Слуги этого мира

Ти-Цэ произнес ее имя всего на тон выше, чем обычно, но она распахнула глаза и резко села как от пушечного выстрела. В глазах потемнело, сердце заколотилось о ребра. Помона всматривалась в провожатого сквозь рассыпающуюся темную завесу. Ти-Цэ сидел все на том же месте, но на сей раз низко нагибался над столом.

– Старший почти здесь, он уже мчит сюда верхом на иритте, – сказал Ти-Цэ. – Вам нужно переодеться. Пойдемте, я провожу вас до гостевой комнаты.

– Д-да…

Помону мутило совсем как в то утро, когда она оправлялась от орехового вина. Дрожащими руками она подхватила со стула парадную мантию и побежала за Ти-Цэ, который, несмотря на внешнюю собранность, усидеть на месте не мог.

Помона все время спотыкалась, и непременно клюнула бы землю носом, если бы Ти-Цэ всякий раз не подхватывал ее под руку: он почти не глядя возвращал ее в вертикальное положение и подталкивал дальше. И так до тех пор, пока они не спустились глубоко под землю.

Ти-Цэ открыл ближайшую комнату для гостей. Приготовил ей таз с водой, предметы гигиены, расправил на кровати ее парадную мантию, а после учтиво вышел и занял пост охраны по ту сторону двери.

Удобств здесь было почти столько же, сколько в ее покоях в Сером замке – немного, но зато растеряться в этой комнате было невозможно, все лежало перед глазами. И это было очень кстати: сейчас разум играл не в пользу Помоны.

Она разделась. Прежде, чем умыться, зачерпнула воду руками и поднесла ладони к губам. Сколько бы она не пила, во рту по-прежнему оставалось сухо, и она бросила попытки утолить жажду: ничего кроме рвоты так она не добьется.

Помона зачерпнула еще воды в обе руки и с размаху шлепнула себя по щекам, так что брызги полетели во все стороны. Вода попала ей на волосы, забилась в ноздри и под веки, потекла по груди. Помона охнула от холода, но дрожь в руках поутихла. Схема рабочая. А потому она шлепнула себя ладонями с пригоршнями воды еще несколько раз, а прекратила, только когда услышала за дверью беспокойное шарканье Ти-Цэ. Наконец она взяла полотенце и промокнула им пылающее лицо.

Помона причесала как могла волосы, облучилась в чистую парадную мантию, которая почему-то оказалась ей чуть велика, и вышла к Ти-Цэ.

Провожатый стоял уже в форменном наморднике. Он вежливо ей поклонился, будто и не было тех дней, что они провели вместе в тесной близости, и повел ее по искусственно освещенному, длинному коридору. Помона смотрела на длинные вытянутые лампы с первобытным ужасом: они были похожи на ярких, слепящих глаза червей.

– Старший уже там? – прошептала Помона перед высокой, украшенной резьбой дверью.

– Еще нет. Мы успели со всеми приготовлениями вовремя, – с явным облегчением сказал Ти-Цэ, – но он будет здесь с минуты на минуту.

Йакит вышагнул вперед, как-то через чур прямо, словно впервые отыгрывал на публику много лет назад заученные па, и распахнул перед женщиной тяжелые двери, разделив пополам изображение могучего дерева – не персикового, но не менее величественного его родственника. Затем посторонился и изящным, но сдержанным жестом руки пригласил ее в зал.

Судорожный выдох сорвался с пересохших губ Помоны: помещения больше она не видела никогда в жизни. Она словно вновь оказалась во внутреннем дворе, с той лишь разницей, что не было видно башен, а вместо неба – катающиеся под потолком лампы, имитирующие ускоренное движение небесных тел. Она с трудом оторвала зачарованный взгляд от этого зрелища, чтобы обнаружить чудовищных размеров амфитеатр, который тянулся в зал переговоров с поверхности, а по центру его вместо площади расположился огромный круглый стол и трибуна для вещаний – спираль убывания количества участников переговоров.

Помона не смогла сосчитать места амфитеатра и ужаснулась.

– Они предназначены для Посредников разных цивилизаций? – спросила Помона. Ее голос прокатился эхом по залу.

– Для самых развитых из них, – кивнул Ти-Цэ.

– Мне ведь не будет нужно представать перед ними всеми?

– Не сегодня точно, – уклончиво сказал Ти-Цэ.

– Что?! – Даже за маской Помона видела его смущение: он явно не горел желанием обсуждать это сейчас и заставлять ее беспокоиться еще больше.

– Это произойдет еще не скоро. Вам не о чем волноваться.

– Не о чем?!

– Помона, возьмите себя в руки…

Помона уже опустилась на один из стульев с высокой спинкой у круглого стола, чтобы не рухнуть, но тут же вскочила на ноги вновь и нервно разгладила где могла лавандовую мантию: за дверью послышались нарастающие шаги трех конечностей. Двух тяжелых ног и, может быть, трости.

Ти-Цэ подошел к Помоне и встал подле нее. Своим могучим ростом он подобно каменной стене отгораживал ее от подстерегшей неизвестности, за что она была ему сердечно благодарна.

Шаги все приближались, пока не застыли на мгновение прямо по ту сторону двери. На секунду воцарилась такая тишина, что Помона услышала стук крови в голове и шипящее дыхание из прорезей намордника Ти-Цэ. Помоне казалось, что, если они простоят так еще хоть секунду, то она выскочит за дверь, собьет с ног Старшего и воспользуется суматохой, чтобы сбежать. Более того, каждая ее мышца напряглась, словно и впрямь готовилась к марш-броску до долины, но ее ноги намертво вросли в пол.

Дверь приоткрылась, пропустив вперед тень стоящего за ней йакита; сердце Помоны ушло в пятки. А когда она наконец распахнулась полностью, порог зала переговоров переступил сам постукивающий об пол посохом йакит.

Он был очень широк и слегка сутуловат в плечах, но подтянут и удивительно крепок для своих лет, так что даже тусклая седина по всему телу на первый взгляд казалась недоразумением. На посох при ходьбе он не опирался – таскал для виду, из тех же побуждений, из которых Ти-Цэ надевал намордник. Его служебная мантия была цвета высокопробного золота, а пресс опоясывала вишневая лента, словно в дань молодости и минувшим служебным годам. Поверх нее обнаружился стандартный набор каждого йакита – сушеные травы в мешочках на привязи, маленький мешок с родной землей, далеко от которой ему приходилось бывать продолжительное время. Здесь же была и двойная окарина, старая, но чистая, без потертостей – инструмент любящего хозяина.

Маску Старший не носил, и Помона смогла хорошо рассмотреть его лицо. Помимо черт, присущих всем йакитам, его лик был пропитан мудростью и опытом тысяч прожитых дней, но не обошлось и без плотского изъяна – фирменной печати старости. Так, его тонкие губы были испещрены сетью морщин и словно отчаянно просили влаги, а веки отяжелели настолько, что снизу чуть шире приоткрывали мелко дрожащие глазные яблоки. Но, несмотря ни на что, он был и оставался олицетворением ума и жизненной силы. Помона с трудом удержалась от глубокого поклона в его сторону.

…А вот Ти-Цэ своих эмоций не сдерживал. К крайнему удивлению Помоны весь он так и затрепетал, словно и не было тех славных дней, когда он обрел внутренний покой. Ти-Цэ растерял весь свой важный вид, который по крупицам собирал всю последнюю ночь, и воскликнул:

– Наставник!

Помона резко обернулась на него, но Ти-Цэ был слишком взволнован, чтобы ответить на ее взгляд. Он в замешательстве то склонял голову, то чуть приседал на одно колено. Ноги Помоны от этого зрелища тоже заходили ходуном. Она покраснела: совсем растерялась и не могла решить, как подобает приветствовать Старшего ей.

Наконец, Ти-Цэ определился – опустился на одно колено и замер. Старший слегка удивленно смотрел на йакита. Он подошел ближе к Ти-Цэ, попытался ни то приглядеться, ни то принюхаться к склоненному затылку мужчины внимательнее. Помона от охватившего ее любопытства позабыла на время все свои страхи: Ти-Цэ и сам не знал, что Наставник сменил род деятельности. И конечно, Помона тоже подумать не могла, что увидит воочию главного героя рассказов Ти-Цэ.

– Наставник, – прохрипел Ти-Цэ снова при его приближении и пригнулся к своему колену еще ниже.

Старший остановился, наклонился, чтобы достать до затылка Ти-Цэ рукой… и дал ему оплеуху такой силы, что йакит едва не завалился на бок. Он взмахнул руками, чтобы удержать равновесие, но тут же обхватил ими звенящую голову. С широко вытаращенными глазами Ти-Цэ отскочил к обескураженной Помоне.

– Я давно уже не Наставник, а Старший! – гаркнул он. – А ну иди сюда и поприветствуй, как подобает, позорник.

– А… Простите… – поторопился с поклоном Ти-Цэ, но что-то в его голосе выдавало улыбку.

Помона неуверенно переводила взгляд с гордо приподнявшего подбородок Старшего на низко склонившего голову Ти-Цэ. Наконец, провожатый выправил плечи, и Помона не смогла удержать смешок: матерый йакит оказался ниже Ти-Цэ на дюйм или два. Последний тоже это заметил и прошептал Помоне одними губами:

– В детстве он казался мне больше.

– Что ты сказал, щенок? – повысил голос старик.

Помоне пришлось накрыть ладонью бессовестно растянувшиеся губы, да и Ти-Цэ, который оставался в плечах уже, разница в росте подняла настроение. Даже голос Старшего, который звучал грозно, словно его горло множество раз было разорвано криками и столько же раз заживало опять, не мог заставить их посерьезнеть.

– А ведь ты был у меня в воспитанниках? – прищурился Старший. – Цэ-Ти, так тебя зовут, кажется?

– Очень забавно, Наставник, – буркнул Ти-Цэ с обиженной улыбкой.

Теперь, когда счет у них сравнялся, лицо Старшего смягчилось: он улыбнулся, а могучие плечи несколько раз высоко подпрыгнули от низкого хохота.

– Ну ладно, – заговорил он сразу тона на два теплее, – разумеется, я тебя узнал. Рад нашей встрече, Ти-Цэ.

– И я рад, Наставник.

– Да неужели? – вежливо вскинул брови он и указал ему за плечо. – Как спина?

– Со следами усвоенных уроков, – сказал Ти-Цэ.

– Хорошо, – вполне искренне порадовался за него Старший, – лишь бы действительно усвоенных. Хватка у меня ничуть не ослабла. Надо будет – напорю по старому знакомству, ты только пошли сигнал. Но в следующий раз, надеюсь, получу я его вовремя. – Он посерьезнел и выразительно посмотрел на Ти-Цэ. – Мне сообщили, что ты попросил передать мне сообщение из города три дня назад. Я прибыл бы еще вчера, но птица сбилась с курса.