Ослепительно белый рассвет

– А где же матушка? Нет, без матушки я никому ключи отдавать не стану, – с возмущением в голосе оборвала Римма Марковна и хотела уже закрывать дверь.

Тогда Мария поняла, в чем дело и поспешила представиться:

– Римма Марковна, я Маша, это для меня вам Таня оставила ключи!

Римма Марковна, сделала два шага вперед, приподняла очки и пристально всмотрелась в лицо Марии:

– Боже милостивый, а как же не похожа…

– Не похожа на кого? – не выдержав, вмешалась Светлана.

– На Машку не похожа, – ответила Римма Марковна, – та была невысоким и задорным дитем, а вы женщина, совершенно другая…

– Так больше четверти века прошло, поменялась я, – чуть слышно произнесла Мария.

– Видать потрепала тебя жизть, покусала, – добавила Римма Марковна и пошаркала ногами в сторону шкафа, где лежали ключи.

– Сама-то бабка тоже не помолодела, все такая же вредная и страшная, только к этим всем достоинствам добавилась слепота и морщины, – возмутилась, ободряя подругу Светлана.

Через пару минут Мария с подругой стояли в огромном коридоре сорок восьмой квартиры. Мария Ивановна спешно осмотрела коридор: зеркало и калошница неизменно оставались на своих местах. Маша сняла обувь и быстрым шагом, по лежащей на своем месте ковровой дорожке, направилась в свою комнату, попросив при этом Светлану поставить чайник.

В комнате все оставалось без изменений, как будто время не было властно над этими предметами. Мария бросила свой взгляд на шкаф стоящий возле двери, гвоздь, обычный, правда уже поржавевший от времени, был, как и тридцать лет назад, вбит в левую стенку. Этот гвоздь когда-то для Марии забил ее отец, она часто пользовалась им, вешала на него свой домашний халат. Мария улыбнулась и перевела взгляд на кровать, если стоять лицом к окну, то кровать располагалась по правую руку. Эта кровать, как и тогда, была накрыта любимым маминым атласным синим покрывалом, а поверх покрывала стояла треугольником подушка, на которую была накинута тюлевая накидка для общей красоты, эта накидка была пошита еще до войны маминой бабушкой, Марусей. Сердце Марии заколотилось, и глаза покраснели, но она справилась и подошла к письменному столу, который стоял у изголовья кровати, рядом с окном. Напротив стояли постель и стол Веры. Мария Ивановна села за свой стол, на котором лежали ее тетради, она взяла одну из них, в тетради что-то было написано не разборчивым подчерком. Мария усмехнулась непонятности текста и отложила тетрадь в сторону. Посередине стола лежал запечатанный конверт, на нем печатными буквами было написано: «Маше». Мария Ивановна заметила его сразу, как только вошла в комнату, но боялась его открывать, боялась читать послание от Веры. Как только Маша сумела справиться с собой, то положила на него ладонь и тихонько прошептала: «Прости меня, Верочка! Прости меня, сестренка». В этот момент она ощутила то, что никак не мог принять ее рассудок, она даже подумала, что у нее случилась галлюцинация, или защемление межпозвоночного нерва, который отвечает за чувствительность рук. Она почувствовала, что этот, оставленный больше двух лет назад на столе, конверт излучает необъяснимое тепло. «Нет, нет… что это за бред?» – подумала Мария и резко убрала свою руку. Она закрыла глаза, прикрыла лицо ладонями, из глаз вырывались слезы и катились по её щекам, она попыталась что-то произнести: «Как же так получилось, Верочка?», ее голос сильно дрожал. Она взяла письмо, открыла конверт и начала читать: «Дорогая и любимая Машенька! Если ты читаешь это письмо, значит мы уже не сможем с тобой встретиться и поговорить… Последний раз, когда мы с тобой разговаривали, был тот злосчастный день. Я хочу подчеркнуть, что это был именно несчастный случай, не вини себя в случившемся. Я прожила очень хорошую жизнь, пять тюремных лет моей жизни помогли мне понять меня саму, помогли расставить всё по своим местам. После освобождения я приняла монашеский постриг, меня нарекли Серафимой. Наша обитель помогает организации Красного креста, и мы принимаем непосредственное участие в помощи людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию, тем, кто остался без крова и копейки за душой, тем, кто вынужден жить на улице… Маша, ты помнишь пословицу „от тюрьмы и от сумы не зарекайся“? Так как я частично испытала это на себе, мне стало так жалко этих несчастных людей… Знаешь, я однажды спросила у одной бездомный женщины, что она хотела бы получить прямо сейчас, какое бы желание она загадала? Мне тогда подумалось, если загадает она какой-нибудь торт, к примеру, поеду и привезу ей немедленно торт, а ты знаешь, что она попросила?»

– Нет, – ответила дрожащими губами Мария Ивановна.

«А загадала она, Машенька, увидеть свою дочь, хотя бы краешком глаза, хоть бы издалека, но посмотреть, что у той всё хорошо, и только ради этого она готова дальше мерзнуть и страдать. Вот они наши материнские сердца, готова страдать, лишь бы дочери было хорошо… Ты представляешь, как она её любит, пусть даже по-своему, какой-то другой, никому не понятной любовью… Но она готова ради дочери страдать, то есть, пожертвовать собой ради ближнего, а это и есть, Машенька, любовь! Любовь есть жертва. Спаситель наш Иисус Христос принес себя в жертву ради нас. А мы проповедовали научный атеизм и ломали храмы. Вот такая у нас получилась благодарность. Я так хотела тебя найти, предпринимала не одну попытку, но всё безрезультатно… Машенька, ты даже не представляешь, как я рада, что ты нашлась, что ты вернулась домой! Ты помнишь наши долгие дождливые вечера? Когда мы всей семьей собирались за кухонным столом: я, Таня и ты, а мама с папой по очереди читали нам какие-то детские рассказы… Нам не нравились эти рассказы, мы были возмущены ими до глубины души… Но, оказывается, это было самое счастливое время моего детства!».

– Мое тоже, Верочка! – со слезами выдавила из себя Мария Ивановна.

«А знаешь, Машенька, почему оно было самое счастливое?»

– Знаю, Верочка, – отвечала Мария Ивановна

«Конечно, ты это знаешь! Потому что нас любили родители, а мы любили их и друг друга! Вот так же, Машенька, нас любит Бог, всех без исключения, хороших и плохих… Запомни, что любовь – это самое лучшее чувство! Машенька, я тебя очень люблю! Я всегда тебя любила! И прости меня, что по моей вине тебе пришлось покинуть отчий дом».

Мария Ивановна прижала письмо к груди, её руки тряслись, а из глаз продолжали литься слезы, слезы капали на стол, Мария Ивановна совершенно забыла, что пришла домой не одна, а с подругой. Светлана постучалась и приоткрыла дверь, Мария испугано повернулась в сторону двери