Либертанго

Леха косил под рубаху-парня: запросто, как с друзьями, разговаривал с одноклассницами на переменах – хвастал, что собирается покупать мотоцикл, или пересказывал виденное по телику.

Женя, случись у него любовь, посвятил бы, наверное, девушке стихи.

Макс же был робок (борясь с этим, он с места хамил учителям). Ни пнуть девушку ногой, ни вести с ней непринужденную беседу он не мог. Стихов не писал, а если бы и писал, то не решился бы кому-нибудь показать. Самый высокий в классе, он мог иметь известную фору, когда бы не чувствовал себя длинным и нескладным.

Между тем, была одноклассница, которая ему нравилась. Красивая, умная и дерзкая – когда в начале десятого класса устроили школьный КВН, Даша стала капитаном команды, не убоявшись даже индивидуального конкурса капитанов. Такая смелость казалась Максу непостижимой. За словом Даша в карман не лезла и, будучи в соответствующем настроении, могла запросто тебя осмеять. Иногда кто-нибудь отваживался посмеяться над ней, но, как правило, бывал уже сам не рад. А однажды у Макса вышла с Дашей история…

За несколько месяцев до того, как поднялось жаркое солнце и друзья оказались на крыше, активисты класса устроили дискотеку в школьном актовом зале. Для Макса основная привлекательность мероприятия заключалась в возможности покурить в туалете с Саней и другими пацанами.

Но постоянно торчать в сортире было не комильфо, полагалось хотя бы символически поучаствовать в дискотеке. Пока большинство одноклассников подергивалось в центре зала под «Модерн Токинг», Макс, засунув руки в карманы, картинно стоял у стенки недалеко от сцены. Танцевать он стеснялся.

Стараясь не особо глазеть, он наблюдал за танцующими. Взгляд непроизвольно выискивал Дашу: высокая длинноногая брюнетка – она смотрелась эффектно.

Заиграл медляк: «Soli» Челентано. На медленный танец Макс и подавно бы не отважился. Пригласить девушку? Исключено! На такое вообще мало кто решался.

Несколько пар всё же образовалось, одиночки отошли к стенке. Внезапно Макс увидел, что Даша направляется в его сторону. Устремив взгляд мимо нее, он внутренне сжался.

– Пойдем танцевать, – сказала Даша, потягивая Макса за рукав. В лице ее читалось лукавство.

Это была провокация, вне сомнения. Но другого не оставалось, и Макс обреченно последовал за девушкой.

Возле сцены было свободно – там Даша остановилась, положила руки партнеру на плечи, дождалась, пока его ладони утвердятся на ее талии, и закачалась в такт музыке. Макс сосредоточился на том, чтобы не оттоптать девушке ноги. (Потеря концентрации была чревата и другим, поистине ужасным конфузом – эрекцией.)

Челентано закончился, и сразу включился другой медляк – из репертуара «Рикки Э Повери».

– Красивая песня, – проворковала Даша Максу на ухо.

– Итальянцы – молодцы, – находчиво ответил тот, являя способность к обобщениям.

– Ты бывал за кулисами? – внезапно спросила девушка и, не дожидаясь ответа, в танце повлекла его к ведущим на сцену ступенькам.

Противиться было бы смешно. Подтанцевав к лестнице, они поднялись на сцену, и Даша, отогнув край занавеса, втянула партнера за кулисы.

Здесь царствовал полумрак, прореженный пробивающимися из-под занавеса сполохами светомузыки. Явственно ощущался застоявшийся кислый запах.

Улыбаясь, девушка в упор смотрела на Макса. Ее глаза ритмично поблескивали.

– Прикольно, – сказал Макс, демонстрируя владение модным сленгом, и завертел головой. – Ни разу здесь не был.

– А зря, – произнесла Даша со значением.

Продолжая улыбаться, она вновь положила руки ему на плечи.

– Давай же…

– Что? – сказал Макс.

Он и вправду не понимал. Вернее, он понимал. Понимал, но не был уверен, что понимает… Воображение рисовало кошмарную сцену: вот он клонится к девушке, тянется губами, и тут – в последний момент – она отстраняется и начинает презрительно хохотать. Такого бы он не пережил.

– Ты знаешь «что».

– Не знаю, – упрямился Макс.

Даша всё так же смотрела в упор и улыбалась.

Смотрела и улыбалась.

Музыка прекратилась, и в образовавшейся тишине раздался визгливый голос Игоря Гризина, давнишнего Максова неприятеля:

– А с кем это там Смоленская за кулисы пошла?! Эй, мы всё видели!

Даша убрала руки и отступила на шаг. Улыбка исчезла. В ту же секунду по ведущим на сцену ступенькам затопотало множество ног.

Сейчас ворвутся и станут глумиться и хохотать! Глумиться и хохотать над ними! Чтобы не выглядеть идиотами, необходимо смеяться громче других, а это практически невозможно. Единственный шанс – завладеть инициативой, довести ситуацию до абсурда… Повинуясь наитию, Макс уселся на пол, прислонился к стене и вытянул ноги. Запрокинув голову, он свесил набок язык и закатил глаза.

Щелкнул выключатель, вспыхнула ослепительная после темноты лампа. В тот же миг за кулисы с воплями «всем стоять, полиция нравов!» ворвалось несколько ребят.

Последовала немая сцена.

– Что это? – выдавил кто-то.

Все смотрели куда-то на пол.

Макс скосил глаза и увидел, что в двух шагах от него валяется невесть кем и когда закинутый сюда пол-литровый треугольный молочный пакет. Лужа молока почти касалась его ног.

Раздался взрыв хохота: в подростковом воображении «блюстителей нравов» белесая лужа на полу ассоциировалась с биологическими жидкостями, с распущенностью этих самых нравов.

Макс и Даша хохотали вместе с другими. Возможно, даже громче других.

Прошли месяцы, но при воспоминании о том случае Макса всякий раз передергивало – тело реагировало на целый букет эмоций: сожаление из-за упущенной возможности, неловкость, страх… И навек застрявший в ноздрях тошнотворный запах прокисшего молока.

– Разве что ебля баб, – повторил Леха, смакуя булькающее сочетание звуков.

Макс передернулся. Да, возможно Леха и прав. По крайней мере, он верил в то, что говорил: близость с женщиной придаст жизни новизну. Но Макс догадывался: и это – очень быстро (а может, сразу) – окажется неново. Старо как мир.

Он почувствовал, какие тяжелые у него руки. Возникло предчувствие кошмара – состояние, которое он многократно испытывал во сне – с тех пор, как к нему повадился этот сон.

Началось с десяток лет назад – вероятно, последствием сотрясения мозга. Он кричал во сне, всякий раз одно: «Труба наискосок!». Родители его расталкивали, и, очнувшись в поту, Максим смутно припоминал тёмную, матовую, уходящую под углом вверх, устрашающе толстую металлическую трубу. Помнил и ощущение, делающее сон кошмаром: словно дело всей жизни пошло прахом, словно бы всё напрасно… В этих снах он не был ребенком.

К семнадцати годам такие сны почти прекратились, но нечто похожее стало возникать наяву – кошмарным ощущением неподъемной тяжести рук. Чтобы не дать панике разрастись, следовало совершить действие. Макс поднялся и отпил из банки воды. Потом сел и стрельнул у Сани сигарету.

Запах расплавленной смолы мешался с дымом «Родопи». Плохо набитая болгарская сигарета курилась быстро и неровно, и вскоре Макс ее выбросил. Описав дугу, окурок исчез за краем крыши.

– Уеду в Америку, – произнес он неожиданно для себя. – Поступлю в институт, закончу и уеду.

Прежде такое в голову не приходило. Он знал, конечно, что есть люди, которые уезжают. Это считалось смелым и в то же время расценивалось изменой. Родители иногда вполголоса говорили о ком-то, кто уехал. О каком-нибудь еврее. Кругом вообще было много евреев. Макс сам был евреем.

Он узнал об этом в десятилетнем возрасте – прежде Максим и вовсе не подозревал об их – евреев – существовании. Придя однажды в школу, он встретил неожиданный прием. Несколько мальчиков и девочек, тыча пальцами, принялись дразнить: «Еврей! Еврей!».