Проект «Калевала». Книга 2. Клад Степана Разина

Филька тем временем начал распевать новую песню, похожую на первую, но на другой лад, чуть изменив слова:

Уж ты Дон, ой, да ты наш Дон,
Ой, Дон, Дон Иванович
Уж ты Дон, ой, да ты наш Дон,
Дон, Дон Иванович!

Фрол заткнул уши пальцами и чуть не выронил шест, лежавший на его коленях.

– Правь давай, олух! – огрызнулся на него Разин.

Про тебя, ой, да ты наш Дон,
Лежить, лежить славушка,
Про тебя, ой, да ты наш Дон,
Лежить, лежить славушка!

– Дык, аки же можно то, брате! Уши вянут!

– Не гутарь пощо зря! Ладно поёт! А с песней любо на всяко дело идтить!

Младший брат раздражал Разина пуще прочих. Робкий, неуверенный, при этом со скверным характером, смазливой и хитрой мордашкой, совсем не мужественный. Если кто-то в детстве или юности пытался учинить ему взбучку, то он грозился именем брата, и обидчик, как правило, отставал, не желая иметь дела с грозным Степаном. Один раз Фрол заспорил с огромным молодым казаком Демьяном из-за какой-то девки. Он бросил Демьяну фразу, что если тот не уступит ему, то за него заступится брат. Как только слухи об этом дошли до Разина, он сам приволок Фрола к Демьяну и сказал, что тот волен поступить с ним как сам пожелает. Демьян тогда хорошо отмутузил Фрола, так, что тот запомнил надолго. И после того имя брата упоминал с опаской.

Разину не хотелось брать брата с собой в поход, но он был уверен, что если Фрол надолго останется в станице один, то добром это не кончится. Слишком много он нажил себе врагов. Когда Степан ходил в последний поход пару лет назад, по возвращении он узнал, что Фрол неделю скрывается в степях: опять заспорил с кем-то. Но каким бы скверным человеком Фрол не рос, он всё равно приходился Разину братом. Тот не мог его просто так бросить.

Ой, лежить она славушка,
Слава добрая, речь, речь высокая,
Слава добрая, речь высокая.

– продолжал Филька.

– Ну, що, Ермил, далече исчо? – спросил кузнеца-проводника Ус.

Разин внимательно оглядел его: рваная чёрная папаха, старый потёртый зипун с заплатами, а поверх него дорогой пояс, наверняка украденный, за поясом – сабля со следами ржавчины. Из-под папахи точат грязные лохмы волосьев, под носом двумя копнами спадают к подбородку длиннющие усы, а на щеках вьётся кучерявая борода, к которой постоянно прилипают комья грязи. «Поглядишь: чистый оборванец», – думал Разин, но Василия выдавали глаза. В них читались и мудрость, и тоска, а если приходилось в них смотреть очень долго, то открывалась и какая-то чёрная неведомая глубина. Под глазами – паутина морщин. «Нема, друже, сякого взгляду у холопа не встретишь! И хоть речи ты гутаришь под стать голытьбе, токмо сам ты не из них… Смотри жо у мени! Усё одно, прознаю, кто ты!»

Аки было ты наш Дон
Усё быстёр бежал
А таперича ты наш Дон
Возмущенный стал.

– Нема, недалече, аки батя баял! Скоро у Бесова Камня станем! – ответил Ермил. А Филька всё продолжал петь:

Помутилси ты наш Дон
Сверху донизу,
Снизу доверху
Распускал ты наш Дон
Ясных соколов.

– А що ждёть тамо, Ермил? Ты про чудищ баял, да толком не пояснил! – обратился к кузнецу Разин.

Ясных соколов
Усё донских казаков
По чужим землям
По турчине.

– Филька закончил песню, и все, кто сидел в его лодке, теперь могли слышать Ермила.

– Псоглавцы тамо почивают! Но пробудятси оне токмо, ежели кто порешит шолом украсть!

– А ты, поди, не дашь им пробудитьси?

– Да, баял я, Степан Тимофеич, заговор мне ведом нужный!

– Сяк прочти заговор-то!

– Нетушки! Нема! Не можно сяк! Заговор токмо я ведаю и прочту его в тайнике!

– Э, ты сыч акий! А вдруг забудешь?

– Дык, аки же я его забуду, ежели кажну ночь замен молитвы повторяю!

– Казак молчить, а усё знает! – крякнул с соседней лодки дед Петро.

– А що, Ермил, станется, ежели не прочесть заговора? – оскалился в улыбке Авдей. По нему было видно, что он пуще других спутников Разина, не верит в существование тайника.

– Беда-бедовая станется! Пробудятси псоглавцы и пойдут разбойничать по сёлам и весям, шолом рыскать будут, ежели от них далече сокрытьси! А за собой поведуть алапесов, всадников чёрных, прислужников зла лютого… А имени того зла и называть не стану! Запретно оно и проклято!

– А чагой алапесы те натворят? – продолжал скалиться Авдей.

– Много дел худых натворят! Голод принесут, моровую язву да прочие беды!

– А ежели заговор прочесть, значить, сяк почивать и будут?

– Да то неведомо мени… Батя баял, що почивають оне, ежели шолом рядом.

– А, ну обожди, Ермил! – вмешался Разин. – Енто жо аки складываетси! Псоглавцы твои да алапесы всё едино пробудятси и шолом станут рыскать.

– Сяк и будеть!

– А на що жо тады нам твой заговор?

– А тутова и хитрость, Степан Тимофеич, я заговор прогутарю, дабы они не пробудились, покудова мы в тайнике будем, а ты шолом сразу на головушку надень, он то тобе Сварожьим гласом и пробает, аки дале быть.

– А коль не пробает, то псолглавцы порешат всех! – прыснул Авдей и глупо захохотал.

– Дурень ты немытый! Енто ж отец наш, Сварог! Не можно, дабы он не пробаял, детей своих защитой обделил! Не бывать тому!

Налетел лёгкий ветерок. Казаки все, как один, поёжились. Кончался сентябрь. День был облачный и нежаркий. Деревья в непролазных лесах вдоль берегов Растеряевки пожелтели. Разин смотрел по сторонам и соглашался, что пробраться через эти заросли было, если не невозможно, то крайне затруднительно. Проходить на лодках через камыши также было нелегко, но так хоть что-то удавалось. Хоть и медленно, но за день они проложили путь почти на две версты

, оставляя в некоторых сплошь заросших местах свободную водную прогалину. Два раза ходу лодок мешали бобровые плотины. Приходилось вылезать в воду, руками разбирать их и ждать, пока вода с верхнего яруса сольётся в нижний. В обоих случаях это делал Иван Молчун, обладавший недюжинной силой, имевший огромные руки и плечи, сам весивший не меньше семи пудов