Мне нравилось, как она читала. Её глаза смотрели на меня с симпатией. Я наблюдал за её сдерживаемой эмоциональностью. Даже показалось, что я ненадолго влюбился потому, как надолго не мог. Оставим нимфеточную клубничку Набокову. Но больше мне нравилось, как она читала не о любви, не о природе или, к примеру, свободе – сколько ещё этих штампов?! – а об одиночестве и в тех словах Бродского, которые часто приходят и мне на ум, когда я на балконе один. Я видел, что она чувствовала и понимала, что читает, значит разделяла и мои чувства. Я не мог и не хотел её любить, но слышал от красивой девушки свою злободневную правду, отчего чувства смешивались во мне в продукт бессмысленного, непрактичного и деструктивного счастья. Какое бы мне дело, что считает и читает девочка младше меня на 10 лет? Но я радовался после её прочтения и в теплых чувствах слушал следующих, кто хотел прочитать стих из названного списка поэтов.
13
Гриша, как всегда, всё испортил. Он постоянно поддергивал, провоцировал, пытался кольнуть меня. И стало так, что его отсутствие я уже замечал. Он сделался для меня занозой в заднице. Сегодня не было исключением.
– Сергей Борисович, я тут стих хочу прочитать. Мне кажется, что в нем глубокое содержание сокрыто, – ехидно поглядывая на своих дружков, подтравливал Гриша.
– Давай, выходи к доске.
Он медленно, демонстративно и величаво прошагал к доске, и, выдохнул:
«Лишь только рифмачи в беседе где сойдутся,
То молвив слова два, взлетают на Парнас,
О преимуществе кричать они соймутся
вот один вознёс к другому глас:… – дрожащим голосом читал он с телефона, чем дальше, тем медленнее, ироничнее и отчётливей. – Так споря,
– Но если ты пиит, скажи мне рифму к Ниобу.
Другой ответствовал: – Я мать твою ебу». Последнее было сказано с особенной гордостью. Видно было, что он был счастлив своей смелостью и дерзостью. Подняв палец, Гриша сказал: «Не мои слова, а Есенина. Я это к тому, что наш сегодняшний урок напоминает клоунаду. Понимаете, Сергей Борисович?»
– Конечно, понимаю, – спокойно посмотрел я на малолетнего долбоеба. – Я рад, что ты ценишь высокое искусство. Благодаря таким людям, как ты, ещё не забыта разница между Мане и Моне, не обрушился Колосс Родосский и по кругу играет Паваротти. Твоя, не знаю какое слово было бы к тебе более верно употребить, интенция, что ли, рассказать нам этот стих демонстрирует твой эстетический протест. И ты можешь предложить что-то лучшее этому миру.
– Вы правы, – подмигнул друзьям Гриша и ударил указательным пальцем по виску, что я, наверное, не должен был видеть. Мальчонка прямо сиял, думая, что я ведусь на столь очевидную тупость и унижаюсь перед ним.
– Думаю, что ты бы нам многое ещё рассказал. Но пора дать время другим, согласись. Поэтому ставлю тебе двойку и идём дальше.
– Э-э-э. А что вдруг?! В чём проблема?! Свое мнение высказал. Не имею права что ли?
Я устало ответил:
– Во-первых, такого стиха у Есенина нет. Во-вторых, ты ничего не выучил, а просто прочитал. Ну и… думаю, что достаточно. Садись.
– Ой-ой-ой, полиция нравов. Много вы меня учите, – открыто взъелся он.
– Работа у меня такая, учить вас литературе.
– Никто меня учить не будет, – агрессивно посмотрел он мне в лицо, продвигаясь к своей парте. – Тем более вы учитель, ля. Плохой спортсмен – хороший тренер. Слышали такое?! Так вы тот самый спортсмен-неудачник. (/)
14
В огороде бузина, а в Киеве дядька – Гришин папка сует мне уже не пару купюр, а жирную котлету. ЕМ опять сошёлся со мной в коридоре после родительского собрания и блатует своим деревянным позерством, оправдывая сына. Как же жалок он в моих глазах.
– Борисыч, ты что серьезный-то?! Обижает что ли кто?! Хе-хе-хе.
Я не буду отвечать на это.
– А то смотри. Поможем, хе-хе… Лаванду возьми. Что ты?! Гордый что ли, ха-ха-ха, – он продолжал.
– Ну как хошь… – с бо?льшей обидой, нежели в прошлый раз, убрал он свои деньги. Наверное, его уязвил мой холодный презрительный взгляд.
– Гришка не хотел тебя задеть! Но не душить же мне его теперь?!
– Нет.
– Ну о том и речь, ёпты! Была бы ещё какая ебала?, а тут просто заговорился парень. Кстати, как тебе стишок про мать?! Ха-ха-ха. Без купюр. А? Я разъебался знатно.
Я проигнорировал его тупость .
– Не волнуйтесь, всё нормально. Мне пора идти. До свидания.
Я развернулся и пошёл, чувствуя на своём затылке его злобный взгляд.
15
Автору виднее со стороны, как Егора Михайловича оскорбило моё поведение. В его приближении картина выглядела следующим образом: по мере удаления от места встречи ЕМ больше и больше раздражался, жалел, что хотя бы в след не крикнул какую-нибудь гадость. «И какую бы надо было?» – вопрос. Хлопнув дверью, он сел в скрипучее кожаное сидение заднего ряда.
– Валера, домой давай, – и, не поворачиваясь, адресовал слова Грише:
– Сергей Борисович твой – вафел.
– Я тебе говорил.
– Общался как с нелюдем, ёпты.
– А давай, бать, его в блеклист нашей больнички добавим. Я видел его там, с мамкой что ли. Пускай в государственную ходит.
Меценат молчал.
16
– Затупелый нувориш. Харя, извозюканная во фрикасе. И сынок – такой же хуесос.
– Да тише ты, – засмеялся Вадим.
– Я так, ради комичности комедии. Но всё-таки будет ещё долго жить новый русский. Вот представь, я бы взял у него эту котлету. Интересно, сколько в ней?! Тысяч 50-100, наверное?
– Потому что может!
– Могёт!
– Но ты ему не дерзи особо, они с директором – неплохие знакомые. Спонсирует гимназию! И в принципе, если без шуток, – неплохой мужик. Кроме пары ТРЦ, учредил неплохую сеть клиник у нас в городе.
– Но сынка его – тот ещё.
– Ты давай, детей не трогай, тем более, в учительской. Я не все, кто понимает, что ты неформальный парень с юмором. Осторожней.