Ослепительно белый рассвет

– Нет. Никого она не убивала, его убила я.

– Ты убила человека?

– Да.

– Но, как? Зачем? Для чего? – Воскликнула Алёна. Слова матери никак не могли уложиться в ее голове.

– Я эту боль несу через всю свою жизнь. Наверное, поэтому у меня нет счастья. Наверное, поэтому меня никто не любит, и я не смогла создать полноценной семьи

– Так что же произошло? Кого ты убила? – С недоумением спрашивала Алёна.

Мария вспомнила теплый майский вечер, распахнутые окна, выходящие на оживленную улицу, в квартиру с улицы, струился тонкий запах сирени. В этот вечер она собиралась с подругой Светой из соседнего подъезда на танцы, уже сделала прическу и накрасила глаза, как вдруг услышала, что кто-то очень громко зашел в квартиру, по ощущениям, не вошел, а ввалился. Маша вышла из комнаты, чтоб посмотреть, кто это мог быть. Она прошла по длинному коридору к кухне, откуда доносились радостные голоса и громкий смех. За столом сидела Вера, а перед ней, встав на одно колено, молодой человек. У него были русые волосы и голубые, как небо глаза, нос с небольшой горбинкой, но это его совсем не портило. «Вера, когда ты рядом со мной, я испытываю неимоверное чувство счастья, когда я смотрю в твои глаза, то растворяюсь, как птица в океане». Глядя на улыбку Веры, можно было невооруженным глазом заметить то, что она – на седьмом небе от счастья…

– Я не хотела, понимаешь, не хотела, – сквозь слезы промолвила Мария Ивановна. – Кавалер, надо заметить, был изрядно выпивши. Они пришли в начале девятого, видимо, Леша, так его звали, встречал Веру с работы. Вероятнее всего они думали, что дома никого нет, мама работала допоздна, Таня вечерами училась, она очень хотела стать педагогом, а я, а что я… я была молодой и ветреной девчонкой, которую «днем с огнем не сыщешь». Так вот, когда я зашла на кухню, они оба испугались, не ожидали меня увидеть. Вера сидела за столом, а Леша целовал ей ноги. Вере стало неловко, и она решила сбежать в ванну. Кавалер сел на стул. Я, стараясь не смотреть в сторону Алексея, наливала себе чай. И тут он решил, раз Вера убежала, то его разбушевавшуюся страсть смогу утолить я. Он начал приставать… Я сперва попыталась ему объяснить, что не нужно этого делать, но он абсолютно не реагировал на мои слова. Я не выдержала и с силой оттолкнула его от себя. Он отлетел к столу и ударился об угол виском. Смерть наступила мгновенно. Когда Вера вернулась на кухню, она не поверила своим глазам, на полу лежал ее мужчина, а рядом сидела я и пыталась его реанимировать. Я склонилась над ним, у меня была истерика. Вера потрогала у Леши пульс и произнесла самые страшные для меня слова: «Он мертв». Я ей не верила и просила: «Верочка, я прошу тебя, сделай что-нибудь, ты же врач», но сестра в ответ лишь качала головой и повторяла с широко раскрытыми от ужаса глазами: «Он мертв». Вера догадывалась, что произошло в момент ее отсутствия, но все же, после того, как я немного успокоилась, попросила рассказать, что случилось и я, выпив маминых успокоительных капель, всё ей рассказала. Вера спросила меня, куда я собиралась идти, я ответила, что на танцы. Она велела идти и ни за что не переживать, а она постарается тут все уладить. Я ее послушала и сделала так, как она мне сказала. Зачем я ее тогда оставила одну? Зачем ушла из дома? Когда я вернулась, то в квартире работали милиционеры: они опрашивали соседей. Тело уже увезли в морг, а Веру… Веру арестовали, предъявив ей обвинение в подозрении на убийство.

– Ты им не сказала, что это сделала ты?

– Нет. Сперва я очень испугалась, а когда решилась, было уже поздно, Вера дала признательные показания, рассказала, что они повздорили, она оттолкнула его, и он ударился виском об стол. Ей дали пять лет общего режима, осудили по статье непреднамеренное убийство.

– Мам, а почему же бабушка от тебя тогда отреклась?

– После суда я рассказала Татьяне всю правду, а она поделилась этой правдой с мамой, Мама, в свою очередь, не смогла простить лживую дочку. Обвинила меня в убийстве, предательстве и попросила покинуть ее дом. После чего я собрала свои вещи и уехала в Москву.

Мария Ивановна встала со стула и подошла к окну. За окном продолжали кружить крупные хлопья снега. Снег падал на головы прохожих, он засыпал бордюры, которые Мария Ивановна с детства привыкла называть паребриком, и проходящие мимо трамваи. Она вспомнила строки, которые когда-то посвятила своей маме:

Ты ее повстречаешь,
Навстречу протянешь ей руки.
Скажешь: «Век тебя знаю
И не вынесу больше разлуки».
Нет, не будет разлук,
И не будет печали и горя.
Ты поверь мне, мой друг,
И не будем с тобой лучше спорить.

– Мам, а ты не знаешь, как они сейчас живут?

– Нет, не знаю. В далеком, восемьдесят девятом году я перебралась в незнакомый мне город.

– Тебе не было страшно?

– Страшно? Да, мне безумно было страшно, у меня тряслись поджилки. Но я переборола этот страх и жарким летом восемьдесят девятого года я вышла из вагона на раскаленный перрон Ленинградского вокзала, где через несколько минут познакомилась с Ниночкой, которая на долгие годы заменила мне семью! Я увидела ее за лотком мороженого, которое мне очень захотелось купить, после тяжелой дороги, захотелось немного освежиться и придти в себя. Я подошла к лотку с мороженым, чтобы купить эскимо и спросить, где можно остановиться в Москве, а эта удивительно красивая, с черными глазами девушка, спрятавшая свое модное каре под белым колпаком, рассказала мне чуть ли не всю историю о ее любимом городе с момента его основания. Ты знаешь, я сразу почувствовала, что от Нины исходит такое тепло, что, когда я, обменявшись с ней несколькими фразами, получала развернутые ответы на все заданные вопросы, оцепенела от ее доброты. Я за последнее время привыкла к боли и обиде, обиде в первую очередь на себя трусливую… На вокзале у меня пробежали мысли о том, что чувствовала Анна Каренина, шагнувшая под колеса поезда.

Нина предложила мне какое-то время пожить у нее, так как ее родители, с которыми она вместе жила, уехали в длительную командировку, и она проживает в квартире одна.

– И что, ты пошла?

– А куда мне было деваться. Признаться, очень неудобно было стеснять человека, но я надеялась быстро найти работу и перебраться в общежитие. Через некоторое время она помогла мне устроиться на стройку, и я получила комнату в общежитии. Вот так и началась наша с ней дружба. Дружба длиною в десятилетия.

– Скучаешь по ней?

– Скучаешь – это мало сказано, мою тоску не выразить словами…

Мария Ивановна прикусила губу и перевела свой взгляд в сторону окна. За окном в это время весь двор заволокла непроглядная, ноябрьская тьма. Только крупные хлопья снега, как мотыльки, летели на яркий свет их одинокого окна. Алёна заметила, что по маминым щекам вновь покатились слезы. Мария Ивановна утерла и попыталась улыбнуться, но в ее грустных голубых глазах четко просматривалась боль потери и расставания.

– Мам, ты должна позвонить в Петербург, ты должна обязательно поговорить с семьей!

– Нет, Алёночка, я пока не готова. Мне нужно всё обдумать.

– Что тут думать, тут не думать, тут действовать нужно… У тебя сохранился номер телефона?

– Номер у меня есть, но звонить я все же не готова.

– Ну, хочешь, я позвоню? Ты только скажи, кого мне спросить!

– Нет, Алёна, нет.

– Ну, хорошо, тогда расскажи мне о них, о своих сестрах, кем они работали, чем жили?

Мария Ивановна громко хмыкнула и достала из кармана халата сигареты.

– Мам, я надеюсь, что ты не собираешься курить?

– Собираюсь, потому что рассказ получится долгим и очень непростым.

Алёна накинула на плечи кофту и налила себе чай. Мария Ивановна глотнула из ее кружки и прикурила тонкую дамскую сигарету. В это время на кухне моргнул свет, и зазвонил красный советский телефон, который больше пяти лет был отключен. Алёна с испугом посмотрела на мать, Мария Ивановна сняла трубку:

– Алло, – негромко выдавила из себя Мария Ивановна.

Ответа не последовало, в трубке была кромешная тишина. Мария Ивановна пожала плечами, Алёна предположила: «Может быть, нам показалось?»

– Может и показалось, – ответила Мария и начала свой рассказ:

– Когда Веру посадили, мое сердце вырывалось из груди, я себя ругала, корила, ненавидела… но сделать ничего не могла, все что я могла, я уже натворила. Когда я ехала в Москву, то всю ночь не могла сомкнуть глаз, в мою голову лезли разные мысли, я то обвиняла себя, то оправдывала, смогла лишь немного вздремнуть после того, как набросала этот текст:

На расстоянии слышно было,
Как кто-то охал и страдал,
Что у кого-то сердце ныло —
В беду случайно он попал.
К каналу приближаясь ближе
Не прекращался треск и стон.
Я никого вокруг не вижу —
Природный действует закон.
Канал сковало льдом темничным.
В темнице плакала вода.
Лед здесь осел, замерз вторично.
Ни убежать из-подо льда…
Вода не хочет жить в темнице,
Родные берега тесны…