Тайна герцога

– Но ведь если он уедет, то мы лишимся одного из главных помощников в этом деле, на которого мы можем рассчитывать. Его сумасшедшая влюбленность, из-за которой он ни за что не оставит Петербурга, может оказать нам серьезные услуги.

– С тобой нынче говорить нельзя! Ну, конечно, Соболев должен уехать только для вида, а его переодетым надо поселить в какой-нибудь лачуге возле заколоченного дома, чтобы он наблюдал за этим домом. Полагаю, он выполнит это с отличным усердием?

– О, да, это он выполнит. Только весь вопрос: как переодеть его и под видом кого поселить возле дома?

– Ну, уж это будет твое дело! Ты распорядись, как знаешь.

– Ну, а как же из каземата? Разве его так просто можно будет выпустить?

– Из каземата надо будет ему бежать… Это опять уж твое будет дело!

– Ну, что ж, это дело не сложное!.. Надо только перевести его в крайний номер, где подъемная плита с ходом.

– Ну, да! да!.. Разумеется! – согласился Шешковский, и таким образом все было решено.

XX. Пирушка

В небольшой горнице с кирпичным полом на обитых раскрашенной под деревья и зверей парусиной табуретах сидело несколько человек. На столе возвышался огромный жбан с пивом, стояли стаканы, кружки и бутылки с вином.

На первый взгляд, это была пьяная пирушка, судя по развязным позам, расстегнутым камзолам и беспорядку, царившему на столе.

Эту картину сверху освещали шесть восковых свечей, которые были вставлены в подсвечники, вделанные в железный круг, подвешенный на цепях к потолку.

Но все это казалось пьяной пирушкой лишь на первый взгляд. Вино было расплескано и разлито по стаканам, но его не пили… Лица были разгорячены, и глаза блестели, но не от вина…

Благодаря этой обстановке трудно было предположить, что здесь собрались заговорщики.

Это не было ни подземелье, ни какой-нибудь таинственный замок, а, напротив, самое обыкновенное жилье обыкновенного обывателя, с отпертою дверью, и именно поэтому трудно было предположить, что тут собралась не веселая компания для разгульного времяпровождения, а люди, задумывающие серьезное дело.

И насколько это серьезное дело не соответствовало попойке, настолько эта попойка предохраняла от всяких подозрений. Людям, умеющим действовать, скрываться не надо; необходимо только уметь скрыть свои действия.

Один из сидевших за столом сказал:

– Как угодно, а я считаю, что наше дело проиграно!

– То есть как проиграно?

– Немцев нам не побороть!

– Ты думаешь, Россия так-таки навсегда в их руках и останется?

– Ах, не знаю я ничего!.. Вижу только, что Бирон держится как ниспосланное свыше наказание, словно язва египетская, и ничего с ним нельзя сделать!

– Да неужели нельзя свалить его?

– Нельзя. Держится он, что ни делали! Уж на что Волынский повел дело, а и он потерпел неудачу, и все осталось по-прежнему.

– Хуже прежнего!

– Так дальше жить нельзя!.. Я не о себе говорю – мне что ж! – но мне за людей обидно… ведь это иго хуже татарского!..

– Взять да разом и кончить!.. Что с ним церемониться!

– Не говори вздора-пустяка!.. Если б можно было – давно кончили бы.

– Надо прямо народ поднять.

– Прошли, брат, те времена, когда перевороты делались народным возмущением. Нынче ничего этим не добьешься…

– Войско надо на свою сторону перетянуть…

– Разве оно не на нашей стороне?

– В войске ропот на немцев идет большой.

– Наверху там сидят немцы, бироновцы, вот и ничего с войском и не сделаешь.

– Я говорю, наше дело проиграно.

– Позвольте, господа! Но что мы можем сделать? Ну, конечно, мы все умереть готовы хоть сейчас, я первый себя не пощажу, и ты, и ты, и все мы готовы умереть… Но и только… Погиб Волынский, погибнем и мы… А суть в том, что после Волынского там, наверху, никого не осталось, кто мог бы идти с нами. Все преданы Бирону и смотрят из его рук… Россия продана, и на этот раз разрушение ее неминуемо.

– Ну, если историю вспомнить, то не впервой на Руси лихолетье – выходили до сих пор, авось, и с Бироном справимся.

– Не справимся!.. На этот раз разрушение, говорю, неминуемо.

– Ведь в самом деле, что ж нас – маленькая горсточка, а что же мы можем сделать?

– Погодите, господа! Я думаю, что не маленькая нас горсточка. Одни мы что ли русские? Или больше ни у кого уже сердца русского нет? Да что вы!.. Много народа чувствует так же, как мы. Только начать следует, а там и пойдет…

– Начать, так начать!.. Вот это – дело!..

– Дело! – подхватили несколько голосов сразу.

– И то правда! Что ж ждать? Все равно помрем…

– Погодите, господа!..

– Чего годить-то? Не трусить… Начнем, а там пусть пристанут к нам другие, а если не пристанут, все равно пример покажем.

– Позвольте минуту терпения! Позвольте просить вас, господа, выслушать, – заговорил сидевший до сих пор молча на углу стола.

Это был Жемчугов.

– Тсс… Митька говорит! Пусть Митька скажет! – послышались голоса.

– Я понимаю вас, – начал Митька, – и вполне разделяю вашу горячность. Если бы мы действительно дошли до отчаяния, то иначе и поступить нельзя было бы, ибо примириться с тем, что творится теперь, никто из нас не может… Но такой крайний шаг еще преждевременен. Я знаю, что теперь невыносимо, что мы готовы служить и повиноваться государыне, венчанной на царство и на священную власть, но не стерпим повиновения пред временщиком, потому что временщик – такой же простой смертный, как и мы, и служить ему мы не станем…

– Не станем! – раздалось со всех сторон.