Илимская Атлантида. Собрание сочинений

Я его, как все в театре, звал Андрей, Андрюша, он меня Константиныч.

Разница в возрасте у нас год с небольшим – он постарше. Церемонных обращений, подметил я, Андрей не любит, я тоже. Это облегчало наше общение и укрепляло дружбу.

До знакомства я знал, что актер он высочайшего класса. Андрей был из тех редких артистов, способных сыграть любую роль, он мог оживить любой образ. Зал при его появлении замирал в ожидании сотворения актерского шедевра. И он не обманывал ожиданий – увлекал, будоражил, просветлял своей игрой. Ему покорялась любая зрительская аудитория. Мастерство, мощная природная актерская энергетика – были наследственными, достались ему от отца, великого театрального и киноактера, Народного артиста СССР Юрия Владимировича Толубеева.

Мне посчастливилось видеть Толубеева-старшего в лучших его спектаклях: в «Сказках старого Арбата» Арбузова, в «Оптимистической трагедии» Вишневского, в роли Санчо Панса в «Дон Кихоте». Мог ли я тогда предположить, что через три десятка лет увижу на сцене его сына, и тоже в «Оптимистической трагедии», и тоже поставленной Товстоноговым, только в другой роли – Алексея. Андрей сыграл ее глубоко и пронзительно. Незабываемо!

Будучи среднего роста, на подмостках Андрей Толубеев кажется утонченным, высоким и гибким. Пластика – одна из особенностей его актерского почерка. Когда мы уже были хорошо знакомы, я спросил его об отце. Он, задумавшись, долго не произносил ни слова. Я уже пожалел, что спросил, однако, внимательно посмотрев на меня, чуть запинаясь, Андрей, наконец, ответил:

– Знаешь, я не люблю этот вопрос, порой его задают из любопытства, но тебе расскажу. Отец для меня – вершина. Хотя у него была другая семья, они развелись с мамой, когда мне было четыре года, я всегда был рядом с ним. Сколько себя помню – мы вместе. Никогда никого не предавший, не изменивший своим убеждениям, он практически каждый вечер выходил на сцену и, что бы ни играл, никогда не заигрывался, не прогибался под обстоятельства. Сейчас я могу сказать, что он играл как-то слишком просто, не театрально, слишком по-человечески. Самое главное, он не был актером одной краски, одного амплуа. Ему удавались и отрицательные герои, и положительные, и злодеи, и простаки.

Я поддержал воспоминания Андрея, добавив:

– Действительно, уникальный случай: за отрицательную роль Вожака в «Оптимистической трагедии» Юрий Владимирович был удостоен высочайшей в стране награды – Ленинской премии! При том, что он не состоял в партии. Таких случаев в советском театре я не припомню. Только выдающийся талант актера мог убедить руководство страны принять такое решение.

Андрей продолжал рассказ.

– Всю жизнь отец жил в Ленинграде, кроме того недолгого времени, когда трое друзей: Толубеев, Симонов, Меркурьев, великая ленинградская троица, один за другим покинули город на Неве. И уехали в Самару! Они жаждали эксперимента, жили поисками новизны, им хотелось все попробовать, все испытать. Застрельщиком этой идеи был Николай Симонов, родившийся на самарской земле и здесь же впервые вышедший на сцену. Уехать в Самару оказалось делом не простым. Правда, вернуться обратно в Ленинград было еще труднее.

В отличие от Симонова и Меркурьева, отец не совмещал актерскую профессию с режиссурой. Всего лишь три года работали на сцене Самарского краевого драматического театра закадычные друзья. Но какие годы! Начало тридцатых! Они сразу взялись за новую, современную драматургию Прута, Погодина, не забывали и о классике – Островский, Горький, Чехов. На сцене Самарского театра Юрий Толубеев сыграл четыре роли. И если две из них были эпизодическими: машинист в «Князе Мстиславе Удалом», садовник Глеб в пьесе Островского «Правда – хорошо, а счастье – лучше», то заглавная роль в спектакле «Егор Булычев и другие» по пьесе Горького стала настоящим событием в творческой жизни театра. Трудная роль много способствовала укреплению веры артиста в себя как профессионала. Для молодого актера это был триумф, отголоски которого докатились до Ленинграда. Отец всегда считал, что именно эта роль сделала его настоящим артистом, именно тогда он выработал свой творческий почерк, свой метод, обрел веру в свои силы.

С высоты своего возраста, вспоминая отца молодым, я понял, что если человек, тем более артист, не позволяет делать себе то, что хочет и лучше всего умеет, к чему призван, он теряет творческую энергетику и, конечно, уверенность в себе.

Хорошо, если рядом есть умудренный жизнью помощник, который может подсказать, утешить, поделиться своим жизненным опытом. А что делать в ситуации, когда такого человека нет? Остается изнуряющий, нередко мучительный труд. Труд и тела, и души, и сердца, и мозга. Это, наверное, и есть талант. Быть талантливым – значит быть решительным, не пугаться собственного призвания, внутренней неутихающей творческой стихии, которая может оказаться и не по силам…

– Андрей, ты что, сомневаешься в талантливости отца и его друзей?

– О чем ты, Константиныч? Не сомневаюсь! Но, к большому сожалению, на сегодня весь самарский период жизни моего отца – это лишь несколько архивных фотографий. Понимаю, что театр – это не кино, спектакль – это миг, ушедший луч света, сыгранная музыка. Ушли из жизни великие актеры, режиссеры, остались о них легенды. Ни воспоминаний, ни кинодокументов, ни критических статей. Да и сегодня, при наличии всевозможной техники, трудно найти способ, чтобы запечатлеть навеки работу выдающихся артистов.

Уверен, в Самаре трое друзей прошли путь становления, пережили период вхождения в актерскую профессию. Все трое были удивительно работоспособны. Талант – это целеустремленность и трудолюбие. Это подлинность, это правда и глубина. Талант созидателен, талантливый человек никого не копирует, ничего не приукрашивает: он отражает мир, постигая его любовью. Как говорил Дюрер ученикам: «…остерегайтесь мысли создать что-либо более совершенное, чем произведение, созданное Богом». Прозрения приходят от глубоко заинтересованного личного отношения, от любви к тому, что видишь, например, к природе, к людям, к миру. А прозреть от любви – значит увидеть и воспроизвести реальную красоту, не искажая ее.

– Андрей, – направляю я рассказ друга, – а как сложилась дальше театральная судьба твоего отца?

– Отец от природы был щедро одарен многими актерскими качествами. И он постоянно развивал их и приумножал. Сколько я помню – он был актером великого Академического театра драмы имени Пушкина. Верой и правдой он служил этой сцене с 1942 года. Конечно, столько лет работать в одном театре – подвиг. Но и уйти – подвиг не меньший. Отец ушел решительно и быстро. Его перестала устраивать партийно-советская образцово-показательная драматургия 60–70 годов. Играть в таких спектаклях не желал и даже сочинял злые и местами неприличные частушки – доставалось и главному режиссеру, и директору театра, и актерам. «Артисту мало одной только сцены», – любил повторять отец, и это была правда. Он стал больше сниматься в кино, много ездил по стране, заботился о своих коллегах-актерах, которые выбрали его председателем Ленинградского отделения Всероссийского Театрального Общества.

– Твой отец, Андрей, наверное, хотел, чтобы ты пошел по его стопам, ведь он многое мог тебе передать, многому научить? – спросил я друга в тот момент, когда он замолчал.

– Нет, не хотел. И сейчас я хорошо понимаю его. Почему? Во-первых, он не видел во мне актерского таланта. Во-вторых, хорошо знал, как горек хлеб артиста, какие на этом пути встречаются трудности и разочарования: зависть коллег, предательство, сплетни и клевета, самодурство режиссеров, безденежье, творческие неудачи… Да я и сам не собирался связывать свою жизнь с театром. В детстве и юности, как и многие мальчишки в нашей стране, я мечтал стать космонавтом. И это желание не было данью моде, оно было серьезным и обдуманным. Я поступил в клуб юных космонавтов, который базировался в Военно-медицинской академии, и провел там два года. Участвовал в разных медицинских и психологических экспериментах, изучал историю космонавтики, занимался спортом. После окончания в 1963 году школы вопроса «кем быть?» передо мной, естественно, не стояло. Я стану космонавтом!

Дорогу в космос мне преградила медкомиссия. С таким слабым зрением, как у меня, в космонавты не брали. Меня признали негодным к полетам и предложили поступить в Военно-медицинскую академию на факультет подготовки авиационных и космических врачей. Конечно, это было не то, о чем я мечтал, но все же очень близко. Отец был рад, что я поступил в военное училище, и когда я пришел в университетский студенческий театр, не одобрил моего поступка. Честно говоря, он поверил в мои способности только спустя годы, услышав по радио спектакль «Суворов». Но – от судьбы не уйдешь. Я старательно овладевал наукой и одновременно играл в студенческом театре Ленинградского государственного университета. За шесть лет я сыграл роли в спектаклях «Страх и отчаяние в третьей империи» Брехта, «Осенняя скука» Некрасова, «Жорж Данден» Мольера, «Женитьба» Гоголя, «Конь в сенате» Андреева, «Свои собаки грызутся, чужая не приставай» Островского.

После Военно-медицинской академии я покинул Ленинград – меня отправили на службу в одну из воинских частей, правда, через некоторое время я вернулся на кафедру космической медицины и окончил курсы психофизиологии. Заниматься наукой мне было интересно. И все же, я пожертвовал и наукой, и карьерой врача ради актерского дела – мучительно-любимого и не отпускающего. Вероятно, сказались и гены, и обстоятельства, и призвание. В 1973 году мне удалось демобилизоваться из армии, и я тут же поступил в театральный институт на факультет драматического искусства (курс Игоря Горбачева). Еще студентом я начал сниматься в кино – сыграл главную роль в фильме Ильи Турина «Еще можно успеть…». Картина получилась слабенькая, но мне всегда нравилось ее название, оно как-то перекликалось с моей собственной судьбой… Георгий Александрович Товстоногов пригласил меня в труппу театра, когда мне уже исполнилось тридцать лет, и с тех пор я не представляю своей жизни без Большого Драматического Театра.

* * *

Андрей Толубеев рассказывал о своей жизни спокойно, без лишних эмоций, с юмором. Он был звездой, но никаких выраженных признаков «звездности» у него не было. Он был человеком деликатным, рассудительным, смешливым – все это особенности типичного питерского интеллигента. Именно такими актерами-интеллектуалами и была населена товстоноговская «империя»…

Меня потрясла его роль в спектакле по пьесе Радзинского «Театр времен Нерона и Сенеки». Премьера состоялась давно, в 1986 году. Но помню отчетливо: в красноватых отблесках огня сидит император Нерон – величественный, спокойный, словно он не в Риме начала новой эры, где царят междоусобицы, кровавая борьба за власть, а в безмятежной древней Элладе с ее гармонией и умиротворенностью. Но вскоре зритель понимает, что это спокойствие – иллюзия, игра, актерство. Империя Нерона – один сплошной театр, жизнь в ней – обман, люди, ее населяющие, делятся только на две категории – на палачей и жертв… Эта роль стала не только выдающимся достижением в творческой жизни Андрея, она стала театральной легендой. Нерону-Толубееву удалось быть одновременно обаятельным и безмерно отталкивающим, мужественным и жалким, умным и тщеславным, холодным убийцей и искренним страдальцем, все видящим и чувствующим. Ему удалось сыграть сложный, неоднозначный образ, комедию фигляра на троне и трагедию незаурядного человека, которому с детства внушали, что любовь – продажна, а ложь – основополагающий закон бытия.

Блистательно он играл Бальзаминова – по-новому, создал непривычный для зрителя образ жалкого человечка, но все-таки – человека! – который заслуживает и понимания, и сострадания… Его Бальзаминов каждый день прихорашивается перед зеркалом, пощипывает брови, гримасничает, дурачится, но его глаза излучают отчаяние. То он раздраженно кричит: «Сколько раз я просил, покажите, как правильно в любви объясниться!». То тоскует по жизни, которой не знает, потому что ее нет ни в соседней усадьбе, ни во всей округе, ни во всей уездной России…

Спектакль «Маскарад» в постановке Темура Чхеидзе Андрей считал подарком судьбы. Лермонтовский Арбенин – труднейшая из ролей в репертуаре русского драматического театра, она требует огромных физических сил и глубоких душевных переживаний. Толубеев играл сильно, темпераментно, без пафоса и нарочитости. Он словно бы и не стихи читал, а прозу говорил, произносил фразы так, как будто это свободная речь, однако великая поэзия от этого не теряла силы. Тонко, аристократично он сыграл финальную сцену сумасшествия своего героя – ходил со свечой вокруг гроба Нины, тяжело и нелепо переставляя ноги. Это была уже не гордая и властная личность, а только жалкая оболочка ее – вот она, расплата за обманчивые человеческие страсти!

А каким был его Вурм в «Коварстве и Любви»! Он сыграл его так, что на второй план отошел главный персонаж – юный Фердинанд, казавшийся зрителям просто мальчишкой, обольщенным своими фантазиями. В трактовке Толубеева Вурм перестал считаться односложным персонажем, он приобрел глубину и убедительность живого человека. Такое перевоплощение под силу только подлинным мастерам сцены – великим актерам. Я не говорил Андрею при жизни таких слов, опасаясь, что меня могут неправильно понять – а теперь жалею. Надо было.

После «Салемских колдуний» театральные критики назвали его ведущим актером Санкт-Петербурга, и это, безусловно, заслуга режиссера – Темура Чхеидзе. Одна из последних работ Толубеева – роль Сержа в спектакле «Арт» по пьесе Ясмины Резы. Рассказывается трогательная и добрая история о том, как трое друзей договорились не предавать друг друга, какие бы испытания ни послала им судьба, о том, что нужно быть терпимее друг к другу, милосерднее. В спектакле Толубеев играл со своими коллегами Валерием Дегтярем и Геннадием Богачевым – со временем их профессиональные отношения переросли в дружеские, несмотря на то, что характеры у них несхожие. Толубеев – спокойный и уравновешенный, Богачев – взрывной и решительный, а Дегтярь – больше философ. Возможно, потому они и сдружились, что дополняли друг друга. В спектакле «Арт» три актера азартно спорят о сущности искусства, о его жанрах и формах, и в этот их спор, явно переживая, включаются зрители, не отделенные от сцены, кажется, никакой преградой. Это была та постановка, к которой подходит определение знаменитого английского режиссера Питера Брука, так ответившего на вопрос «Что такое театр?»: «Это очень серьезное дело. И в тоже время удивительно легкое. Такое же легкое, как воздух, которым мы дышим»[33 - Брук П. Лекции во МХАТ // Театр. 1989, № 4. С. 152.]. Андрей Толубеев так играл всегда – играл, если можно сказать, «на уровне воздуха», «на уровне дыхания», передающегося зрителю.

* * *

Андрей сыграл около семидесяти ролей в кино и на телевидении. Не все они однозначны, случались и откровенные неудачи. Не избегал актер и сериалов, но старался играть так, чтобы быть примером для своих более молодых коллег – без всяких скидок на сценарный материал – плохой или хороший. Среди его героев – полковник Вощанов в «Бандитском Петербурге» и шеф спецслужбы Иван Иванович в «Агенте национальной безопасности». И если «Агент национальной безопасности» – сериал весьма поверхностный, развлекательный, несколько ироничный, с обаятельными героями, то «Бандитский Петербург» – художественно-публицистический фильм с ярко выраженной гражданской позицией.

Нагрузка на Андрея была огромной. В последнее десятилетие своей жизни он тянул на себе весь репертуар БДТ – играл десятки спектаклей в месяц. Играл так, как и положено мастеру – каждый спектакль как последний, не щадя сердца. Выросший за кулисами Александринки, Толубеев впитал способность к артистическому и изысканно умному рисунку своих ролей. За его героями следить было увлекательно и волнующе, он очаровывал зрителя интеллектом и страстью, подлинностью своего существования на сцене, глубиной проникновения в роль. От его игры у меня в буквальном смысле слова захватывало дух…

В театре об Андрее говорили с теплотой, что редко бывает в творческой организации – его любили все. Для нас, зрителей, он был кумир.

Андрей Толубеев был больше чем артистом – он был человеком, умеющим любить и свою роль, и своих партнеров, и весь почти тысячный зрительный зал, щедро одаряя всех этой любовью и надеждой.

Характером Андрей пошел в отца, видимо, поэтому с годами возрастала тяга к общественной работе. Он был председателем Санкт-Петербургского Союза театральных деятелей и много сделал на этом посту. Эта общественная должность не была для Андрея формальностью – он защищал своих коллег на всех уровнях и в любых кабинетах, зная, как иногда тяжело живется пожилым одиноким артистам. У Андрея не было врагов, вернее, его врагами были равнодушие и пренебрежение к человеческой личности.

Он защищал культурные ценности своего родного города – цикл передач на канале «Культура» под названием «Петербург: время и место» с огромным вниманием смотрела вся страна. А роли в кино! А работа в Общественном Совете города, актерский курс в театральном институте… Нужно было найти время, чтобы писать книги. Свою первую пьесу он назвал «Александрия». На конкурсе, посвященном 300-летию Петербурга, она заняла почетное третье место. Его следующая повесть – «Похороны царя» была опубликована в журнале «Нева». Это документально-художественное повествование не только об историческом событии – о похоронах загубленной Царской Семьи, состоявшихся в соборе Петропавловской крепости, в родовой усыпальнице Романовых, но и рассказ автора о своей собственной судьбе, размышления о судьбе своего поколения. Он писал: «…Это событие, задуманное в стране как всеобщее покаяние, стало для меня личным – оно стало поводом к осмыслению, откуда я родом сам и “что мне Гекуба?” Такое прояснение приходит само по себе, когда вдруг возникает потребность найти свои корни. Может быть, просто рубеж веков влияет на людей. Это как вспышки на солнце – слишком много впечатлений, и человеку необходимо излить душу, получив своего рода очищение…»

Глава третья. В защиту города и человека

Я много раз встречался и беседовал с Андреем Толубеевым – в самое разное время и при самых разных обстоятельствах. Все эти встречи для меня – как маленькие живые клеточки, из которых выстроен дорогой мне образ. И все же об одной истории хочется рассказать особо – она характеризует Андрея как человека в высшей степени сострадательного и справедливого, раскрывает его общественное призвание.

Повестка дня того памятного заседания Общественного Совета города состояла из одного пункта: «Обсуждение охранных зон в историческом центре города». Андрей немного опоздал к началу заседания – докладчик уже развешивал какие-то разноцветные схемы с красными, зелеными и синими пятнами, не очень понятные графики с цифрами и кривыми. Но где Нева, Стрелка, Васильевский, догадаться было можно… Одно обстоятельство было ясно всем – заседание обещает быть крайне скучным. Я увидел Андрея у двери, махнул рукой, приглашая к себе.

– Я прямо с репетиции, – полушепотом сказал Андрей, – чуть-чуть опоздал…

– Да зачем ты торопился? – спросил я. – Мог и вообще не приходить, на мой взгляд – дежурное мероприятие…

– Для тебя, может, и дежурное, – неожиданно резко ответил он, и я даже вздрогнул от этой резкости, так это было нехарактерно для Андрея. Заметив это, он поспешил исправиться: – Извини, Константиныч, не хотел тебя обидеть…

Докладчик не спеша, обстоятельно и монотонно рассказывал, что историческую часть города планируется постепенно сделать деловым центром. Здесь будут располагаться офисы богатых фирм и крупных корпораций – своих и зарубежных, инвестирующих капиталы в развитие города, в реставрацию дворцов и памятников. Новый строительный регламент, сообщил докладчик, в основном ограничивает высотность новых зданий, которая может увеличиваться по мере удаления строительства от центра города. Более детальная регламентация, по его выражению, «не отвечает интересам инвесторов», которых необходимо стимулировать свободой творчества, если мы хотим как можно скорее привести город в порядок.

– Сделать это можно только за счет инвестора, у города на эти цели средств нет, – подчеркнул докладчик.

Я сразу понял, о чем идет речь: новый регламент охранных зон – это дополнительная приманка для тех деловых ребят, которые всегда готовы любой архитектурный шедевр перепрофилировать в «доходной дом», преобразить его в примитивный новодел, порушив соседние здания. Чем это грозит городу, я уже тогда мог представить достаточно отчетливо, по опыту нашей театральной стройки. Мы тщательно исследовали грунт, на который предполагали поставить здание учебной студии, и выяснили, что даже для такой маленькой «избушки» нужен сложный фундамент. Лишь на глубине шестнадцати метров залегает твердая порода – суглинки, на которые можно опереться. Осложняют ситуацию и близкие грунтовые воды, и река Фонтанка, уровень которой постоянно «пляшет». Поэтому проект можно осуществить только с учетом многих и многих параметров и дополнительных исследований.

Понимая, что другого выхода нет, мы именно так и сделали: здание театральной студии у нас как бы «парит» в воздухе: мы отказались от первого этажа и ленточного фундамента. Вместо этого поставили опоры и уходящие глубоко в землю шестнадцатиметровые буронабивные сваи. Кроме того, мы старались применить щадящую технологию по отношению к существующим зданиям БДТ, чтобы стены театра не пошли трещинами, которых и так было достаточно: набережная, забитая транспортом, делала свое разрушительное дело. Почти сто лет не было капитального ремонта театра, и главное – не было усиления фундамента. Наверное, такое же решение приняли бы любые профессиональные и ответственные строители. Увы, далеко не все из наших коллег готовы взваливать на себя подобную ответственность и трудоемкость. Те самые «деловые ребята», чьи изыскания сводятся в основном к тому, чтобы как можно больше «срубить бабок», не станут забивать себе головы особенностями петербургских грунтов и судьбой «каких-то там старинных» стен. Но наказание за это наступает мгновенно, не для них, конечно, разрушаются соседние здания – памятники великих зодчих. К сожалению, конкретных примеров более чем достаточно…

Очертания Петербурга девятнадцатого века совпадают с областью распространения слабых илистых грунтов – донных осадков древнего Балтийского моря, которые многометровой толщей залегают под слоем поверхностных песков. Эти слабые грунты накладывают отпечаток на все строительство в городе и делают специальность геотехника особенно важной. В самом деле – легко ли строить на грунтах, способных при незначительном воздействии переходить из вполне приличного твердого состояния в сметанообразное, напоминающее вязкую жидкость? Относительное благополучие старой застройки объяснялось ограничением нагрузки, передаваемой от здания на грунты: высота зданий в те века не должна была превышать карниза Зимнего дворца. Со временем печальной закономерностью для центра города стала деформация старой малоэтажной застройки в зоне примыкания к ней зданий с повышенной этажностью. Современное строительство в старом городе с его тенденцией к дальнейшему повышению этажности и к использованию подземного пространства является огромным фактором риска по отношению к историческому центру.

Строительство и реконструкция на слабых грунтах относится к самой высокой категории сложности. Без участия специалиста-геотехника вместе с архитектором и конструктором на всех стадиях строительного процесса (предпроектной проработки, проектирования и строительства) нечего и думать об успешном строительном развитии Петербурга.

Печальных примеров много – они в самом центре великого города. Например, в доме номер 53 по Невскому проспекту появились трещины. Причина – построенные рядом корпуса гостиницы «Коринтия Невский Палас» на месте домов 55 и 59. Все эти дома оказались в аварийном состоянии в начале девяностых из-за строительства подземного гаража в отеле. Постепенно здания пришли в такое состояние, что уже не подлежали восстановлению. Их признали аварийными и расселили. Больше десяти лет они пустовали, их фасады были закрыты гигантскими рекламными плакатами – отпрысками пресловутой «четвертой стены», укреплявшейся между городом и человеком. В конце концов, дома снесли, потому что появилась угроза разрушения фасадов. Несколько лет назад земельные участки под ними продали владельцу отеля – компании, которая приступила к строительству многофункционального комплекса на месте двух разобранных зданий. Схема понятна. Так можно уничтожить весь Невский.

А вот еще одна печальная «достопримечательность». Она расположена неподалеку от домика Петра. Здесь, на Малой Дворянской улице, построено элитное жилое здание, достойное стать украшением современного города. Но вот соседнее столетнее здание вследствие этих работ оказалось «украшенным» зияющей трещиной и уже покинуто жильцами.