Две жизни

– Платон Зубов! – повторил Проворов. – Кто бы это мог подумать? Такой тихоня!

Действительно, Платон Зубов, такой же секунд-ротмистр, как и Проворов, отличался в полку чрезвычайно скромным поведением. Плохой служака, неважный ездок – щупленький и нежный, он держался более или менее в стороне от шумной жизни офицерства и проводил время главным образом за чтением сентиментальных книг и в особенности за игрою на клавесинах. Кажется, у него даже были очень порядочные способности к музыке. Но кроме этой склонности к тишине и музыке, за ним никаких достоинств не значилось. И вдруг он, эта ничтожность, попал в любимцы, занял место всесильного когда-то Орлова и даже самого великолепного князя Тавриды, светлейшего Потемкина! Уж и Дмитриев-Мамонов был нерешителен, а этот совсем казался никудышником.

– Да, уж что кому слепая фортуна предназначит! – проговорил Чигиринский. – Недаром ее рисуют с повязкой на глазах.

– Постой! – остановил его Проворов. – Ты говоришь, что он нес последнее дежурство нашего полка в Царском?

– Да.

– Значит, то самое дежурство, от которого я отказался?

– Да ведь в самом деле, ты ведь отказался, и пошел Зубов вместо тебя… Вот не знал ты… может, счастье предназначено было тебе.

– А разве ты думаешь, это было бы для меня счастьем?

– А ты этого не находишь?

– Видишь ли, теперь я могу сказать тебе: мне предлагали это счастье.

– Кто предлагал?

– Масоны.

– Что-о?

– Масоны следили за мной, потому что мой отец, как оказалось, был тоже масоном, и они мне покровительствовали.

– А потом?

– А потом ко мне явился некто и предложил мне стать на то место, куда попал теперь Зубов.

– И ты отказался?

– Видишь ли, они от меня требовали в случае успеха полного подчинения их воле, то есть чтобы я беспрекословно исполнял все то, что они захотят. Я понял, что это равносильно предательству, и отказался.

– И у тебя хватило духу?

– Да разве можно было поступить иначе?

– Да, брат, это верно – иначе нельзя было поступить… порядочному человеку. И ты – молодец, молодец! – воскликнул Чигиринский, как бы любуясь своим приятелем. – Вот тебе моя рука, что ты – молодец! – И он крепко пожал Сергею Александровичу руку. – Хоть ты и от многого отказался, – добавил он затем задумчиво, – но судьба вознаградит тебя; ведь честные люди всегда в конце концов выигрывают и бывают счастливы уже потому, что на их совести нет никаких угрызений. Будущее вознаградит тебя.

– Может быть, я уже вознагражден в настоящем, – прошептал Проворов, отворачиваясь и краснея. – Ведь сейчас же после того, как я отказался от предложения масонов, я встретил, или, вернее, увидел, девушку.

– Ну, это, брат, – Месопотамия, амурная дребедень.

– Нет, Чигиринский, это – не дребедень, это, знаешь… это… что-то… невыразимое!

– Ну и не выражай, если «невыразимое»! Я с тобой о деле говорю.

Чигиринский никогда не придавал серьезного значения «амурной дребедени» и, как только речь с ним заходила о сердечных излияниях, начинал произносить вовсе неподходящие к случаю слова вроде «Месопотамия», «Кунигунда», «Агамемнон».

– Я с тобой дело говорю, – повторил он, – тут выходит занятное сопоставление. Ведь если тебе масоны предлагали свое содействие, то, может быть, и Зубов попал не без их участия, в таком случае они через него могут получить власть и значение.

– Ну, этого я не знаю.

– Это очень серьезно, и это надо выяснить! – озабоченно произнес Чигиринский.

Глава третья

I

Через две недели Платон Александрович Зубов из секунд-ротмистров был произведен в полковники и флигель-адъютанты.

Придворная жизнь оживилась, государыня повеселела, и снова начались празднества и балы, тем более что дела наши на юге России, где мы воевали тогда с Турцией, шли очень хорошо, и из армии курьеры то и дело привозили известия о победах.

В царскосельском парке, на большом пруду, был назначен большой бал на расположенном посредине его острове.

Танцевальный павильон на этом острове был красиво освещен разноцветными стеклянными шарами и уставлен тропическими растениями, среди которых горело множество тоже разноцветных лампионов. По пруду плавали лодки, увешанные фонариками, очертания берега обрисовывались тоже линиями лампионов. Вся эта масса огней отражалась в воде и создавала среди темной июльской ночи в роскошном парке поистине волшебное зрелище.

Гремела музыка. На острове, в танцевальном павильоне, играли попеременно один после другого три оркестра; кроме того, по пруду среди освещенных фонариками лодок с гостями ездил на большой барже хор рожечников, а по берегу в разных местах пели песенники гвардейских полков. На остров переправлялись на лодках и на бегавшем по канату ручном пароме.

Проворов явился на бал с единственной и главной целью быть представленным официально фрейлине Малоземовой. Как только он с Чигиринским вступил в разодетую толпу, заполнявшую все лужайки и дорожки у пруда, он стал приставать к приятелю, чтобы тот отвел его и представил фрейлине Малоземовой, а сам весь превратился в зрение, ища по сторонам ту, видеть которую снова было целью его жизни.

– Да, право, я ее и не помню как следует, – отговаривался Чигиринский, – нельзя же помнить всех фрейлин… Постой, вот в толпе вертится камер-юнкер Тротото; он, наверно, знает твою Малоземову. Ты знаком с ним?

– Ну еще бы! – воскликнул Проворов и кинулся, куда показывал Чигиринский.

Камер-юнкер Артур Тротото был известен всему Петербургу как один из щеголей, одетых всегда по последней моде и вообще посвященных во все тайны светской столичной жизни. Это был один из так называемых модников – «петиметров», худенький, тощий, вертлявый, юркий и до приторности любезный.

– Артур Эсперович, Артур Эсперович, – окликнул его Проворов, – на одну минуту!

– Ах, моя радость, мой милейший, – откликнулся тот, – как я счастлив встретиться с вами! Здравствуйте! Я прямо-таки благословляю судьбу, столкнувшую нас. Чем могу быть полезен?

– Вы знакомы с фрейлиной Малоземовой?

Тротото от радости стал даже подпрыгивать, как чижик перед кормом.

– Ну еще бы! Конечно, я знаком с фрейлиной Малоземовой.

– Представьте меня ей, пожалуйста.

– О, с большим удовольствием, с большим удовольствием! Она будет в восторге, она страшно будет рада. Пойдемте!

– Куда же надо идти?

– Конечно, на остров, в танцевальный павильон: очевидно, все фрейлины там. Конечно, если бы вы просили меня представить вас одной из этих прелестнейших дам нашей столицы, было бы труднее отыскать их в такой толпе, но фрейлина Малоземова, наверное, в танцевальном павильоне, на острове.

И, говоря все время без умолку, Тротото тащил Сергея Александровича с таким видом, точно не он Проворову делает услугу, а тот ему самому делает услугу. Они пробрались к парому и в одну минуту были на шумном острове в толпе танцующих.