Сны о прошедшем и будущем. Рассказы разных лет

Она достала из кармашка форменного халата небольшую книжицу. «Краткий Цитатник» успел рассмотреть обложку Василий Петрович. Ярослава, как фокусник, одним движением раскрыла книжку на нужной странице.

– Читайте вслух! – указала она наманикюренным ноготком место. Василий Петрович послушно прочитал про величайшую катастрофу века и по инерции захватил «от дохлого осла уши».

– Это было лишним! – захлопнула книжицу Ярослава. – Каждой факту – свое подтверждение, – по-учительски строго сказала она и повела указкой вправо от себя: – Пойдемте в следующий зал.

Здесь Василий Петрович ожидал увидеть все те же фотографии, фантазировать, как подсказывал его опыт, власть могла только в одном направлении, но увиденное поразило. Под перетяжкой «Тысячелетняя история Руси» на стеллажах в ряд стояли матрешки и глиняные свистульки, вдоль стен висели балалайки, ложки, а в углу сиротливо застыл макет ракеты-носителя «Ангара». Василий Петрович не удержался и спросил, что это тут делает? Но Ярослава вопроса как бы не услышала.

– Издревле русский народ тяготел к прекрасному. Вы видите, – Ярослава взяла матрешку и повертела ее перед собой, – насколько богата палитра. Наши предки знали секреты художественного мастерства. Этим матрешкам более двухсот лет, а выглядят они как новые. Все представленные здесь экспонаты – подлинная сокровищница русской культуры.

Экскурсанты радостно причмокивали, те, что помоложе подходили ближе, рассматривали подписи, зачитывали их друг другу с удивлением.

Василий Петрович на экспонаты смотрел с брезгливым равнодушием, а во время переходов стремился отстать или спрятаться за спинами остальных. Но всегда как-то так получалось, что, как только они входили в следующий зал, толпа его выдавливала, и он оставался словно один на один с Ярославой. То есть выходило, что именно ему она рассказывала о русской иконе (зал номер три), о достижениях оборонки (залы номер четыре, пять, шесть, в последнем, кстати, стояли надувные танк и самолет – последнее слово резинотехнической промышленности – здесь народ начал активно щелкать друг друга на фоне техники), о великой литературе (зал номер семь: книги расставлены в рядок – как в библиотеке, на корешках ни фамилий, ни названия). После десятого Василий Петрович перестал считать залы, голова кружилась, живот сводило, хотелось забиться в угол и не выходить оттуда никуда.

– Если у вас есть вопросы, можете задавать, – наконец-то завершила экскурсию Ярослава.

– Спросите, музей давно открыт? – кто-то подтолкнул Василия Петровича сзади.

– А сами что? – буркнул Василий Петрович.

– Пять лет назад, – почему-то именно ему тут же ответила Ярослава. – По Указу Главы о приближении культуры к народу, – пристально глядя на Василия Петровича, чеканила она. – Музей народный, таких по стране открылось сотни, если не тысячи. Люди сами несли сюда, что им дорого. Ведомства поделились. В общем, всем миром. Спасибо всем, – поблагодарила она будто всю страну разом, вместе со слушавшими экскурсантами, улыбнулась напоследок, махнула рукой в направлении выхода и уже скороговоркой добавила:

– На выходе рекомендую приобрести только что изданный альбом о Возрожденной столице. Весь Владимир – от основания до сегодняшнего дня. Издание прекрасно иллюстрировано, предисловие написано самим Главой.

7

На телефабрику Василий Петрович, судя по пропуску, должен был подъехать к пяти. Сорок минут на дорогу, – прикинул он, – еще минут пятнадцать-двадцать на поиски, если вдруг не узнает района, получалось, что выезжать надо было прямо сейчас. В животе предательски урчало: утренний чай и пара бутербродов – ситный с вологодским маслом, явно на растительных жирах – давно успели рассосаться. Недалеко от остановки Василий Петрович увидел один из киосков сети едален «Подорожник». Наскреб по карманам мелочь, оставшуюся после покупки красочного альбома, в пиджаке неожиданно обнаружил сложенную пополам тысячерублевку («Марина все-таки подсунула», – проворчал он) и на все (гулять так гулять) взял тарелку гречки с паровой котлетой и стакан брусничного морса. «Русская кухня – самая питательная», – читал он наклеенный прямо перед глазами рекламный листок и закидывал в себя недоваренную крупу и жилистую котлету. «Покупай наше – поддержи российскую промышленность» – призывали чуть ниже, и Василий Петрович, не ощущая вкуса, заливал все это теплым напитком, напомнившим ему своей розовой бледностью раствор марганцовки. «Одно слово – едальня», – подумал Василий Петрович и, оглянувшись по сторонам, осторожно плюнул в основание киоска.

У входа на телефабрику (Василий Петрович только здесь понял, что это бывший телецентр, куда он часто приезжал – участвовал в программе о лженауке) толпился народ. Девушка в облегающем красном платье озвучивала какой-то список, от толпы отрывалось по человеку, каждый подходил, что-то показывал, расписывался и скрывался внутри здания.

– Иванов есть? Иванов! – наконец-то услышал он свою фамилию. Пару секунд помолчал: не отзовется ли еще какой Иванов, но от толпы никто не оторвался, и тогда Василий Петрович поднял руку: здесь, мол.

– Пропуск покажите! – девушка сурово посмотрела на него, повертела в руках картонку, потом сверилась со списком, чиркнула ручкой. – Это, – передавая пропуск, по-прежнему сурово сказала, – покажете еще на посту охраны. За постом – лифт, вам – на третий этаж, вас там встретят.

На третьем этаже Василия Петровича и вправду встретили. Внешне не отличимая от первой девушка назвала его фамилию, как только двери лифта открылись. Эта тоже попросила пропуск, поставила в нем штампик, позвонила кому-то по телефону и только после разговора («Допуск один. К Терехову? Хорошо. Рассадка? Зал, с краю. Поняла. Хорошо. Поняла.») показала пальцем направление:

– Нам туда. Если можно, побыстрее.

Съемочный павильон был залит светом, перед притихшей массовкой выхаживала средних лет тетка в брюках и пестрой кофте и объясняла в микрофон, как вести себя во время съемок.

– Эфир прямой, – она проводила глазами Василия Петровича и его сопровождающую с хорошо заметным раздражением, – поэтому не болтать, аплодировать строго по объявлению, вам покажут когда. Захотите высказаться – поднимите руку, ведущий подойдет. С места не вскакивать. Понятно всем?

– Понятно, – ответил зал.

– Через пять минут начнем, – закончила тетка. – Будьте готовы.

По команде режиссера на подиум выскочил известный телеведущий Андрей Терехов. Василий Петрович помнил его еще по свободной жизни. С тех пор Терехов ничуть не изменился, был так же молод, строен и оптимистичен. Разве что наряды стали богаче. Синий с отливом костюм сидел на нем как влитой и был явно не из городского универмага.

– Итак, «Если друг оказался вдруг…», – затараторил Терехов. – Тема сегодняшней программы. Как часто мы не подозреваем, что за человек находится рядом с нами. Мы зовем его в гости, мы обедаем с ним и ужинаем, делимся сокровенным, и вдруг в один прекрасный момент понимаешь, что этот, казалось бы, самый близкий тебе человек, оказывается предателем.

Терехов легко соскочил с подиума, подбежал к первому ряду и застыл, обратившись к огромной плазменной панели в позе Наполеона, наблюдающего за сражением. На экран вывели то же название, что огласил сам Терехов, и после этого пошел сюжет про разоблаченного буквально накануне народного артиста, оказавшегося, как отметил с придыханием голос за кадром, гнусным национал-предателем. В чем заключалась вина артиста, Василий Петрович так и не разобрал, но смысл дальнейшего действа стал ему понятен уже по первым фразам. Артиста клеймили, от него отказывались друзья (их оказалось сразу пятеро) и коллеги по цеху (эти шли толпой), требовали вернуть государству все звания и ордена, зал дружно аплодировал, а пара чересчур экзальтированных дамочек истерично кричала с места: «Стрелять таких! Стрелять!» Терехов вроде бы и не слушал никого, но всегда успевал вставить посреди чужого монолога такой заковыристый вопрос или такую реплику, после которых у большинства возникало ощущение, что это именно они виноваты в том, что артист пошел не той дорогой.

– Раскаяние, – после долгих обличений проникновенно произнес Терехов (Василия Петрович даже удивился этой перемене: только что человек бесновался и кричал, и вот уже на подиуме – проповедник). – Только деятельное раскаяние спасет каждую заблудшую душу. Не правда ли, Василий Петрович?

Василий Петрович не сразу понял, что вопрос обращен к нему. «Не может быть, промелькнуло в голове. – Ведь не за тем же, наверное, сюда…» Но Терехов с хищной улыбкой тараторил возле, тыча в лицо микрофоном:

– Это Василий Иванов, один из крупнейших, в свое время, ученых-историков. Человек оступился, ему был рекомендован курс загородной реабилитации. Сейчас – внимание, зал! – Василий Петрович на досрочной городской социализации. Мы вас поздравляем!

Зал послушно захлопал. «Сколько можно?» – хотел было сказать Василий Петрович, но от неожиданности не мог произнести ни слова. Повисла пауза, которую Терехов заполнил собой.

– Так вы раскаиваетесь или нет? – крикнул он. – Вы осознали?! Ужас своего положения и гуманность государства?!

Зал угрожающе загудел. Василию Петровичу казалось, что сноп света, направленный прямо в глаза, заполнил его всего. Ничего не оставалось от самого Василия Петровича, только этот жгучий луч, прибивший к креслу, залепивший рот. Оставалось только кивнуть головой, но и этого, едва заметного движения, Терехову хватило, чтобы бросить в зал:

– Он! Ученый! С мировым именем! Раскаивается! А этот, так называемый народный артист, – по экрану вновь поплыли фотографии отступника, – заявляет, что ему не в чем каяться. Будьте бдительны! – обратился Терехов уже к камерам. – Ваш друг в любой момент может оказаться предателем.

8

Красный уголок, судя по размерам и кое-где сохранившемуся интерьеру, когда-то, видимо, был магазином мебели. Народ что-то активно обсуждал, в общем гвалте Василий Петрович слышал только отдельные реплики. Он в нерешительности остановился в проходе, не понимая, куда идти, надо ли здесь отмечаться или достаточно отсидеться где-нибудь в последних рядах. Голова кружилась, в ушах еще стояли крики прежнего, телевизионного, зала и базарные интонации Терехова, погрозившего кому-то напоследок «Вместе мы – сила!».

– А вы почему в обсуждении не участвуете? – дернула Иванова за рукав сидевшая у прохода старушка. – У вас-то позиция есть по этому вопросу?

– А что обсуждают? – устало поинтересовался Василий Петрович.

– Подъезды будем перекрашивать. Надо краску выбрать, – объяснила бабулька.

– А выбор какой?

– Серая и коричневая.

– Немаркие цвета, – усмехнулся Василий Петрович. – В принципе, и то, и другое хорошо.

– Хорошо-то хорошо, выбрать надо. Определиться никак не можем. Третий день переголосовываем. Вы что думаете, в какой цвет лучше?

– Домоуправа не видели? – уклонился от обсуждения Василий Петрович.

– Сейчас подойдет, – потеряла к нему интерес бабушка.

В первых рядах Василий Петрович увидел Марину, она его тоже заметила, махнула рукой.

– Сейчас молитва будет? – шепотом спросил у дочери.

– Батюшка запаздывает. Говорят, у него сегодня какая-то специальная служба была. На отворот врага. Европа войска все ближе к нашим границам стягивает. В окружении живем.

Василий Петрович тяжело вздохнул, но уточнять ничего не стал. Без одной минуты девять появился домоуправ, все в той же капитанской форме. Поздоровался, оборвав разговоры, щелкнул пультом, и на большом экране высветилась проекция программы «Время». Зал притих, слушая новости. Страна – в условиях международной изоляции – жила, как определяла когда-то одна знакомая Василия Петровича, «бедненько, но чистенько»: еды хватало, работой все были обеспечены, даже стихия обходила стороной необъятные просторы Родины. Народ внимал каждому слову. Легкий шумок прошелся только после одной новости. Диктор, строгая дама с зачесанными назад черными волосами, ледяным тоном с уходящими вверх интонациями почти пропела, что с августа в стране вводится налог на бездуховность. Как понял Василий Петрович, все, уклоняющиеся от посещения общедомовых собраний, не исповедующиеся, и не приписанные к церковному приходу должны будут выплачивать дополнительную десятину к уже существующим тринадцати плюс три процентам. Именно эта новость и вызвала бурное обсуждение после того, как выпуск новостей закончился.

– Давно пора! – кричала с места уже знакомая Василию Петровичу старушка. – Содержим на своей шее нехристей. А они туда же.

– Додавим пятую колонну! – подхватил лысый мужчина в противоположном конце зала. – Пусть платят, если хотят жить в нашей стране!