Тю!

Мамуля шаркает к себе, оттуда – чоп-чоп – к отцу, дает ему что-то, потом шествует восвояси. Посередине маршрута ее опять застает врасплох вопрос отца:

– А Миша уже спит?

Мама снова затормозила. Потом:

– Шо ты опять кажешь?

– Миша спит уже?

– Та хто зна!

Она разворачивается и шествует ко мне. Я ей помогаю:

– Да сплю я, сплю.

– Ну, ось, тут он… И спит… – мама в нерешительности останавливается, не зная, что делать дальше. Зевает, чешет живот и шагает к себе. На кухне останавливается и произносит:

– Ой, я вже так устала ходить, шо сейчас усну!

– Что ты говоришь? – спрашивает отец.

– Та ты ж лежишь себе, а я хожу туды-сюды. Зараз и я засну.

И целеустремленно доплетается до своей кровати. Пружины радостно взвизгивают, свет гаснет…

А у отца горит ночник. Книжка лежит на животе, сам он уже похрапывает. Наверняка, в очках… И кругом тишина. Только в кухне громко тикает будильник…

Туризм

Стремление к нормальной жизни в сочетании с обескураживающей действительностью порождает безумную биографию.

После окончания журфака МГУ я поехал в Нижневартовск. Рядом, в Сургуте, живет родной брат. Это было единственной причиной моего распределения по собственному желанию на Север. И рванул туда. Один. После шести лет студенческой компанейской веселухи…

Через полгода загрустил до воя. И из Нижневартовска, где обещали квартиру, я махнул в Хабаровск, где ничего не обещали. Зато там была своя студенческая ай-яй-яй-компанья. Жил то у кого-то, то с кем-то… Снимал избушку даже. Чуть ли не за ведро угля… Впрочем, квартирный вопрос меня как-то не тяготил. Ну, нет – и нет.

Через два с половиной года решил умотать и из Хабаровска. Придуманная для самого себя сентенция «подальше от столицы – поближе к Богу» совершенно себя не оправдала…

Начал давать сигнал «sos» однокурсникам, осевшим в центральной части тогдашнего еще СССР. Одна знакомая телеграфировала: в каком-то подмосковном городке есть место в газете. Там дают, мол, прописку и квартиру (опять!).

Следом пришло письмо от лучшего друга по журфаку Сереги Шипотило. «Приезжай, – писал он, – ко мне в Чернигов. Увидимся хоть, да и проблему твою решим! Тут на телевидении нужны люди…»

«Ворох» этих сообщений я получал в Лимане, во время очередного отпуска.

Передо мной расстелилось распутье – куда податься? Спросил у мамы.

Та хто зна. Решай, Миша, сам. Як тебе самому больше хочется… Нам абы у тебя было все хорошо…

Семейная демократия, о которой мечтают многие дети…

Отец сказал:

– Чернигов – красивый город… Я в войну там был. Думал потом вернуться, чтоб в нем жить…

Мама спохватилась:

– Грыша, а ну неси атлас. Глянем, где тот Чернигов?

Папа вытащил карту СССР 1970 года. Втроем облепили территорию Советского Союза. Нашли.

– Ой, Ми-и-иша, ты ж дывысь – там так близко от Чернобыля! Ты шо?! – заволновалась мама.

– Ну, живут же люди, – слабо аргументировал я.

Словом, выбрал я этот украинский город. Там – друг, областное телевидение. А не какая-то городская газетенка…

ТВ там вещало на полурусском языке. Потому что существенная половина передач шла на украинском.

Ну и шо? Зато рядом – друг, с которым морковку тырили в каких-то колхозных полях в ожидании стипухи. Ну и шо, шо общежитие…

Через полгода я и оттуда – колобком. Украинизация росла как ядерный гриб.

– Чого цэ вы розмовляетэ на российський мови? – с упреком спрашивали меня.

– Потому что работаю для русской диаспоры! – огрызался я.

У нас – медведь, там – ведмидь.

Я снова кинулся к однокашникам: «Хочу в Россию!» Они реагировали уже с улыбками: «Что, опять?!»

Пока меня носило по сторонам и весям, мои бывшие однокурсники устраивались в жизни стационарно. Одни взбирались по карьерной лестнице, другие делали себе «имя», окучивая столичные газеты, третьи вообще ушли в торговлю… Один бывший кореш взметнулся на высоту главного редактора подмосковного еженедельника. Я приехал в Москву и пошел к нему. Он посоветовал обзвонить редакции Подмосковья: «Наверняка, где-нибудь кто-нибудь нужен!»

На букву «д» значилась Дубна. Я созвонился с редакторшей какой-то местной газеты. Она сказала слово «приезжайте». «Возьмем на работу» – эту фразу слышали мои собственные уши. Я даже удивился:

– А как же прописка?

– А мы сами по себе! Дадим запросто! – заверила она меня.

Я, будучи чересчур доверчивым, поверил. Вернулся в Чернигов, выписался, снялся с воинского учета. В графе «куда убыл» написал – в Дубну.

И убыл я.

Прибыл с чемоданом и авоськой в «пункт передислокации», появился перед святыми очами редакторши. Оценив мой желтый чемодан, она произнесла:

– Вам что, собственно?..

– Так это ж я! Я ж к вам! Вы ж мне сказали!

– А прописка у вас есть? – это она-то мне-то.