Дневник посла

В конце японской войны один из высокопоставленных клиентов Бадмаева выразил ему свою благодарность, устроив так, что ему было дано политическое поручение к наследственным правителям китайской Монголии. Чтобы обеспечить их содействие, ему было поручено разделить между ними двести тысяч рублей. Вернувшись из Урги, он изложил в докладе блестящие результаты своего путешествия, и, на основании этой бумаги, его надлежащим образом поблагодарили. Но немного времени спустя открылось, что двести тысяч рублей он оставил себе. Дело начало принимать плохой оборот, и тогда посредничество высокопоставленного клиента всё уладило. Терапевт вернулся спокойно к своим каббалистическим действиям.

Никогда еще больные не стекались в таком количестве в кабинет Бадмаева на Литейном проспекте, потому что распространился слух, будто он привез из Монголии всевозможные лечебные травы и магические рецепты, с большим трудом полученные от тибетских колдунов.

Сильный своим невежеством и озарением, Бадмаев, не колеблясь, берется лечить в самых трудных, самых неясных медицинских случаях; однако же он оказывает некоторое предпочтение нервным болезням, психическим страданиям и расстройствам, связанным с женской физиологией. У него есть секретная фармакопея, и он сам приготовляет лекарства, которые прописывает. Он ведет таким образом опасную торговлю наркотическими, болеутоляющими, анестезирующими, возбуждающими средствами; он вычурно называет их тибетским эликсиром, порошком из Нирвритти, бальзамом из Ниен-Чена, эссенцией черного лотоса и т. д. В действительности же он добывает составные части своих лекарственных снадобий у аптекаря-соумышленника. Несколько раз государь и государыня призывали Бадмаева к наследнику, когда обыкновенные врачи казались бессильными остановить гемофилитические припадки ребенка. Там он узнал Распутина. Эти шарлатаны мгновенно поняли друг друга и соединились.

Но со временем здоровые круги столицы возмутились всеми скандальными рассказами, которые распространялись о старце из Покровского. Его частые посещения императорского дворца, его доказанная роль в известных произвольных или злополучных актах верховной власти, наглая заносчивость его разговоров, циническое бесстыдство его проступков возбудили со всех сторон ропот возмущения. Несмотря на строгости цензуры, газеты указывали на бесчестие сибирского чудотворца, не рискуя, однако, затрагивать их величества, но публика понимала с полуслова. «Избранник Божий» почувствовал, что было бы хорошо исчезнуть на некоторое время. В марте 1911 года он взял посох странника и отправился в Иерусалим. Это неожиданное решение наполнило его ревнителей грустью и восхищением: только святая душа могла так ответить на оскорбления злых людей. Затем он провел лето в Царицыне, у своего доброго друга и помощника монаха Илиодора.

Между тем императрица не переставала ему писать и телеграфировать. Осенью она заявила, что не может более выносить его отсутствия. К тому же, с тех пор как старец уехал, кровотечения у наследника стали более частыми. Что, если ребенок умрет!.. Мать не имела больше покоя ни одного дня: это были постоянные нервные припадки, судороги, обмороки. Император, который любил свою жену и обожал сына, вел самую тягостную жизнь…

В начале ноября Распутин вернулся в Петербург. И тотчас же снова начались безумства и оргии. Но среди его адептов уже обнаруживался некоторый разлад: одни считали его компрометирующим и чрезмерно сластолюбивым; другие беспокоились из-за его возрастающего проникновения в церковные и государственные дела. Церковный мир весь еще содрогался от постыдного назначения, вырванного по слабости императора: Григорий получил тобольскую епархию для одного из своих товарищей детства, невежественного и непристойного мужика, отца Варнавы.

В то же время стало известным, что обер-прокурор Святейшего синода получил приказание посвятить Распутина в священники. На этот раз произошел взрыв. Двадцать девятого декабря Гермоген, саратовский епископ, монах Илиодор и несколько священников поссорились со «старцем». Они ругали и толкали его, называя: «Окаянный!.. Святотатец!.. Любодей!.. Вонючее животное!.. Дьявольская гадюка!..» Наконец, они плевали ему в лицо. Сначала Григорий, оробевший, припертый к стене, пытался защищаться потоком ругательств. Тогда Гермоген, человек громадного роста, стал наносить ему по черепу сильные удары своим наперсным крестом, крича: «На колени, негодяй! На колени перед святыми иконами! Моли Бога простить твои нечестивые поношения. Клянись, что ты не осмелишься больше заражать своей грязной личностью дворец нашего возлюбленного царя…» Распутин, дрожа от страху, с кровотечением из носу, бил себя в грудь, бормотал молитвы, клялся никогда больше не являться на глаза к государю. Наконец он ушел под новым залпом проклятий и плевков.

Ускользнув из этой западни, он немедленно устремился в Царское Село. Его не заставили долго ждать радости мести. Через несколько дней повелительным словом обер-прокурора Святейшего синода Гермоген был лишен своего епископства и сослан в Жировицкий монастырь, в Литву. Что же касается монаха Илиодора, то, схваченный жандармами, он был заключен в исправительный монастырь во Флорищеве, вблизи Владимира.

Полиция была сначала бессильна заглушить этот скандал. Произнося речь в Думе, глава партии октябристов Гучков говорил в глухих выражениях о преступности отношений Распутина и двора. В Москве, религиозной и нравственной столице России, самые признанные, самые уважаемые представители православного славянства – граф Шереметев, Самарин, Новоселов, Дружинин, Васнецов – публично протестовали против раболепства Святейшего синода; они зашли даже так далеко, что требовали созыва поместного собора для реформы церкви. Сам архимандрит Феофан, который прозрел, наконец, относительно «избранника Божия» и не мог простить себе, что ввел его ко двору, достойным образом возвысил свой голос против него. Тотчас же, несмотря на то, что он был духовником государыни, решением Святейшего синода его сослали в Таврическую губернию.

Председательство в Совете министров принадлежало тогда Коковцову, который в то же время управлял Министерством финансов. Неподкупный и смелый, он пытался сделать всё возможное, чтобы открыть глаза государю на недостойного старца. Первого марта 1912 года он умолял императора дозволить ему отослать Григория в его родную деревню: «Этот человек обманул доверие вашего величества. Это шарлатан и негодяй самого низшего разбора. Общественное мнение возбуждено против него. Газеты…» Государь прервал своего министра с презрительной улыбкой: «Вы обращаете внимание на газеты?..» – «Да, государь, когда они затрагивают моего монарха и престиж династии. А теперь даже самые лояльные газеты показывают себя наиболее строгими в своей критике…»

С раздосадованным видом император прервал еще раз: «Эта критика нелепа. Я знаю Распутина». Коковцов колебался, продолжать ли, но тем не менее настаивал: «Государь, во имя династии, во имя вашего наследника, умоляю вас позволить мне принять необходимые меры к тому, чтобы Распутин вернулся в свою деревню и никогда более оттуда не возвращался».

Император холодно ответил: «Я сам ему скажу, чтобы он уехал и не возвращался больше». – «Должен ли я считать, что таково решение Вашего величества?» – «Да, это мое решение».

Затем, посмотрев на часы, которые показывали половину первого, император протянул Коковцову руку. «До свидания, Владимир Николаевич, я не задерживаю вас больше».

В тот же день в четыре часа Распутин вызвал к телефону сенатора Д., близкого друга Коковцова, и закричал ему насмешливым тоном: «Твой друг, председатель, пытался сегодня утром испугать папу. Он наговорил ему обо мне всё плохое, что только можно, но это не имело никакого успеха. Папа и мама все-таки меня любят. Ты можешь сказать это от меня Владимиру Николаевичу».

Шестого мая того же года, в Ливадии, в императорском дворце, собрались министры в парадной форме, чтобы принести свои поздравления императрице по случаю ее тезоименитства. Когда Александра Федоровна проходила мимо Коковцова, она отвернулась.

За несколько дней до этой церемонии старец отправился в Тобольск; он удалялся не по приказанию, но по своей воле, чтобы посмотреть, что делается в его селе Покровском. Прощаясь с обоими монархами, он произнес с суровым видом грозные слова: «Я знаю, что злые люди меня подстерегают. Не слушайте их… Если вы меня покинете, то потеряете вашего сына и престол через шесть месяцев». Императрица вскричала: «Как могли бы мы тебя покинуть? Разве ты не единственный наш защитник, наш лучший друг?» И став на колени, она просила у него благословения.

В октябре императорская семья совершила поездку в Спалу, в Польше, где государь любил охотиться в чудном лесу.

Однажды наследник, возвращаясь с прогулки в лодке по озеру, неловко спрыгнул на землю и ударился бедром о борт. Ушиб показался сначала поверхностным и безвредным. Но две недели спустя, 19 октября, на сгибе, в паху, появилась опухоль, распухло бедро, затем внезапно поднялась температура. Доктора Федоров, Деревенко и Раухфус, спешно приглашенные, определили кровяную опухоль, гематому, которая распространялась. Следовало немедленно сделать операцию, если бы для больного гемофилией не был опасен всякий разрез. Между тем температура с каждым часом повышалась; 21 октября она достигла 39,8 °C. Родители не выходили из комнаты больного, врачи не скрывали своего крайнего беспокойства. В церкви Спалы священники сменялись, чтобы молиться днем и ночью. По приказанию государя торжественная литургия была отслужена в Москве перед чудотворной иконой Иверской Божьей Матери. И с утра до вечера в Петербурге народ приходил в Казанский собор.

Утром 23-го государыня в первый раз спустилась в гостиную, где находились полковник Нарышкин, дежурный адъютант, фрейлина княжна Елизавета Оболенская, Сазонов, который приехал для доклада государю, и граф Владислав Велепольский, начальник императорской охоты в Польше. Бледная, похудевшая, Александра Федоровна все же улыбнулась. На полные тревоги вопросы, которые ей задавали, она отвечала спокойным голосом: «Врачи не констатируют еще никакого улучшения, но я лично больше не беспокоюсь. Я получила сегодня ночью от отца Григория телеграмму, которая меня совершенно успокаивает». Так как ее умоляли выразиться определеннее, она повторила наизусть эту телеграмму: «Господь увидел твои слезы и услышал твои молитвы. Не сокрушайся больше. Твой сын останется жив».

На следующий день, 24-го, температура больного спустилась до 38,9 °C. Через два дня опухоль в паху рассосалась. Наследник был спасен.

В течение 1913 года несколько лиц осмелились снова открыть царю и царице глаза на поведение старца и на его нравственную низость.

Это сначала попробовала сделать вдовствующая императрица Мария Федоровна, затем сестра государыни, чистая и благородная великая княгиня Елизавета Федоровна. И сколько еще других лиц… Но всем этим предостережениям, всем этим внушениям оба монарха противополагали один и тот же спокойный ответ: «Это клевета. К тому же на святых всегда клевещут».

В религиозном пустословии, которым Распутин обычно прикрывает свой эротизм, постоянно появляется одна мысль: «Одним только раскаянием можем мы достичь спасения. Нам надо поэтому грешить, чтобы иметь повод к раскаянию. Когда Господь посылает нам искушение, мы должны ему поддаваться для того, чтобы доставить себе этим предварительное и необходимое условие успешного раскаяния… К тому же первое слово жизни и истины, которое Христос принес людям, разве оно не „Покайтесь“?.. Но как же принести покаяние, если раньше не согрешишь?»…

Его обычные беседы изобилуют замысловатыми подробностями об искупительной ценности слез и спасительной силе раскаяния. Один из аргументов, к которым он особенно охотно прибегает и которые особенно действуют на его женскую клиентуру, таков: «Чаще всего нам мешает поддаться искушению не отвращение к греху, потому что, если бы грех действительно внушал нам отвращение, мы не соблазнялись бы его совершить. Разве вы хотите когда-нибудь съесть блюдо, которое вам противно? Нет, нас останавливает и пугает испытание, на которое раскаяние обрекает нашу гордость. Совершенное раскаяние заключает в себе полное смирение. Но мы не хотим смириться даже перед Богом. Вот вся тайна нашего сопротивления греху. Но Высший Судья не обманывается этим… И когда мы будем в долине Иосафата, он напомнит нам все случаи к спасению, которые он нам давал и которые мы отвергли».

К помощи подобного рода софизмам прибегала одна фригийская секта еще во втором столетии нашей эры. Еретик Монтанус с самодовольным видом манипулировал ими перед лицом своих подобострастных лаодикийских друзей и добивался таких же практических результатов, как и Распутин.

Если бы деятельность старца оставалась ограниченной областью сладострастья и мистицизма, он был бы для меня только более или менее любопытным объектом изучения психологического… Или физиологического. Но силою вещей этот невежественный мужик стал политическим орудием. Вокруг него сгруппировалась целая клиентура из влиятельных лиц, которые связали свою судьбу с ним.

Самый видный из них – министр юстиции, глава крайне правых в Государственном совете Щегловитов, человек живого ума, легкой и язвительной речи; он вносит в осуществление своих планов много расчета и изворотливости; он к тому же лишь недавний адепт «распутинства». Почти так же значителен министр внутренних дел Николай Маклаков, льстивая покорность которого нравится монархам. Затем идет обер-прокурор Святейшего синода Саблер, человек презренный и низкопоклонный; при его посредстве старец держит в руках всех епископов и высшие церковные должности. Тотчас за этим я назову обер-прокурора Сената Добровольского, затем члена Государственного совета Штюрмера, затем дворцового коменданта, зятя министра двора, генерал-адъютанта Воейкова. Я назову, наконец, очень смелого и хитрого директора Департамента полиции Белецкого. Легко себе представить громадное могущество, которое представляет коалиция подобных сил в самодержавном и централизованном государстве вроде России.

Чтобы уравновесить зловредные происки этой шайки, я вижу около государя только одно лицо, начальника военной его величества канцелярии князя Владимира Орлова, сына прежнего посла в Париже. Человек прямой, гордый, всей душой преданный императору, он с первого же дня высказался против Распутина и не устает бороться с ним, что, конечно, вызывает враждебное к нему отношение со стороны государыни и госпожи Вырубовой.

Среда, 30 сентября

В Галицийских Карпатах австро-венгры организовывают отчаянную защиту Ужокского перевала, который открывает доступ к Трансильвании.

На востоке Восточной Пруссии немцы предпринимают громадные усилия, чтобы переправиться через реку Неман между Ковно и Гродно, как раз в тех местах, где Великая армия переправилась через Неман 25 июня 1812 года.

Четверг, 1 октября

Турецкое правительство закрыло проливы под предлогом того, что англо-французская эскадра стоит у входа в Дарданеллы. Это решение наносит неисчислимый ущерб России, которая остается без морских коммуникаций, если не считать использование возможностей Владивостока и Архангельска. Но при этом следует помнить, что Владивосток находится на расстоянии в 10 500 километров от Петрограда и что порт Архангельска может быть закрыт до конца мая, так как его акватория будет скована льдом.

Последствия закрытия проливов представляются тем более серьезными, поскольку уже в течение некоторого времени я стал получать сообщения из Москвы, Киева и Харькова о том, что возрождается старая византийская мечта. «Эта война не будет иметь никакого значения для нас до тех пор, пока она не вручит нам Константинополь и проливы. Царьград должен быть нашим и только нашим. Наша историческая миссия и наш священный долг заключаются в том, что мы должны вновь водрузить на куполе Святой Софии крест православия, крест православной веры. Россия не станет избранной нацией, если она не отомстит, в конце концов, за вековые обиды христианства». Именно такие мысли высказывались и распространялись в политических, религиозных и университетских кругах и, даже более того, в самой глуши российского сознания.

Пятница, 2 октября

Великая княгиня Елизавета Федоровна, сестра императрицы и вдова великого князя Сергея Александровича, – странное существо, вся жизнь которого представляется рядом загадок.

Родившись в Дармштадте 1 ноября 1864 года, она уже распустилась прекрасным, очаровательным цветком, когда двадцатилетней девушкой вышла замуж за четвертого сына Александра II.

Мне вспоминается, как я обедал вместе с нею в Париже несколько лет спустя, около 1891 года. Я так и вижу ее такой, какой она тогда была: высокой, строгой, со светлыми, глубокими и наивными глазами, с нежным ртом, мягкими чертами лица, прямым и тонким носом, с гармоническими и чистыми очертаниями фигуры, с чарующим ритмом походки и движений. В ее разговоре угадывался прелестный женский ум – естественный, серьезный и полный скрытой доброты.

Уже в то время она была окружена какой-то тайной. Некоторые особенности ее супружеской жизни не поддавались объяснению.

Сергей Александрович был физически человек высокого роста, со стройным станом, но лицо его было бездушно и глаза, под белесыми бровями, смотрели жестоко. В моральном отношении он обладал суровым и деспотическим характером; ум его был ограничен, образование скудно, зато у него была довольно сильная художественная восприимчивость. Очень отличаясь от своих братьев – Владимира, Алексея и Павла, – он жил замкнуто, ища одиночества, и слыл за странного человека.

Со времени женитьбы он стал еще менее понятен. Он показывал себя, действительно, самым подозрительным и ревнивым мужем, не допуская, чтоб его жена оставалась наедине с кем бы то ни было, не позволяя ей выезжать одной, наблюдая за ее перепиской и ее чтением, запрещая ей читать даже «Анну Каренину» из боязни, чтобы обаятельный роман не пробудил в ней опасного любопытства или слишком сильных переживаний. Кроме того, он постоянно ее критиковал в грубом и резком тоне; он делал ей порой, даже в обществе, оскорбительные замечания. Кроткая и послушная, она склонялась под жестокими словами. Честный и добродушный великан, Александр III, чувствовавший к ней жалость, расточал ей сначала самое любезное внимание, но скоро должен был воздержаться, заметив, что возбуждает ревность своего брата.

Однажды, после жестокой сцены со стороны великого князя, у старого князя Б., присутствовавшего при ней, вырвалось несколько слов сочувствия молодой женщине. Она возразила ему, удивленно и искренно: «Но меня нечего жалеть. Несмотря на всё, что обо мне говорят, я счастлива, потому что очень любима».

Он действительно ее любил, но любил по-своему, любовью эгоистической и бурной, причудливой и двусмысленной, жадной и неполной…

В 1891 году великий князь Сергей Александрович был назначен московским генерал-губернатором.

То было время, когда знаменитый обер-прокурор Святейшего синода, «русский Торквемада» Победоносцев, всемогущий советник Александра III, пытался восстановить учение теократического самодержавия и вернуть Россию к византийским традициям Московского царства.

Между тем великая княгиня Елизавета Федоровна принадлежала по рождению к лютеранскому исповеданию. Новый генерал-губернатор не мог достойно явиться в Кремль с иноверной супругой. Он потребовал от жены, чтобы она отказалась от протестантизма и приняла русскую национальную веру. Уверяют, что и сама она к этому уже раньше склонялась. Как бы то ни было, она всей душой приняла догматы православной церкви; не бывало обращения более искреннего, более проникновенного и безраздельного.

До этого времени холодные и сухие обряды протестантизма давали лишь очень жалкую пищу воображению и чувствам молодой женщины; опыт брачной жизни не был для нее благоприятнее. Все ее задатки мечтательности и чувствительности, веры и нежности нашли себе вдруг применение в таинственных обрядах и великолепной пышности православия. Ее набожность развилась чудесным образом; она познала тогда такую душевную полноту и такие порывы, о которых раньше не подозревала.

В блеске своего генерал-губернаторства, равнявшегося власти вице-короля, Сергей Александрович явился вскоре передовым бойцом того реакционного крестового похода, к которому сводилась вся внутренняя политика «благочестивейшего государя» Александра III.

Одной из первых осуществленных им акций была массовая высылка евреев, которые мало-помалу проникали в Москву. Их самым грубым образом загоняли обратно в гетто в западных губерниях. Затем он издал целую серию спорных и мелочных указов, предписывавших всякого рода ограничения для профессоров и студентов университета. Наконец, он встал в надменную позу по отношению к представителям буржуазии – всего лишь для того, чтобы напомнить им, что их либерализм, хотя он и был довольно умеренным, не отвечает его вкусу. Как всегда случается в подобных случаях, офицеры и чиновники из его окружения были только рады усовершенствовать его диктаторские замашки. Всеобщая ненависть, которую он тем самым вызвал к себе, наполнила его гордостью.

Коронация Николая II в мае 1896 года отметила славную дату в истории православной автократии. Идеал московских царей – сокровенный союз церкви и государства – представлялся лейтмотивом нового правления. Только катастрофа на Ходынском поле, где две тысячи мужиков погибли из-за беспечности полиции, бросила зловещую, хотя и мимолетную тень на сверкающее веселье Священного города.