Старуха

– Применим военную хитрость, – бросил он на ходу. – Этот хрен поджидает нас там, а мы выйдем отсюда.

Миша, раздосадованный и недовольный, тронулся за ним.

– С тобой куда ни пойдёшь, обязательно вляпаешься во что-нибудь, – проворчал он в спину напарнику.

– Ну что ж поделаешь, бывает, – с несвойственной ему кротостью признал Димон. – Видать, чёрная полоса какая-то в жизни. Дай бог, чтоб закончилась поскорее…

Димон, по-видимому, не ошибался, говоря о чёрной полосе в своей жизни. Мало того, что он неосмотрительно приблизился к краю крыши, в результате чего сторож заметил его, так ещё и его военная хитрость не удалась: стремясь избежать встречи со смотрителем стройплощадки, он выбрал именно тот подъезд, в который вошёл последний. Выбравшись через люк в соседний подъезд и начав спускаться, друзья вскоре услышали доносившиеся снизу шаги: кто-то поднимался им навстречу. И на этот раз они не успели сориентироваться и решить, как им теперь быть: уже в следующее мгновение они увидели показавшуюся этажом ниже фигуру сторожа. У Миши мелькнула было шальная мысль – поскольку путь вниз был отрезан – рвануть обратно, наверх, и попытать счастья в бегстве. Но он тут же отбросил её как негодную и явно запоздалую. Противник был уже слишком близко, да к тому же, как уже через секунду, – несмотря на царивший на лестничной клетке полумрак, заметно сгустившийся за время их пребывания на крыше, – смог разглядеть Миша, тот был в очень неплохой физической форме. Это был дюжий широкоплечий парень спортивного вида, лет двадцати трёх-двадцати пяти, с короткой мускулистой шеей, мощной грудью, бугрившейся под рубашкой, и длинными жилистыми руками, заканчивавшимися крепкими, внушительными кулаками.

«Ну-у, молодцы! Знали, кого в сторожа нанять», – пронеслось у Миши в голове.

Димон шёл первым, и именно к нему обратился здоровяк-сторож, когда они сблизились и остановились друг напротив друга на лестничной площадке:

– Вы чего тут делаете?

– Д-да так… гуляем, – с запинкой, глуховатым, каким-то мятым, будто не своим, голосом пробормотал в ответ Димон.

– Гуляете? – переспросил сторож и язвительно, недобро усмехнулся. – Неудачное вы место выбрали для прогулок.

– Ну да, наверно, – промямлил Димон, скромно потупив глаза.

Громила презрительно скривил губы.

– Что ты там бормочешь?

– Ладно, мы поняли, – мягко, смиренным тоном промолвил Димон. – Больше не будем.

Но на сторожа его подчёркнутое смирение, очевидно, не произвело впечатления. Перегородив приятелям дорогу и сложив могучие руки на не менее могучей груди, он ещё шире, приоткрыв крупные белые зубы, ухмыльнулся и, с понимающим видом покачивая головой, звучно и отчётливо проговорил:

– Ну, теперь мне ясно, кто всё это время тырил с площадки стройматериалы. Вот они, воры! Попались наконец.

– Какие ещё стройматериалы? – пролепетал Димон, в непритворном изумлении округлив глаза.

– Какие? А вот такие, – голос сторожа по-прежнему звучал многозначительно и веско, слова срывались с его уст как камни. – Те самые, которые ты с дружком своим таскал отсюда по ночам. А вот сейчас, видно, настолько обнаглели, что уже и ночи дожидаться не стали. Вечерком решили нагрянуть!

Димон растерянно огляделся кругом.

– Что за чепуха… Да что здесь воровать-то? Один мусор да шприцы использованные…

– А-а! – воскликнул здоровяк, мрачно блеснув глазами. – Так это ваши шприцы здесь раскиданы? Значит, вы не только воруете, но и колетесь тут? Воры, да ещё и нарики в придачу. Тырите стройматериалы, чтобы было на что наркоту купить. Да тут, оказывается, целая преступная цепочка! Ну что ж, отлично: накроем всю шайку одним махом…

Димон в ещё большем недоумении уставился на нёсшего околесицу сторожа, не понимая, шутит тот или говорит всерьёз, – по его тону и выражению лица, частично скрадываемого к тому же мглой, трудно было определить это.

Но, скорее всего, ближе к истине было второе, так как сторож вдруг нахмурился и мотнул головой наверх.

– А ну-ка, архаровцы, подымайтесь. Щас выйдем на свет, и я посмотрю на ваши руки.

– Зачем? – совсем уж упавшим голосом выдохнул Димон.

– А взглянуть хочу на ваши вены! – понизив голос, нарочито зловещим полушёпотом произнёс громила и шагнул к Димону.

Тот невольно отстранился и машинально сунул руку в карман, где его пальцы наткнулись на газовый баллончик, о котором он успел забыть. Димон тут же схватил его и стал медленно вытаскивать наружу.

Сторож между тем положил свою огромную тяжёлую ручищу на его плечо и крепко сжал, так что Димон сморщился от боли.

– Мне что, два раза повторять? Марш, я сказал. На крышу!

И в ту же секунду за спиной у Димона раздался сдавленный Мишин возглас. Димон обернулся и увидел, что друг, страшно побледнев, широко распахнутыми, остановившимися глазами смотрит куда-то вперёд, мимо сторожа, как если бы что-то привлекло там его внимание. А вернее сказать, поразило и ужаснуло.

Димон, мгновенно поняв, что приятель, видимо, узрел что-то пострашнее грозного сторожа, устремил свой взгляд по направлению его оцепенелого взора, напряжённо всмотрелся… И сам вздрогнул и отшатнулся от ужаса.

В глубине расположенной напротив квартиры высилась громадная чёрная фигура. Совершенно неподвижная, словно это была статуя, случайно забытая тут строителями. Она довольно чётко вырисовывалась в дверном проёме, озарённая сзади брезжившими в окна затухавшими солнечными отблесками. Однако ясно были различимы лишь её контуры, лицо же и одежда терялись в наполнявшем помещение тёмно-сером, всё более густевшем сумраке. Но поскольку фигура и прежде всего голова были обращены к выходу, было очевидно, что взгляд рослого незнакомца, до сих пор остававшегося незамеченным, обращён на задержавшуюся на лестничной площадке троицу.

Друзья несколько секунд оторопело, застылыми, расширившимися глазами, взирали на неизвестного, нежданно-негаданно объявившегося в пустой квартире только что построенного дома и, по всей видимости, не спускавшего с них глаз. И, к ещё большему своему ужасу, осознавали, что он не так уж неизвестен им, что они уже видели этот крупный чёрный силуэт. Минувшим вечером, в гостиной мёртвой старухи, обозначившимся в самом тёмном углу комнаты, будто отделившимся от тьмы и двинувшимся в их сторону…

Ничего не видел только сторож. Он то ли не заметил в потёмках вытянувшиеся лица и вытаращенные, наполнившиеся невыразимым страхом глаза предполагаемых воров, то ли решил, что причина этого страха – он сам, – что, вероятно, польстило ему, ещё сильнее дав ему почувствовать собственную значительность и власть, – то ли попросту не придал этому значения. Продолжая стискивать плечо Димона, сторож придвинулся к нему ещё ближе и прогудел:

– Вы чё, наркоты, оглохли, что ли? Я ж сказал: наверх. Бегом!..

Его речь была прервана резким коротким шипением и стремительной мутно-серой струёй, угодившей прямо ему в глаза. Он мгновенно отпрянул, точно получил сильный удар в лицо, провёл по нему рукой и глухо выматерился. Затем болезненно скривился, ещё раз провёл ладонью по глазам и застонал. После чего попятился и, уткнувшись спиной в стену, стал медленно оседать.

Дальнейшего Миша уже не видел. Краем глаза он заметил, как Димон с быстротой падающего камня ринулся вниз, и услышал его пронзительный крик:

– Миша, беги!!!

А в следующий миг уже он сам пулей, гигантскими прыжками, не чуя под собой ног, нёсся вниз по лестнице, перепрыгивая через пять-семь ступенек зараз и смутно угадывая в темноте мелькавшую впереди фигуру с такой же бешеной скоростью мчавшегося товарища. А также слыша летевшие сверху и разносившиеся, казалось, по всему дому истошные, душераздирающие вопли сторожа, перемежавшиеся с призывами на помощь, очевидно обращёнными к его напарнику.

Но тот, судя по всему, был куда более благоразумен, чем его коллега, и не поспешил ему на выручку: приятели, выскочив из подъезда, никого на своём пути не встретили. И, не теряя ни секунды, через то же отверстие в заборе, через которое они проникли сюда, выскользнули наружу, метнулись в сторону и спустя мгновение без следа растворились в сумерках.

X

Мишины родители уехали на выходные на дачу. Раньше он всегда бывал доволен, когда «старые» отправлялись куда-нибудь. Желательно надолго – на курорт на пару недель, ну или хотя бы просто за город на несколько дней, как сейчас. Квартира тогда оказывалась в полном его распоряжении, чем он немедленно пользовался, устраивая дома небольшие вечеринки для самых близких друзей, с привлечением привлекательных девушек, не обязательно знакомых. Результаты, правда, нередко бывали не самые благоприятные. Особенно когда разгулявшаяся молодёжь под действием винных паров теряла чувство меры, входила в раж и поднимала такой гам, что отголоски его разносились по всему подъезду, а то и дальше. В таких случаях подвиги Миши и его гостей становились известными его родителям, со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями для него. Помимо беспокоившего соседей шума, оставались и другие, наглядные, свидетельства происходивших гулянок – беспорядок, безобразные остатки пиршества, горы окурков и батареи пустых бутылок, заляпанные и прожжённые скатерти и обивка мебели. А как-то раз – спущенный в унитаз, но не пожелавший утонуть и предательски дрейфовавший на поверхности презерватив.

Зная всё это, родители крайне неохотно и лишь когда не было иного выхода оставляли Мишу дома одного. И их немало подивила его реакция на их отъезд в этот раз: он не только не проявил, как обычно, ни малейшего удовлетворения, но, как могло показаться, был недоволен, чем-то озабочен и чуть ли не расстроен. Он даже заикнулся было – что было совсем уж неслыханно, – что не прочь был бы поехать на дачу вместе с ними. И лишь заметив их удивлённые взгляды, отказался от этого намерения и остался-таки дома в одиночестве.

Родители, разумеется, не могли знать причину такой резкой и неожиданной перемены в его поведении. Как и того, что произошло в его жизни за истекшие два дня. О тех невероятных, таинственных и жутких событиях, которые буквально перевернули его сознание, поставили там всё с ног на голову, внесли в его мысли и чувства такое расстройство и неразбериху, что он уже не надеялся разобраться в них и всё реже пытался делать это, в отчаянии махнув на всё рукой. Ему казалось порой, что он сходит с ума. А может быть, уже сошёл. И всё, что он видел в старухиной квартире и на стройке, – это плод его расстроенного, свихнувшегося воображения, уже не отличающего реальности от бреда, запутавшегося в них, как муха в паутине, и выдающего одно за другое и наоборот. И он обречён вечно, до скончания своих дней, блуждать по этим тёмным извилистым лабиринтам своего помутившегося разума, осаждаемый со всех сторон, преследуемый и травимый странными и страшными видениями, причудливыми, леденящими кровь призраками, мрачными выходцами с того света, словно вырвавшимися из самой преисподней, чтобы лишить его рассудка и погрузить в топкую пучину безумия, откуда уже не будет, не может быть исхода.

Иногда, во всё более редкие минуты просветления и душевного подъёма, он пытался встряхнуться, взять себя в руки и постараться разобраться в случившемся. И если не объяснить и растолковать себе всё до конца – это явно было невозможно, – то хотя бы продраться сквозь гущу заполонивших его возбуждённый мозг путаных и переплетённых, как ветви деревьев в чаще, дум и отыскать во всём этом какое-то рациональное зерно, хоть что-то, способное мало-мальски прояснить ситуацию, озарить затопившие его сознание густые сумерки.

Но очень быстро убеждался, что и это невозможно. Как можно было отыскать что-то разумное в том, в чём его по определению быть не могло? Где была лишь одна сплошная беспросветная тьма, бесконечная и бездонная, населённая привидениями, ожившими мертвецами и ещё чем-то, что он даже не знал, как назвать. Потому что нет названия у того, с чем сталкиваешься впервые и понятия не имеешь, что это такое. А это было именно так: никогда в жизни с ним не случалось чего-то, даже отдалённо напоминавшего то, что имело место в последние два дня. И ко всему прочему у него не было ни малейшей уверенности в том, что на этом всё и закончится, что происшедшее – это не начало чего-то ещё более ужасающего и экстремального, грозящего совершенно непредсказуемым и катастрофическим финалом.

Вот почему он не хотел оставаться дома один. Он боялся. Боялся оказаться наедине со своими мыслями, становившимися всё более гнетущими и депрессивными. Со своими сновидениями, неизменно и неизбежно превращавшимися в тяжёлые, мучительные кошмары, после которых он поднимался с постели слегка одурелый, с шумом в голове и мутью в глазах, в глубине которой некоторое время ещё продолжали витать понемногу рассеивавшиеся и бледневшие мрачные картины, увиденные им во сне. А больше всего он боялся, что дело не ограничится одними видениями и страхами. И что тёмные потусторонние силы, с которыми он столкнулся лицом к лицу в других местах, не сочтут для себя за труд явиться ему в его собственном доме, поскольку никаких рамок и границ для них, по всей видимости, не существовало.

И от одной этой мысли голова у него шла кругом и сердце стискивалось, точно клещами, холодным, липким ужасом. А что если и вправду так случится? Что тогда делать? Куда бежать? Где искать спасения? К кому взывать о помощи и защите? Помочь могут, да и то не всегда, в случае явной, осязаемой, физической угрозы. А тут-то совсем другое. Никто ведь не ломится к нему в дверь, не наставляет на него пистолет, не приставляет нож к горлу. Угроза есть. Но она невидима и неведома для окружающих. Она существует только для него. И, возможно, лишь в его воспалённом, вырвавшемся из-под власти рассудка воображении.

Но, подумав об этом, он тут же одёргивал себя. А разве только для него? А про своих приятелей он забыл? Димон видел ровно то же, что и он. Точь-в-точь. Руслан тоже что-то видел. Они так и не узнали, что именно, но нетрудно было догадаться, что ничего хорошего, – его внешний вид и поведение были красноречивее всяких слов. «Такое, что не дай бог никому увидеть…» А всё это означает лишь одно: дело отнюдь не в воображении, как он тщетно, невольно утешая себя, пытался уверить себя. Опасность, грозящая ему и его друзьям, вполне реальна, ничуть не менее реальна, чем если бы им угрожали грабители и убийцы. А может быть, и более. Ведь в случае с грабителем или убийцей они могли хотя бы позвать на помощь и рассчитывать на неё. А у них такой возможности нет. Негде и некого им просить о помощи. Никто не поможет и не спасёт. Они один на один с какой-то загадочной, могущественной и непостижимой силой, о которой они не имеют ни малейшего представления. И понятия не имеют, как ей противостоять, как с ней бороться и возможно ли это вообще…

Весь этот вечер, после отъезда родителей, Миша был сам не свой. Бродил по квартире из комнаты в комнату, из угла в угол, не находя себе места. Что-то невнятно бормотал или просто беззвучно двигал губами. Нервы его были натянуты как струны. Он вздрагивал от малейшего скрипа или доносившегося с улицы шума. Порой резко останавливался и с опаской оглядывался кругом, будто услышав или заметив краем глаза что-то непонятное и тревожащее. И только удостоверившись, что всё спокойно и ничто вроде бы не угрожает ему, продолжал своё бесцельное блуждание, напоминавшее метания запертого в клетке зверя.