Старуха

Даже после того, что стряслось с ними обоими в старухиной квартире и на стройке, Димон ещё час назад вряд ли поверил бы в рассказанную другом историю. Это было уже не просто неправдоподобно, это очень смахивало на какую-то страшную сказку, подобную тем, которыми от нечего делать, в поисках острых ощущений пугают себя дети. А ещё точнее – на бредовое, горячечное видение запойного алкоголика или наркомана, видящих в известном состоянии нечто похожее. Но Миша, как и он сам, не были ни теми, ни другими. Они, пока что, во всяком случае, предпочитали другие, более невинные, менее экстремальные и безопасные для здоровья и психики радости жизни. И однако – вчера Миша, сегодня он – увидели и пережили такое, что может пригрезиться только при белой горячке или после порядочной дозы какой-нибудь дури. А они увидели это наяву! А он, Димон, даже не в тёмное время суток, когда, как принято думать, активизируется всяческая нечисть и случается её соприкосновение с миром живых, как правило, с не самыми лучшими результатами для последних. С ним это произошло при свете дня, когда он менее всего ожидал встречи с чем-то ирреальным и химерическим. А он узрел такое, при одной мысли о чём его снова начинала бить дрожь и кругом шла голова. И не просто узрел, а подвергся нападению, практически вступил в схватку с мерзким чудищем, словно порождённым больной, не знающей удержу фантазией. Схватку, которая, если бы не счастливая случайность, вероятнее всего, закончилась бы для него крайне плачевно.

Понятно, что и увиденное ими до этого было совершенно невероятно и способно кого угодно свести с ума. Но эти последние явления… Это было уже чересчур. Это выходило за всякие рамки, если в настоящем случае вообще уместно было говорить о каких-то рамках. Это было совершенное, абсолютное, чистое безумие. Полное выпадение из реальности и погружение в густую, топкую, засасывающую с головой тину сумасшествия, в которую они оба, похоже, проваливались всё глубже и безнадёжнее. И вопрос был только в том, как долго это будет продолжаться? Или, вернее, насколько хватит их сил, чтобы выдерживать этот кошмар? А сил, они ясно чувствовали это, оставалось всё меньше, – они медленно, но неудержимо таяли, уходили, как вода в песок.

Друзья были мрачны, подавлены, угнетены. Внутри у них как будто что-то надломилось. Они даже не разговаривали; казалось, им больше нечего было сказать друг другу. Они как будто понимали и молчаливо соглашались, что нет надобности обсуждать то, что неподвластно им, что превышает их силы и разумение, что и так уже целиком овладело их мыслями и чувствами и заставляет день и ночь думать об одном и том же, без всякой надежды прийти к какому-то выводу. И мысли эти, что ни день, становились всё безотраднее и беспросветнее, как если бы они были не весёлые, беззаботные, полные сил и энергии юнцы, жизнь которых только начиналась, суля им бесчисленные радости и приятные открытия, а дряхлые, отжившие свой век старики, стоящие одной ногой в могиле и заглядывающие в её бездонную ледяную глубь. Они стали не похожи на самих себя. Они сделались нервными, раздражительными, несдержанными, вздрагивали от малейшего шороха, в буквальном смысле шарахались от любой тени, то и дело насторожённо и пугливо озирались кругом, каждую секунду ожидая увидеть нечто подобное тому, с чем они уже столкнулись, а может быть, и похуже.

А самым тягостным и обескураживающим было то, что они не видели выхода из этой ситуации. Они словно попали в замкнутый круг, разомкнуть, разорвать который были не в состоянии. Они оказались в тупике, будто наткнулись на толстую, несокрушимую стену. Двигаться дальше они уже не могут, сопротивляться не имеет смысла. Как можно сопротивляться тому, природы чего не понимаешь, о чём не знаешь, в чём не смыслишь ровным счётом ничего, что неизмеримо превосходит твои силы, что одним своим видом устрашает, подавляет волю, иссушает мозг? И им не остаётся ничего иного, как покорно ждать неизбежного, с ужасом, с трепетом в душе и дрожью в теле прислушиваясь к тому, что следует за ними, близится, надвигается, грядёт, чтобы беспощадно расправиться с ними, раздавить и уничтожить, не оставить от них мокрого места.

XII

Угрюмые, мало обнадёживающие размышления приятелей были оборваны появлением Макса. Он налетел как вихрь – оживлённый, безудержный, неугомонный, с горящими глазами и безмятежным, бездумным выражением на лице. Полная противоположность своим унылым, как в воду опущенным друзьям, казалось, совершенно утратившим вкус к жизни и смотревшим на всё вокруг через чёрные очки. Макс же предпочитал розовые; у него, очевидно, не было никаких оснований печалиться и хандрить, огонь в глазах был неугасим, жизнь, как всегда, била ключом. Едва появившись возле сарая, даже ещё не остановившись, он с ходу заверещал:

– Пацаны, у меня две новости! Одна круче другой. Даже не знаю, с какой начать.

Пацаны, сидевшие на пороге в принуждённых, чуть напряжённых позах, одновременно мельком взглянули на прибывшего и тут же опустили глаза, не выказав ни малейшего интереса и явно показывая, что принесённые им известия, каковы бы они ни были, не любопытны для них.

Макс, однако, не смутился этим – его вообще мало что на свете способно было смутить – и без предисловий и пауз выпалил первую свою весть:

– Короче, Верку-алкашку и её сожителя нашли! Ну, вернее, их трупы. А ещё вернее, то, что осталось от этих трупов. Несколько месяцев ведь прошло с их пропажи. Останки, сами понимаете, не в лучшем виде.

Миша и Димон зашевелились и с внезапно вспыхнувшим неподдельным вниманием воззрились на вестника. Их безразличие как рукой сняло. Доставленная Максом новость была не из числа тех, которые он обычно приносил, – пустых, незначительных, касавшихся в основном мелких событий, случавшихся в округе. На этот раз всё было гораздо серьёзнее и важнее, поскольку находилось в непосредственной связи с тем, что происходило с ними. И, как знать, возможно, это могло дать хоть какой-то ответ на стоявшие перед ними сложнейшие, казавшиеся неразрешимыми вопросы. Может быть, это был первый шаг к разгадке всего творившегося с ними и вокруг них, ужас чего многократно усиливался и усугублялся совершенной непонятностью, несуразностью, нелепостью происходящего. Именно от этого у приятелей ум заходил за разум, именно это ставило их в тупик, а порой на грань безумия.

Вот почему, едва услышав то, что сообщил Макс, друзья мгновенно вышли из владевшего ими ступора и невольно поднялись со своего места.

– Нашли, говоришь? – промолвил Димон ещё немного слабым, глуховатым голосом. – И где же?

Макс, как обычно, – о чём бы он ни говорил, о чём-то весёлом и приятном или, напротив, о мрачном и тягостном, – радостно заулыбался и живо затараторил:

– Там, где никто и не ожидал: в крепости, в самом дальнем бастионе. Ну тот, на валах, с круглой верхушкой. Мы ж там бывали не раз… Так вот, там, в подземелье, и обнаружили их, сердешных. Тоже алкаши какие-то, которые запёрлись туда побухать. Но, сам понимаешь, когда они увидели двух жмуриков, а вернее, два скелета, обтянутых остатками кожи, им как-то резко стало не до бухича… Эх, я воображаю себе их рожи в тот момент!

Говоря это, Макс скорчил потешную гримасу и, не в силах сдержать распиравшего его беспричинного веселья, громко, раскатисто расхохотался.

Миша и Димон не разделили его искренней, брызжущей через край радости. Им, в отличие от него, было совсем не до смеха. Они, напротив, как будто ещё сильнее помрачнели и обменялись тревожными, говорившими больше всяких слов взглядами.

А Макс, отсмеявшись, продолжил, паясничая и жестикулируя, что, по-видимому, должно было придать больше выразительности его речам, сыпать частыми, торопливыми словами:

– Короче, вот так вот: нашлась, значит, племянница Доброй… или кем там она приходилась старушке нашей… Ну один хрен, щас уже неважно. Интересно другое: как это она с хахалем своим умудрилась оказаться в такой глухомани, на краю города? Она со двора-то редко выходила, в магаз разве что за пойлом. А тут вдруг такой марш-бросок! Нафига, спрашивается? Плестись в такую даль специально для того, чтоб тебя там грохнули? Где логика?.. Ну а если их прикончили где-то здесь, в нашем районе, то тоже непонятно, зачем тащить трупы через полгорода хрен пойми куда? Тут не только не заметёшь следы, а, наоборот, скорее выдашь себя с головой.

Закончив свои немудрёные криминалистические умозаключения, почерпнутые из нескольких просмотренных фильмов на соответствующую тематику, но так и не найдя вразумительного ответа ни на один из поставленных вопросов, он с недоумевающим выражением пожал плечами и, словно в поисках разъяснений, уставился на собеседников.

Которые слушали его уже не так внимательно, как только что. Их поразила и заинтриговала сообщённая им новость, рассуждения же и комментарии Макса представляли интерес только для него самого. Димон лишь коротко осведомился:

– Как они были убиты?

Макс, словно обрадовавшись этому вопросу, опять растянул губы в сияющей белозубой улыбке и отчеканил:

– Проломлены головы. У обоих. Очевидно, чем-то тяжёлым.

И снова Миша и Димон хмуро, исподлобья глянули друг на друга, после чего невольно перевели взоры на старухины окна и некоторое время, явно обуреваемые своими не покидавшими их ни на миг тяжкими, удручающими думами, смотрели в их тёмную пыльную глубину, точно надеялись – и одновременно боялись – увидеть там что-то.

Макс между тем, очень довольный впечатлением, произведённым на друзей принесённой им вестью, уже взбудоражившей весь двор и взволнованно обсуждавшейся его обитателями, поспешил озвучить вторую свою новость, которую он считал не такой интересной, как первая, а потому сообщил её без особого выражения, как если бы речь шла о чём-то вполне обыденном:

– А, ну и это, сторожа на стройке замочили пару дней назад.

Приятели изумлённо вытаращились на него.

– Что-что? – тихим, дрогнувшим голосом вымолвил Димон.

Макс, удивлённый неожиданной реакцией товарищей на известие о гибели неизвестного им сторожа, до которого им вроде бы не должно было быть никакого дела, несколько озадаченно поглядел на них и повторил:

– Ну, сторожа на стройке убили. Позавчера, кажется.

– На какой стройке? – будто по-прежнему не понимая, спросил Димон.

– Ну, на нашей, на какой же ещё, – ответил Макс и для верности махнул рукой в сторону вздымавшейся поблизости серой неоштукатуренной девятиэтажки, испещрённой чёрными провалами окон.

Димон взглянул туда же и, словно всё ещё не желая верить в услышанное и хватаясь за соломинку, задал ещё один уточняющий вопрос:

– Молодой он или старый… сторож этот?

Макс своим ответом лишил его последней призрачной надежды:

– Молодой. Двадцать четыре или двадцать пять лет. Здоровый такой лось. Я его видел пару раз мельком.

Димон, побледнев, чуть слышно обмолвился:

– Мы тоже…

И тут же, будто опасаясь, что сказал то, чего не следовало говорить, умолк и метнул взгляд на Мишу. Тот тоже взглянул на него – растерянно, встревоженно, недоумевающе. Сообщение Макса о смерти их недавнего знакомца, по всей видимости, повергло его в такое же смятение, как и его напарника. Он тоже изменился в лице и после минутного молчания, во время которого он, вероятно, осмысливал услышанное, поинтересовался у вестника:

– А его… сторожа… как убили?

Макс, очевидно прекрасно осведомлённый, как если бы он непосредственно участвовал в расследовании названных преступлений, немедленно удовлетворил его любопытство:

– О, его круто прикончили, нестандартно! Применили, так сказать, творческий подход. Вырвали позвоночник! – И, вспомнив ещё одну характерную деталь, с важным видом, подняв кверху указательный палец, присовокупил: – А перед этим какой-то дрянью в лицо плеснули. Вероятно, чтоб не трепыхался…

Макс ещё несколько минут увлечённо, взахлёб рассуждал об обоих чрезвычайных происшествиях, взбаламутивших мирный двор, в котором отродясь не случалось ничего даже близко похожего на то, о чём он поведал. Но приятели больше не слушали его. Главное они узнали, подробности и мелкие детали уже не имели для них значения. И это главное настолько потрясло и ошеломило их, что некоторое время они стояли как одурелые, не шевелясь и лишь водя кругом пустыми, помутнелыми глазами, не в силах справиться с нахлынувшим на них мощным потоком разноречивых, хаотичных мыслей и эмоций. Оба они чувствовали одно и то же: как словно сжимается вокруг них плотное замкнутое кольцо, как надвигается на них непроницаемая чернильная тьма, грозя окутать и поглотить их. И это была уже не просто густая ночная темень, наполненная пугающими видениями и призраками, время от времени вырывающимися из неё и ненадолго вторгающимися в мир живых. Это был ледяной могильный мрак, пронизанный тошнотворными трупными миазмами, царство смерти, распада и тления, охотно впускающее в свои мрачные пределы всех без разбора, но никого и никогда не выпускающее из своих цепких объятий.

– Ну, какие планы на сегодня? – наговорившись до лёгкой хрипоты и немного утомившись, спросил Макс, окидывая примолкших друзей задорным блестящим взглядом. – Чем займёмся?

После всего увиденного и услышанного накануне и только что Мише и Димону вообще ничем не хотелось заниматься. Настроение у них было хуже некуда. У них было такое ощущение, словно над ними висит огромный чёрный камень, который в любой миг может сорваться и похоронить их под своей громадой. И куда бы они ни пошли, где бы ни попытались укрыться, в какой бы самый дальний и укромный угол ни забились, – это не поможет им, не избавит и не спасёт от нависшей на ними смертельной угрозы. Тем более страшной и ужасавшей, что они не понимали, с чем имеют дело, что это такое и как – если это вообще возможно – этому противостоять…

– Ну чё вы заглохли-то? Уснули, что ли? – опять донёсся до них, точно издалека, нетерпеливый голос Макса. – Какая программа у нас на вечер? Куда двинем?

Димон, не без усилия преодолев опутавшее его оцепенение, двинул головой в сторону говорившего и безучастно промолвил:

– Куда-нибудь съездим.

– Так а куда? – не отставал Макс.