Зона Комфорта

Но увидев меня, трепещущего, цепко подхватил под локоть:

– Ты чё, Маштаков?!

За два месяца он успел узнать, что я не из тех, кто косит.

Очнулся я на койке в расположении.

Со временем в Отаре мы стали равнодушными к воде. И пили только в столовой при приёме пищи. Чай с кисловатой добавкой брома, про которую говорили, что она специальная, чтобы член не стоял. Компот из плохо промытых сухофруктов. Несладкий тягучий кисель. Не требуй сержанты, чтобы фляжки у всех постоянно были полными, к концу учебки в них бы не было нужды совершенно.

А вот в книжке покойного Артёма Боровика про то, как он был солдатом американской армии в южном штате, наоборот, бывалый коммандос ему советует пить как можно больше, чтобы не наступило обезвоживание организма.

Не знаю. У каждого свой опыт. Сегодня вот я раз пять прикладывался к фляжке, но глотки делал экономные, а последним споласкивал рот.

Когда я в очередной раз сплюнул струйкой вниз, себе на сапоги, чтобы никого не задеть и крышкой стал ловить резьбу на горле фляги, почувствовал сбоку сверло чужого взгляда.

Я покосился. Козлобородый прапорщик трудно шевелил потрескавшимися губами. Глаза у него были псиные, умоляющие, а на кончике носа висела мутная капля пота.

Вот ведь гордыня человеческая. Хочет пить, а попросить – в падлу. Э-э, нет, ты обратись по-людски. Я не Иисус Навин.

Прапорщик мне не приглянулся, когда в селе с издевкой прогнусавил:

– На войну-у…

На нормальный мой вопрос: «Куда выступаем, брателло».

Чего ты, парень, перед незнакомым человеком, который тебя по возрасту и чину старше, понтуешься, если в тебе стержня нету.

До отказа завинтив крышку, я вернул фляжку в чехол на ремне.

Пейзаж был однообразным. Вызревшее злаковое поле сменилось травянистым лугом, на котором попадались островки кустарника, похожего глянцевым узким листом на ивняк. Потом справа начался и долго тянулся глубокий овраг, отвалы стенок у которого были суглинистые, ярко-жёлтые.

Как только мы вошли в ложбину, на холмы вскарабкалось несколько всадников. Они двинулись по гребню, гуськом. «Разведка», – понял я и немного успокоился.

Я уважаю профессионалов. Приятно, например, осознавать, что везёт тебя хороший водила, а не отмороженный камикадзе.

Когда миновали овраг, скомандовали привал. Я хотел присесть неторопливо, с достоинством бывалого солдата, но не сумел, тяжело плюхнулся в канаву. Чертыхаясь, стащил сапоги, выдернул из голенищ сбившиеся портянки и, блаженствуя, пошевелил грязными пальцами ног. Всеми десятью сразу, поросшими на фалангах редкими жесткими волосами.

– Ка-айф!

Привала удостоились не все. Часть колонны (мне показалось – большая) продолжила движение. Тряской рысцой пронеслись две орудийные упряжки. Я обратил внимание, что у сидевших на передках номеров – чёрные погоны и фуражки с белой тульей. Сие означало, что с нами работала марковская батарея. За артиллерией громыхали повозки. В предпоследней я увидел сестру милосердия Жанну. Она без головного убора, с мальчишеской, открывавшей уши стрижкой.

Как это пел неподражаемым своим фальцетом Володя Пресняков:

– Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты и желанна!

Я предметно осмотрел ступни и увидел, что потёртости на пятках терпимые. Банальная краснота. Кожа лохмотьями пока не висит.

Самым тщательным образом я вытряхнул из сапог всякую вредную дрянь. Обтёр ступни и тщательно, сухими концами намотал портянки.

Вот в чём неоспоримое преимущество этого примитивного предмета гардероба! Идёшь по страшной жаре, в сапогах болото чавкает. Разулся, встряхнул портяночку и перемотал так, чтобы сырой конец, на котором косо отпечатался фиолетовый оттиск ступни, обернулся вокруг щиколотки. Для просушки. Ещё через пару часов провёл обратную процедуру. Универсальный замкнутый цикл. В носках же сгноишь ноги в два счета!

Офицеры смачно курили. Мне тоже хотелось, но христарадничать было совестно.

Рослый плечистый прапорщик в нескольких шагах от меня, повернувшись к лесу передом, справлял малую нужду. Бесконечно шелестела в траву струя. Под солдатской гимнастеркой прапорщика бугрились напряженные мышцы спины. Вдруг он оглушительно испортил воздух. Полуобернувшись, заржал, показывая великолепные зубы:

– По комиссарам! Залпом!

Этот мне тоже не глянулся. Бычара и наглец.

Сидя на откосе, я поочередно поднимал кверху ноги и массировал икры. Сколько мы прошли? Километров пятнадцать? А в переводе на вёрсты сколько получится?

Близился вечер. Солнце обломалось, пригревало сдержанно, приятно, словно днём и не лютовало. Я подставил лицо лучам.

Выделявшийся среди молодежи седоватый капитан расположился неподалеку от меня, шагах в десяти. Насунув на глаза козырек, чтобы не пялиться в открытую, я наблюдал за ним.

Капитан был скуп в движениях. Он передёрнул затвор винтовки и в одно отточенное касание вложил в патронник обойму. И снова, на этот раз хлестко, клацнул затвором. Затем он пристроил винтовку между колен, ствол положил на плечо. Вынул из кобуры револьвер и, вращая барабаном, внимательно стал проверять патронные гнезда. Щёлк. Щёлк.

Так мастер проверяет инструмент перед привычной работой.

Я пытался понять и запомнить каждое его движение.

Нагана мне по малому сроку службы не полагалось, а вот в трёхлинейку, подглядев за капитаном, пять патрончиков я засандалил. Всё оказалось крайне просто. Правда, без того скупого солдатского изящества, с каким выступал капитан. Не выбрасывать освободившуюся стальную обойму у меня ума хватило. Вспомнил про полмешка рассыпухи.

Когда я лязгнул затвором, досылая его вперёд и поворачивая рукоятку вправо, Наплехович вжал голову в плечи. Дымившуюся папироску он держал в горсти, хотя было безветренно. Рука у поручика дрожала.

Я прислушался к себе и мандража не обнаружил. Вытянул руку перед собой и растопырил пальцы. Никаких признаков тремора. Наркологическую экспертизу можно проходить.

– Строиться, рота! – заорали впереди.

Рядом рявкнул хриповатый голос штабс-капитана Белова:

– Взвод! В две шеренги становись!

Моё место при такой конфигурации в первом ряду. Но сейчас можно не комплексовать. Никто меня не будет рассматривать в микроскоп.

– Р-ряйсь! Смирно!

И с правого фланга офицер в наплечных ремнях, высоко подбрасывая ноги, пришпилив левую руку к бедру, а правой взяв под козырек, двинул к выпятившему брюхо полковнику Никулину. Приняв доклад, ротный надолго замолчал. Мне показалось – он забыл, зачем мы здесь собрались. Рапортовавший офицер не выдержал мучительной паузы и зашептал на ухо полковнику.

Только тогда тот изрёк осуждающе:

– Э-э-э… господа-а офицеры!

Я подумал, что Никулин снова умолкнет, но он произнес яркий спич, преисполненный идейностью:

– Настал… э-э-э… час показать! Отчитаться перед многострадальным Отечеством! М-да! И я не позволю! Не в Совдепии! Отнюдь!

Он выкинул вперёд руку и, захватив в огромную лапу много воздуха, потряс кулаком. Потом, вспомнив важное, встрепенулся.