Тайна герцога

– Эх, господин Иоганн, будем рассуждать разумно: ведь для того, чтобы вам пожелать или не пожелать выслушать меня, вам надо знать, что хочу сказать я. А я принес вам сведения, гораздо интереснее сведений Пуриша и Финишевича, которых вы нанимали следить за мной.

– Кто вам сказал это? – живо спросил Иоганн и покраснел.

– Господин Иоганн, вы плохо знаете Митьку Жемчугова, если думаете, что он не способен сделать даже такую вещь, как разгадать ребяческие уловки господина Пуриша! Плохих людей вы подбираете себе, господин Иоганн!

– Я не виноват, что среди русских хороших нет! – ответил, продолжая сердиться, немец.

– Как нет? – весело рассмеялся Жемчугов. – Есть, и очень много, и даже очень прекрасных русских людей! Однако вы, должно быть, хотите намекнуть, что они не идут к вам? Так и то вы ошибаетесь. Видите, я вот – прекрасный человек, даже очень хороший человек! И пришел к вам, и хочу доказать вам, что барон Цапф фон Цапфгаузен ни в чем не виноват в Петергофе, а что всему причиной здесь пани Мария Ставрошевская.

Иоганн сейчас же заинтересовался словами Жемчугова, и тот постепенно и очень обстоятельно рассказал ему все, что знал о подробностях происшествия в Петергофе и об их достодолжном освещении.

По мере того как Митька рассказывал, Иоганн кивал головой в знак согласия и наконец одобрительно произнес:

– Все это так. Все это вы, я полагаю, верно сообразили. Насколько я могу судить, вы – человек…

– Умный! – подсказал, прищурясь, Жемчугов.

– Кто это вам сказал? – спросил немец. Митька сделал очень серьезное лицо и произнес с большой уверенностью:

– Барон Цапф фон Цапфгаузен. Он мне так прямо и сказал, а до него я и не знал этого.

– Я сказал бы, что вы – человек способный! – с расстановкой определил немец, точно это было очень важно для Жемчугова. – Но, видите ли, у меня есть старый опыт!

– Я в этом не сомневаюсь!

– И этот старый опыт говорит мне, что никакой человек ничего не делает бескорыстно! Если вы ищете награды, я понимаю, зачем вы ко мне пришли! Если вы не ищете ее, тогда я не понимаю!

– Я ищу награды! – серьезно сказал Митька.

– А-а!.. Какой же вы награды себе ищете? Митька опять сделал серьезное лицо и проговорил:

– Почетной.

– Это хорошо! – сказал Иоганн.

– Да! Ведь я не какой-нибудь Пуриш или Финишевич, который польстился бы на деньги: мне нужно, по крайней мере, придворное звание.

– Но ведь это дается за заслуги!

– Так вот я и хочу заслужить. Я думаю, что в деле с Эрминией я могу быть полезен его светлости.

– В каком смысле?

– А в том, что мы, во-первых, вернем ее доктору Роджиери, а во-вторых, обеспечим ее от подобных людей, как Финишевич-Ставрошевский или подосланные им его клевреты.

– Его клевреты?

– Ну, да! Например, один из них вскочил к вам тогда в лодку и теперь вот умирает в оспе. Он, очевидно, был подослан Ставрошевским.

– А ведь в самом деле! – сообразил Иоганн. – И подумать, что этот же Финишевич был у меня агентом и получал от меня деньги… О, как хитры эти люди!

– Да, эти люди очень хитры! – сказал Митька. – Но, знаете, теперь, когда мы нашли главного виновника, этого второстепенного, который там умирает в оспе, можно будет так и оставить! Ну его! Так вот, если вам угодно, чтобы я действовал, то я буду!

– И желаете получить за это придворное звание?

– Ну что ж! Придворное звание, так придворное!

– Хорошо! – многозначительно произнес Иоганн. – Если все будет так, как вы говорите, вы получите придворное звание! Императрица даст вам его, если захочет герцог Бирон, а герцог Бирон захочет, если захочу я!

LVII. Двое мужчин

Пани Мария на своем веку видала много всевозможного рода мужчин, знала их, и нельзя было сказать, чтобы имела высокое мнение об этой «породе», как называла она мужскую часть человечества. Бывало, попадались ей мужчины, которые на первый взгляд казались как бы нравственно сильнее ее, но стоило лишь приглядеться к ним, стоило лишь стать пред ними женщиной, и сейчас же обнаруживалась их слабость, и они становились величиной ничтожной в глазах Ставрошевской. И вот только двое людей, которые, как ни приглядывалась к ним пани Мария, не были похожи на остальных мужчин, а именно: доктор Роджиери и Митька Жемчугов.

Доктор был маг, волшебник, кудесник и чародей, таинственность шла ему, и в ней точно таяло выражение могущей оказаться у него какой-нибудь слабости. В первый раз, когда Роджиери приехал к Ставрошевской требовать от нее, чтобы она отдала ему Эрминию или, по крайней мере, хоть показала ее ему, она выдержала борьбу и не подчинилась итальянцу, но теперь, когда он, выздоравливающий, лежал у нее, она чувствовала, что с каждой минутой, с каждым словом, произносимым им или ею, он берет над нею верх.

Митька Жемчугов, этот Митька, казавшийся ей спервоначала пустым пьяницей, оказался еще более сильным пред нею. В нем не было ничего ни волшебного, ни таинственного, но в нем сидела какая-то природная, врожденная сила, и эта сила, при полном отсутствии таинственности и волшебства, была для пани Марии тайной, которую ни понять, ни разгадать она не могла. Если Роджиери мог завладеть ею и подчинить ее себе еще в будущем, то Митька Жемчугов уже завладел и подчинил ее себе. Она чувствовала, что должна повиноваться ему, и не потому, что у него был в руках документ, которым он мог уничтожить ее, а потому, что такова была его воля. И, чем больше ощущала она эту волю, тем более ненавидела Митьку и вместе с тем никого так не желала бы иметь возле себя, как именно его. Странно – когда Митька подъехал к крыльцу в соболевской карете, пани Мария почувствовала это, несмотря на то, что сидела у Роджиери и говорила с ним, поглядела в окно, убедилась, что это приехал Жемчугов, и быстро пошла к нему навстречу. Гайдуки, отнюдь не вышедшие из почтения пред Ставрошевской после сцены с Митькой, встретили его без всяких особых знаков внимания, как встречали всех гостей своей госпожи. Жемчугов тоже держался как ни в чем не бывало, но и не выказал удивления, что пани Мария сама к нему вышла навстречу.

– Вы хотите пройти к доктору? – спросила Ставрошевская, здороваясь. – Я много говорила ему о вас, и он очень желал бы поближе познакомиться с вами.

Жемчугов, не отвечая ей, прошел в гостиную и, оглянувшись, спросил:

– Отсюда слышно никуда не будет?

– Тогда пройдемте сюда! – сказала пани Мария и отвела Митьку в самую дальнюю, убранную на манер боскетной, комнату.

– Пани Мария! – сказал, круто поворачиваясь к ней, Жемчугов. – Это что за штуки?

– Какие штуки? – переспросила Ставрошевская и почувствовала, как при одном взгляде Митьки вся кровь отхлынула у нее от сердца.

– С Эрминией!.. С Эрминией! – повторил Жемчугов. – Вы подослали Ставрошевского…

– Разве он что-нибудь сказал? Но это – клевета! – стала было говорить пани Мария.

Митька остановил ее:

– Ему не было никакого основания убивать приемную дочь Адама Угембло, вашего отца, которой он завещал свое состояние! Со смертью Эрминии это состояние должно, конечно, перейти к вам!

Ставрошевская смотрела прямо в глаза Митьке Жемчугову, напрасно силясь распознать, что было у него там, внутри, за этим металлически-бесстрастным взглядом, который имел на нее то же действие, какое имеет направленное в упор на человека дуло огнестрельного оружия.

– Да что… вы – тоже колдун? – отмахиваясь, заметалась она пред Жемчуговым. – У вас тоже есть чары, и посредством их вы знаете все?

– Ну, так вот, пани Мария! Я вашу глупость поправлю: вы из всего этого выйдите чисты, но только помните…

– Что мне помнить?

– Наше условие.

– И нового вы ничего не потребуете?