Старуха

– Да нет, спасибо, – подал наконец голос Миша. – Поздновато уже, домой пора. В другой раз…

– Мы и собирались-то только на минутку заскочить, – поддержал Димон, силясь вернуть на лицо – снова без особого успеха – естественную, небрежную улыбку. – Чисто проведать, узнать, как ты тут… Ну, видим, что вроде всё в порядке. Жив-здоров, выглядишь хорошо.

– Ага, норм. Оклемался, – по-прежнему с безучастной, рассеянной миной ответил Руслан и взмахнул недавно освобождёнными от гипса, немного бледными и чуть ослабевшими руками. И с сожалением прибавил: – Школы, увы, избежать не удалось.

Они перебросились ещё несколькими дежурными, ничего не значащими фразами, после чего Миша и Димон попрощались и вышли за дверь. Оказавшись на лестничной клетке, они одновременно метнули опасливый, насторожённый взор наверх и ускоренным шагом, почти бегом устремились прочь из подъезда.

Руслан же, проводив их удивлённым, непонимающим взглядом, в очередной раз убедился, что с его друзьями что-то не так. Он тоже посмотрел наверх, в направлении второго этажа, куда с такой тревогой взглянули только что его гости и откуда они, подобно лавине, скатились незадолго до этого, едва не врезавшись в его дверь. Он даже невольно прислушался, но, не услыхав ничего, кроме тишины, пожал плечами и закрыл дверь. И отправился в свою комнату, раздумывая, что бы значил этот необычный поздний визит и что ж там такое стряслось с его приятелями, что так взбудоражило и переполошило их.

Сев в кресло за компьютер, он начал было играть, но, видно, не было соответствующего настроя и азарта, так как минут через десять его внимание ослабло и постепенно переключилось на мысли, роившиеся в голове и отвлекавшие от игры. Откинувшись на спинку, он забросил руки за голову и сплёл пальцы на затылке. И, полуприкрыв глаза, предался приятным, гревшим душу размышлениям. О прошедшем лете, проведённом так ярко и бурно (хотя и не без ущерба для здоровья), о школьных друзьях и подругах, с которыми не виделся целых три месяца и наконец встретился, к обоюдному удовольствию, на днях, о секции дзюдо, занятия в которой, прерванные из-за происшедшего с ним несчастного случая, должны были возобновиться, как он надеялся, в самое ближайшее время, после завершения небольшого реабилитационного периода. Подумал он ещё раз и о своих незадачливых товарищах, неизвестно для чего посетивших его только что и ведших себя при этом довольно чудно и ненатурально, если не сказать подозрительно.

«Обкурились, что ли, чем у Димона в сарае», – предположил он, вспоминая напряжённые, растерянные физиономии нежданных гостей, их беспокойно бегавшие блестящие глаза и подрагивавшие руки, – лёгкую дрожь он уловил, обмениваясь с ними рукопожатиями. «А может, натворили что, как в старые добрые времена», – мысленно выдвинул он ещё одну версию, показавшуюся ему более правдоподобной. И, тут же предавшись воспоминаниям об этих прекрасных временах, бывших вообще-то не так уж и давно, но в воображении рисовавшихся ему уже почти эпическими, он, хрустнув костями, потянулся, громко зевнул и, повернув голову к окну, с расслабленной благодушной улыбкой выглянул на улицу.

Его невнимательный, скользящий взгляд выхватил из темноты, слегка разбавленной холодным белесым уличным освещением, периодически проезжавшие мимо машины, густую растительность раскинувшегося напротив скверика, усеянного круглыми жёлтыми фонарями, излучавшими притушенное матовое сияние, однообразно мигавшие на ближайшем перекрёстке светофоры, тускло мерцавшие в отдалении витрины закрытых магазинов, на фоне которых мелькали время от времени уменьшенные расстоянием хрупкие чёрные фигурки поздних прохожих.

Затем, вздохнув и ещё громче и шире зевнув, Руслан поднял глаза, чтобы взглянуть на небо, крошечный тёмно-синий кусочек которого виднелся в левом верхнем углу окна.

Но едва его глаза вскинулись кверху, они вдруг застыли, устремлённые в одну точку, и изумлённо распахнулись. Наполнявшие их до сих пор рассеянность и скука улетучились в один миг, сменившись недоумением и тревогой. Решив, что ему почудилось, он зажмурился и тряхнул головой. Однако когда он открыл глаза, ничего не изменилось. Видение не исчезло. И едва он вгляделся как следует и окончательно убедился, что увиденное им – не обман зрения, не пустая химера, не галлюцинация, что это на самом деле, – его лицо перекосилось от дикого, панического ужаса и покрылось смертельной бледностью, губы побелели и затряслись, в груди пресеклось дыхание. Вжавшись в кресло и судорожно вцепившись пальцами в подлокотники, он, вытаращив глаза, не отрываясь, точно заворожённый, смотрел на прильнувшее снаружи к оконному стеклу неподвижное, призрачное, иссиня-бледное – такое знакомое ему – лицо, сверлившее его пронзительным ненавидящим взглядом колючих, мрачно сверкавших глаз…

Это продолжалось минуту. Или две. Или вообще непонятно сколько, так как он, околдованный, одурманенный прикованным к нему неотступным гипнотическим взором, очень скоро перестал соображать, что с ним происходит. И только одна ясная, отчётливая мысль с трудом пробилась сквозь наполнивший его голову густой мутный туман, в котором мельтешили, как тени, чёрные безобразные призраки. Мысль о том, что, если он продолжит смотреть в эти страшные мёртвые глаза, пронзающие его насквозь и медленно, но верно повергающие его в немощь и безумие, это наверняка закончится для него очень плохо. И, ухватившись за эту блеснувшую ему напоследок спасительную мысль как за соломинку, он, невероятным усилием одолев стремительно оплетавшие его бессилие и забытьё, отвёл глаза от устремлённого на него извне, из уличного мрака, непреклонного, парализующего взгляда, привстал с кресла и с глухим придушенным вскриком опрокинулся вместе с ним на пол.

Прибежавшим на шум и недоумённо и обеспокоенно взиравшим на него родителям Руслан, чуть привстав, мотая, как болванчик, головой и по-прежнему выпучив глаза, не в силах вымолвить ни слова, лишь бессвязно мыча что-то, указывал дрожащей рукой на пустое, облитой тьмой окно, за которым ничего и никого больше не было.

IX

На следующий день, как и накануне, Миша вышел из дому ближе к вечеру и, против обыкновения не озираясь по сторонам в поисках друзей, а угрюмо уставившись себе под ноги, направился к Димонову сараю, по-видимому не сомневаясь, что товарищ, как всегда, на своём месте.

Он не ошибся. Димон действительно был в своей штаб-квартире. Должно было случиться что-то невероятное, из ряда вон выходящее или вообще катастрофическое, вроде стихийного бедствия или военных действий, чтобы он изменил своим привычкам и променял свой сарай на какое-нибудь иное, пусть даже гораздо более комфортабельное, местопребывание. Присев возле стены сарая на корточки и озабоченно насупясь, он был занят своим обычным делом – ухаживал, точно заботливая мать, за любимым, ненаглядным детищем – своим «железным конём». Не было, наверное, на всём свете другого велосипеда, бывшего предметом такой искренней, трепетной любви и таких неустанных каждодневных забот.

Однако при всём при этом Миша, остановившись рядом с другом и понаблюдав немного за его работой, отметил, что тот трудится далеко не с таким увлечением и жаром, как вчера или в другие дни. Димон водил тряпкой по разным частям и деталям велосипеда как-то вяло, без энтузиазма, словно выполняя заданный самому себе обязательный, но не приносящий никакого удовлетворения урок. Вероятно, мысли его были в этот момент где-то далеко и никак не связаны с любимой игрушкой, на которую был уставлен его задумчивый, чуть затуманенный взгляд.

– Ну, что новенького? – рассеянно спросил он приятеля лишь через пару минут после того, как тот подошёл, а до этого будто не замечая его.

Миша скривил губы.

– Да так, обычная школьная тягомотина. Ничё интересного.

Димон, как видно, вполне удовлетворился этим неопределённым ответом и, боднув головой, продолжил своё явно не увлекавшее его занятие, так не похожее на вчерашнее неистовство, когда он в буквальном смысле едва не протёр на велосипеде дыру. Теперь же он делал всё лениво, неспешно, без огонька, почти не глядя на движения своих рук и на результаты своего труда, по-видимому, не слишком интересовавшие его. Тем не менее он не переставал упорно и безостановочно, как заведённый, орудовать тряпкой, словно пытался заглушить этой бессмысленной работой одолевавшие его смутные и сумрачные думы.

– Так, значит, школу ты не лав? – будто очнувшись или стараясь отвлечься от этих назойливых, видимо тяготивших его мыслей, спросил он чуть погодя.

Миша, немного удивлённый этим неожиданным вопросом, – он был настроен на совсем другой разговор, – передёрнул плечами.

– А чё мне любить её? Ты, что ли, школу любишь?

– Я? – переспросил Димон, усмехнувшись одной стороной лица. – Обожаю! Я просто жить без неё не могу. Каждый день иду туда как на праздник.

– Ага, прям-таки каждый! – хмыкнул Миша.

– Ну, ладно. Каждый – это я загнул, конечно, – поправился Димон. – Но всё же хожу иногда.

Миша негодующе фыркнул.

– Вот именно, что иногда! От случая к случаю. Или, вернее, когда тебе вздумается… Вот что значит, мать её, вечерняя школа! Хошь ходи, хошь не ходи. Хошь учись, хошь не учись. Всем пофиг. Не жизнь, а малина!

Димон, по-прежнему кривя пол лица в усмешке, в такт словам собеседника согласно качал головой.

– Да, всё именно так. Я ж и не скрываю. Вечерняя школа – действительно отличная штука! Значительно облегчает жизнь. Её как будто специально придумали для таких, как я…

– Бездельников, – подсказал Миша, не удержавшись и впервые слегка улыбнувшись.

Приятель, вроде бы нисколько не обидевшись, снова ответил утвердительным кивком.

– Ну, можно и так сказать… Только, согласись, – лукаво прищурил он правый глаз, краем которого мельком взглянул на товарища, – все мы тут, мягко говоря, не трудоголики.

– Ну это да, – не стал возражать Миша. – Но согласись и ты: ты реально классно устроился – в вечерней школе учишься и нигде не работаешь. Это ж надо так умудриться! Аж зависть берёт.

Димон, как могло показаться, уже не так добродушно, как только что, ухмыльнулся и метнул на собеседника колкий взгляд.

– А ты не завидуй, Мишаня, не завидуй. Просто надо уметь устраиваться в жизни. Чтобы не остаться в дураках, – с выражением присовокупил он и вновь многозначительно взглянул на друга.

Миша не остался в долгу и ответил ему таким же недружелюбным, пасмурным взором и сердито сдвинул брови. После чего повисло долгое напряжённое молчание, во время которого приятели, как-то незаметно для самих себя взявшие в разговоре друг с другом неожиданно резкий, неприязненный тон, избегали смотреть один на другого и усиленно изображали холодность и безразличие. Затем Миша, чуть подумав, отошёл в сторону и принялся бродить поблизости, бросая время от времени короткие косые взгляды на продолжавшего машинально водить тряпкой по велосипеду напарника и то сжимая губы, то без звука шевеля ими.

Неловкая пауза была прервана Русланом, который вышел из своего подъезда, огляделся и, увидев товарищей, направился к ним. Миша, надеясь, что появление третьего разрядит обстановку и восстановит нарушенное согласие, шагнул к нему и протянул руку. Но, взглянув вблизи на лицо новоприбывшего, невольно остановился и отвёл руку.

Руслан был мрачнее тучи и будто сам не свой. Брови его были сведены к переносице, лоб прорезала глубокая складка, бледные, истончившиеся губы плотно стиснуты. Такой же, почти мертвенной, бледностью было залито всё его лицо – будто подёрнутое тенью, застылое, чуть искажённое, как если бы его мучила зубная боль. Но особенно выделялись на этом лице глаза – тоже неподвижные, слегка помутившиеся, с расширенными потемневшими зрачками, придававшими и взгляду, и всему его облику что-то почти ненормальное, невменяемое.

Он остановился между приятелями, удивлённо и даже немного насторожённо воззрившимися на него, взглянул попеременно на того и другого и, чуть помедлив, точно собираясь с мыслями, нетвёрдым, сипловатым голосом, едва разжимая губы, спросил:

– Вы были вчера у старухи?

Миша и Димон обменялись хмурыми взглядами и не издали ни звука, словно не отваживаясь признаться даже самим себе, не говоря уж о ком-то постороннем, в том, где они были и что случилось с ними накануне вечером.

Но Руслан не дал им возможности отмолчаться. Он вперил в них ещё более пристальный, требовательный взор и, повысив голос, повторил свой вопрос:

– Ну чего заглохли-то? Я спрашиваю: вы были вчера у Доброй?

Димон, уже совершенно автоматически продолжая водить тряпкой по велосипеду, искоса глянул на товарища и буркнул:

– Да с чего ты взял, что мы были у неё? Что нам там делать?

Руслан сделал порывистый, раздражённый жест.

– Не надо, Димон! Я отлично знаю, что вы там были. Вы сломя голову неслись со второго этажа. Чуть дверь мне не разнесли… И вы были до смерти напуганы чем-то… Значит, вы были у неё. Где ж ещё?

Димон, поняв, что приятель не отстанет от них, пока не услышит внятного и правдивого ответа, оторвался наконец от велосипеда, выпрямился и, немного стороной глядя на Руслана, вполголоса промолвил:

– Ну, допустим, были. А в чём дело-то?