна внучка, как проклюнувшийся отростель. Его бы на другое дерево пересадить, дать начало новой верви нашего рода. За меня хлопочешь, – за внучку похлопочи. Ее с собой возьми. Тяжело ей будет как сироте. Мати умерла, отец убиен. Мне уж тоже недолог век. Приметил на днях статного невольника – заглядывал на мою внучку. Но у нее другая душа, ей нужны перемены, впечатления, постоянно меня дергает, зовет то на рыбалку, то зверя промышлять, раньше всех убежит за грибами. У нас корова, бычок, скотина всякая. Много работы, ей неймется – душа неспокойная. Всем хороша, еси не заблудится. Из-за своего неугомонного норова – может совсем затеряться. Жизнь – она ведь как лес, вроде все одинаково, ан – выхода нет, хоть тресни. Уйдешь, не кумекая откуда и куда, – можешь не найти прежнюю поляну с ее грибницей. Что верно, то верно: ей учение нужно, в лесу-то и без учения можно обратную дорогу найти, криком позвать – чтобы в жизни не блудилась. В Киеве бы к новой жизни сподобить?

Калина испытующе посмотрел на князя.

Игорь одобрительно похлопал старика по плечу и неожиданно объявил:

– Собирай внучку. Завтра отъеду. Возьму с собой. Поедешь, тебя возьму. – И отошел во двор.

Калина остался в недоумении: то ли князь пошутил, хотя на шутника совсем не похож, то ли всерьез решил взять с собой. Так и сообщил внучке:

– Князь возьмет тебя с собой.

Та лишь руками подол юбки отряхнула от остатков сена, которое корове бросила, чтобы на ночь на сухое сено улеглась, и ушла в дом, ни слова не обмолвившись.

Утром в день отъезда князь вышел на крыльцо. Ольга уже занималась своим хозяйством. Подошел к ней, объявил: