Песок в раковине

Анна пожала плечами. Она ему даже сочувствовала. Пусть думает, что хочет, лишь бы скорее ушёл. Она и без ссоры долго ещё будет успокаиваться.

Игорь же просто так уйти не мог. Ему нужно было изменить выражение её глаз, доказать ей и себе, что он был прав с самого начала, а она просто выделывается. Парадоксально, но он даже жалел её, по-своему: ему казалось, что если он будет нежен с нею, то не сможет потом оставить её одну в лесу и не терзаться при этом мыслью о надежде, которую подал ей своей нежностью. Как всякий мужчина, он исходил из того, что одинокая женщина не может быть счастлива и просто жаждет иметь возле себя мужика. Но все его, в общем-то, и не дурные чувства облекались в грязные слова:

– А может, ты медведей предпочитаешь? Ты только намекни!

Анна опять промолчала, но на лицо её легла тень.

– Обиделась, что-ли? – Тут же заметил Игорь. – Да ну, брось! Я хочу, ты хочешь, чего выпендриваешься? Хочешь дать, так давай! Надо проще быть!

Анна опять промолчала, и его это начало раздражать.

– А может, ты здесь, в тайге, алые паруса ждёшь? – Теперь он ей просто мстил. – Да ты посмотри на себя! Сколько тебе – сорок, сорок пять? – Он видел, что ей не больше тридцати, и прибавлял намеренно, чтобы сильнее оскорбить. – Да ты и в двадцать красоткой не была! Только и есть, что глаза да ноги, а гонору, как у Джулии Робертс! Волосы серые, руки грубые, смотреть противно! Я тебя просто порадовать хотел, ты что, решила, что я от страсти млею? Жалко ведь, когда живая баба на корню сохнет!

Анна уже чувствовала, что если пошевелится, ответит ему – то заплачет. И не то, чтобы всё это действительно было ей важно, просто любая, и тем более такая, грубость ранила её так, словно прикасались к свежему ожогу. Она его не звала, не завлекала, он ей был не нужен! Сам ошибся, припёрся, незваный, и теперь мстит ей за это?! По какому праву?!

– Что ты молчишь, как корова?! – Не выдержал он. – ТЫ бы хоть защищалась! ТЫ ведь вообще никто, ты понимаешь? Амёба! В тебе ни огня, ни страсти нет, ничего, что цепляет! Мне сначала показалось: вот это баба, живёт одна, ничего не боится, боевая, наверное! Порох, бомба! А ты корова, поняла?! Корова! Да пошла ты… – Он встал и, сопровождаемый рычанием собак, вышел. Ему было стыдно, но злость и разочарование были сильнее стыда.

Взошедшая луна ярко светила на двор и на дорожку, на которой стоял небольшой медведь-подросток и жадно ел остатки их ужина. Ананасовый компот, почти нетронутый, пришёлся ему по вкусу, и он смачно чавкал, носом вырывая жёлтые кусочки из общей кучи. Увидев человека, он горбом поднял шерсть на загривке; из приоткрытой пасти капала пена. Игорю следовало, не делая резких движений, отступить обратно в дом, но он был пьян, зол и неопытен, и, сделав по инерции шаг вперёд, он громко крикнул на зверя, надеясь голосом испугать его. Медведь резко встал на задние лапы, угрожающе фыркая и притоптывая от злости. В доме лаяли собаки. Анна открыла дверь, и они выскочили было, но по её команде остались у крыльца, откуда продолжали злобно лаять, напрягаясь всем телом. Медведь, увидев собак, взревел и бросился на Игоря, но Анна вскинула карабин и выстрелила, попав прямо меж глаз. Медведь рухнул на тропу, а Анна, опустив карабин, прислонилась к косяку и, сползая по нему, тихо заплакала от жалости к глупому медведю Шурику, который не умел ещё бояться, и которого она сама научила приходить к ней за гостинцами.

– Одним выстрелом.… А ты говорил! – Восхищался Анатолий Иванович. Они с Полем, прихватив ружья, выскочили во двор, но стрелять не пришлось. Игоря трясло: он только сейчас осознал, как близок был к смерти. Иваныч налил водки в алюминиевую кружку, и у Игоря застучали о край зубы. Анна закрылась в доме, не обращая внимания на них всех, и там уже разрыдалась. Она сама приручила этого зверя, прикормила его, он верил, что здесь ему ничто не угрожает. Столько всего смешалось в её душе: жалость ко всем детям на свете, которые не должны страдать и умирать; к себе, не умеющей жить, ко всем, кто тоже не умеет этого; боль от того, что её не только незаслуженно обидели, но и вынудили убить приручённого ею зверя; страх перед силой этой боли и мысль: а не лучше ли самой умереть?..

Чувствуя, что рыдания её перерастают в истерику, Анна попыталась унять их, но не было сил. Она давно уже жила по инерции, по привычке, потому, что было нужно, и потому, что она не могла признать поражение даже в борьбе с самой собой. Но в этот чёрный миг она видела своё существование так, как только можно было его увидеть глухой ночью, без единого проблеска надежды. Истерика усилилась; Анна налила себе ледяной воды, и зубы застучали о кружку, как у Игоря. Несколько раз умыла лицо, даже вылила ковшик воды себе на голову. Легла в постель и сосредоточилась на абсолютной пустоте. Пальма подошла и, чуть слышно поскуливая, положила тяжёлую голову ей на живот. Анна запустила руки в собачью шерсть, закрыла глаза. Пальма стояла, оцепенев, сама не своя от горя, которое не понимала, но разделяла с хозяйкой в полной мере. Никто не умеет так сострадать, как собаки, преданные своим хозяевам – если бы Анна посмотрела на неё, она увидела бы, что глаза Пальмы тоже налились слезами. Гарик, существо более сдержанное, сидел рядом и тоже преданно смотрел на Анну. Он не умел плакать и скулить; он мог порвать любого, хоть бы и медведя, за свою хозяйку, и сейчас, если бы только увидел врага, из-за которого она страдала, сделал бы это с наслаждением. Он даже порыкивал тихо, прислушиваясь к шевелению во дворе; рык его стал грозным и страшным, когда в дверь постучали, и голос Поля спросил, как Анна чувствует себя.

– Я не хочу разговаривать. – Отчётливо произнесла Анна, не шевелясь и не открывая глаз. – Вообще. Утром уходите, и всё.

Поль ещё постоял под дверью – Гарик шумно дышал с внутренней стороны двери, нюхая щель, – и неохотно ушёл. Голоса и возня слышались во дворе ещё долго; Анна лежала без сна, слушая их.

«Никогда мне не поправиться. – С горечью думала она. – Никогда мне не стать прежней. Куда уйти, где скрыться ещё, чтобы не видеть людей больше никогда?! Ведь мне никто не нужен, и сама я никого не трогаю, ни к кому не лезу, забралась в самую глушь, ну, что ещё надо, чтобы меня никто больше не трогал?!»

«Но ведь я не знал, что ты такая впечатлительная. – Возразил ей воображаемый Игорь. – Любая другая за счастье бы посчитала!»

«Вот именно: не знал! – Горячо возразила воображаемому собеседнику Анна. – А не знаешь – лучше не лезь!!!»

«Хотя… ему-то что? – Думала она ещё. – Подумаешь, я, Шурик – кто мы такие на весах вечности? Почему он должен о нас беспокоиться? Да ни по чему! Это мне, дуре, всех жалко, мне же сказали: проще надо быть! Если бы ему за нас кто-то в морду дал, тогда бы он что-то понял, а так.… Наверное, я, правда, амёба, надо было на него хоть собак спустить».

Так и не уснула. Мысли с навязчивостью бреда всё крутились и крутились вокруг одного и того же, упрямо не слушаясь её отчаянных попыток прекратить это и сосредоточиться на чём-то другом. Когда-то с нею это творилось сутками, неделями, месяцами – ужасное состояние. Как она боялась его возвращения!

Не успело рассвести, как во дворе снова послышались голоса. Анна ждала, что они деликатно уйдут, не тревожа её, но у них были свои понятия о деликатности. Им казалось, что они не могут уйти просто так, что они должны как-то обставить свой уход, что-то сделать, что-то сказать. Анатолий Иванович добился-таки, чтобы она открыла дверь и вышла на крыльцо, только для того, чтобы сказать, что они закопали медвежонка на косогоре. Игорь тоже попытался заговорить, но Анна не стала даже слушать. Поль на прощанье взял её за руку и сказал, что у неё очень красивые глаза, и вообще, он считает её очень красивой и замечательной женщиной.

– Эта встреча очень важная для меня. – Вдохновенно говорил он, – я очень, очень сильно полюбил русскую душу, русскую женщину, я думаю, что вы – настоящая русская женщина, которой восхищается весь мир. Я хочу просить вашего разрешения вернуться сюда, чтобы написать о вас в моей книге – я тоже пишу книгу о России, о русской душе.

– Ужас какой! – Пробормотала Анна, но он её не расслышал. Хоть руку ей не стал целовать, чего она втайне очень боялась. Игорь перед уходом снова попытался с ней заговорить, но она демонстративно повернулась к нему спиной. Наконец, они скрылись, и Анна осталась одна.

Ей давно уже нужна была помощь специалиста, но она ни когда и ни к кому не обращалась за помощью. Может быть, её борьба в своё время была бы менее драматична и отняла бы у неё меньше сил, если бы она попросила о помощи тех, кто, в принципе, мог бы пойти навстречу. Но она настолько верила в себя и в свои силы, что и теперь, чувствуя, что близка к катастрофе, верила, что справится и с этим. И какое-то время ей казалось, что она и правда, справляется, что время её лечит, что ещё немного – и она будет совершенно здорова. Она строила планы на эту свою новую жизнь, даже начала представлять, как напечатает свою книгу, как её наблюдения за хищниками и потрясающие фотографии станут сенсацией – эти мечты поддерживали её и давали иллюзию выздоровления. Но то, что произошло теперь, мгновенно разрушило хрупкое равновесие, устанавливающееся несколько лет, и Анна с ужасом ощущала, как рассыпается на куски. Всё вокруг стало отвратным; красота леса и озера казалась предательством по отношению к ней и её горю, дом виделся убогим и грязным, сама она – старой, слабой, убогой, никчёмной, как и книга её дурацкая, ну, кому сейчас интересны медведи эти?! Ни к чему вообще её существование. Ну, кому она нужна? Куры и козы её и так уже почти одичали, и прекрасно без неё проживут. Собаки – тем более. Весь день Анна была сама не своя. Ничего не могла делать, да ничего и не хотела. Выбросила грибы и ягоду, зайца отдала собакам. Не хотелось ни двигаться, ни думать, но от мыслей было никуда не деться. К тому же, она чувствовала приближение того, особенного состояния, которое предвещало галлюцинации, что здесь, в одиночестве, в лесу, пугало её больше всего. Разбитая и почти больная, легла пораньше спать, всячески стараясь успокоить себя, и почти смогла, во всяком случае, уснула, выпив на ночь все свои травки, которыми когда-то снабдил её пасечник. Но сон её был тревожен и странен. Ей снилось, что она стрижёт волосы удивительного, тёмно-синего цвета, длинные и спутанные; и ещё ей казалось, что кто-то зовёт её, так сильно и настойчиво, что душа сворачивалась в узел от тоски. Не выдержав, она проснулась, но ощущение зова не проходило, и, закутавшись, Анна вышла на двор.

Августовское небо было густо усыпано звёздами и припорошено серебристой пыльцой. Млечный путь ярко светился прямо посреди неба, и на фоне его, величаво раскинув крылья, летел Лебедь, самое любимое её созвездие после Ориона. Анна легла в траву и долго смотрела в небо, на самом деле успокоившись, хоть мысли её по-прежнему были горькими и безысходными. Этот зов она ощущала часто, особенно сильно – в минуты большого напряжения. Может, это брат, умерший давным-давно, её зовёт? Ведь близнецы, говорят, связаны каким-то особым, почти мистическим образом между собой? Если бы он не умер, какой была бы её жизнь? Чувствовала бы она себя более защищённой, более спокойной, более счастливой? Это страшное чувство одиночества – это то, которое чувствуют разделенные близнецы?..

Когда-нибудь люди узнают, что там такое. И кто там такой. Когда-то недоступны были небо и океанские глубины; потом – Луна и Марс. Анна не видела причин не верить в такую возможность – то, что люди пока не представляют, что поможет им преодолеть пространственно-временной барьер между ними и звёздами, не означает, что это невозможно. Это, вероятно, означает, что они к этому не готовы. Европейская цивилизация – это, по сути своей, цивилизация хищников и потребителей. Открыв неведомые страны, европейцы старались прежде всего разграбить их; от инопланетян ждут, что те либо поубивают тут всех нахрен, либо научат и поделятся. За что? За стеклянные бусы? Судя по фантастике, любой, люди ещё не представляют себе на самом деле, зачем им нужен этот контакт, и чего они от него ждут. Ну, кроме того, что с успехом могут обеспечить себе сами. Писатели-фантасты уже обживают дальние миры, где сеют направо и налево обычное земное зло. Анне казалось, когда она думала об этом, что без подобного «подарочка» иные миры как-нибудь обойдутся. Может, у них собственного до дури, а может, они уже как-то справились с ним, или его изначально у них не было – живут же как-то чукчи, не воюя ни с кем?

«Вот дурочка. – Думала она ещё о себе. – На краю шизофрении, а туда же, о высоких материях, об инопланетянах.… О смысле жизни. Интересно, к чему волосы снятся?»

Весь остаток ночи она продремала вполглаза, но ничего больше не снилось, да и чувствовала себя спокойнее. С утра смогла себя заставить заняться обычной домашней работой, даже спустилась к озеру за рыбой. Поднимаясь обратно, увидела могилу Шурика: кучу свежей земли, кое-как оформленную; и свежие следы росомахи, которая уже пыталась её рыть. Решила заложить её камнями. Не хватало, чтобы бедного Шурика ещё и росомаха грызла!

Работу она самой себе придумала каторжную. Камней здесь, на круче, не было; потому его здесь и зарыли. За камнями приходилось ходить ниже к берегу, а нужно было их много – росомаха зверь хитрый, сильный и упорный. Работала Ана больше часа, устала жутко, наконец, всё было готово – но ей непременно приспичило увенчать могилу большим красным камнем, формой немного напоминающим медведя. Не жалея сил, она принялась выворачивать его из земли, даже сбегала за ломиком. Камень сопротивлялся, как мог, но Анна была такой же упорной, как росомаха, и, в конце концов, победила. Камень выскочил из своего гнезда и покатился вниз, к озеру, вместе с кучей мелких камней, среди которых Анна заметила что-то блестящее. Спустилась следом, нагнулась, и дух перехватило.

Что это был за материал, она даже предположить не могла. На вид металлическое, ОНО было на ощупь мягким и бархатистым, ровно настолько, чтобы его было необычайно приятно держать в руке. Вряд ли это был какой-то механизм, вещь была совершенно монолитной, но она жила и даже немного пульсировала в ладони. Анна чувствовала, что не в состоянии понять это, но ей было страшно выпустить её из рук. Ощущение зова усилилось, стало совершенно сумасшедшим. Сердце бешено билось в груди. Наверное, – пришла дикая мысль, – именно это здесь и ищут пришельцы, а так же и дурачки уфологи. Это же не наше, – думала она ещё, чувствуя, что абсолютно права, – это не земное. Вещь пролежала, судя по состоянию камня, под ним не один десяток лет, но была чистой, блестящей, как новый рубль. Не отдавая себе в этом отчёта, Анна нежно поглаживала вещь, испытывая от этого какое-то нездоровое облегчение, почти эйфорию. Сама не заметила, как вернулась к дому, села, совершенно обессиленная, за стол во дворе, продолжая разглядывать и тискать свою находку. Близилась ночь, но Анна не могла оторваться от своего занятия ни на секунду. «Она же гипнотизирует меня, я же, как наркоманка!» – Мелькнула испуганная мысль, Анна попыталась отбросить вещицу, но не смогла. Рука сама вцепилась в неё, нежно ощупывая вогнутости и выпуклости, словно специально предназначенные для пальцев, именно её пальцев. Вещь слегка подрагивала и звала – но уже не её. Галлюцинации. – Подумала Ана. – Опять, или крыша съехала. Голову обнесло, как от внезапно ударившего по мозгам алкоголя, затошнило. Такого с ней ещё никогда не было, и она, испугавшись, начала подниматься из-за стола. Собаки вдруг залаяли злобно, так, как не лаяли даже на медведя, в их лае Анне почудилась паника. Ноги подкосились, она осела обратно на лавочку. Снизу, с озера, полз вечерний туман, и Анна уставилась на дорожку, уверенная, что сейчас оттуда явится что-то совершенно невообразимое, и… что именно произойдёт, она даже представить себе не могла, но, видимо, что-то из ряда вон. А может, она умрёт?

Из тумана на дорожку вышло не инопланетное чудище, и не зелёный человечек. Это был человек, мужчина, очень даже симпатичный, и вполне обычный, если, конечно, не считать того, что негр. Не чёрный, а коричневый, похожий на Царя Скорпионов, в самосвязанном жёлтом свитере, длинном старом плаще, джинсах и лёгких, для леса не подходящих совсем ботинках. Всё поведение собак говорило, что он опасен, но Анна, цепенея, даже не обратила на это внимания. Как и на то, что лай вдруг прекратился, а собаки исчезли, даже не взвизгнув. Гость улыбнулся ей, но Анна уже не в силах была улыбнуться ему в ответ. Он взял у неё из руки вещь и положил в карман плаща. Анна закрыла глаза и упала в обморок.

Рано утром следующего дня Анатолий Иванович и Поль, терзаемые опасениями, вернулись на озеро, Игоря на всякий случай попросив туда не соваться. Дом был пуст. Все двери были открыты, куры копошились внутри, на обеденном столе и среди припасов, козы распотрошили мешки с крупами и вермишелью. Не было ни Анны, ни собак.

Искали её долго. К поискам подключились даже угрюмые сектанты. Изначально все сошлись на том, что Анна либо утонула, либо утопилась, но смущало отсутствие собак. Их мог задрать медведь, но остались бы следы – кавказцы ведь не шавки какие-нибудь, чтобы даже медведь мог одолеть их без борьбы! Романтичный Игорь предположил, что Анна сначала пристрелила собак, а потом уже утопилась, но версию не приняли – почему бы ей в таком случае не перестрелять и остальных животных, которые гораздо меньше, чем кавказцы, были приспособлены к жизни в лесу. Смущало и отсутствие на озере мест, где было бы достаточно глубоко прямо у берега. Получалось, что Анна уплыла на глубину, утащив с собой и собак?

И так ничего и не нашли. Озеро не отдавало тел, лес не давал ни ответов, ни намёков. Бормоча что-то о необходимости отдать дань памяти, Поль ненавязчиво завладел фотографиями и негативами; остальное хозяйство почти волшебным образом перекочевало к Анатолию Ивановичу, и частично – к сектантам. Дом остался необитаемым, пустой и угрюмый, лелея в себе зерно легенды об утопленнице. Больше никто из действующих лиц ничего об Анне не слышал.

Глава вторая

Похищение Грита.

Первым чувством пришедшей в себя Анны было ощущение, что она в больнице, от чего она испытала немного нелогичное, но совершенно естественное чувство облегчения. Даже непередаваемо скверное самочувствие было приятно, потому, что означало: она жива и в ясном сознании.

А дела у неё, видно, были скверные, потому, что по всему телу чувствовались какие-то штучки, на пальцы было что-то надето, и кое-где кожи касались мягкие трубочки. «А ведь это никак не деревенская больница». – Подумала Анна и открыла глаза.

Быстренько зажмурила их обратно. Сердце быстро и сильно застукало везде, и сильнее всего в голове. «Да ну, показалось». – Совершенно по-идиотски сказала она себе, но глаз открывать не торопилась. Страшно стало так, что по телу сошла волна шока. Но от страха она только начинала злиться, и теперь заставила себя открыть глаза и осмотреться.

Во-первых, здесь было темно. Для больницы, особенно не деревенской – уже и это было достаточно странно. В зеленоватом полумраке все предметы чуть светились, чётко обозначая свои контуры. Анна всегда думала, что так светятся радиоактивные вещи, и от этого было ещё страшнее. А во-вторых, все немногочисленные предметы, которые она могла видеть, имели совершенно нелепые очертания, настолько, что рассудок отказывался идентифицировать их, хотя бы примерно. Кому нужны разлапистые клешни на тонком стебле, внутри которых помаргивали красные и голубые значки? Анна всмотрелась в них, но ей показалось, что это просто набор математических символов: знаки умножения, сложения, деления и т.д.

«Я чокнулась! – Сообразила Анна. – А так как последние дни я много слышала и думала про инопланетян, то мне они и мерещатся… Это нормально. Нормально?! Дура!» – Она чуть не засмеялась истеричным смешком, но увидела приближающийся гротескный силуэт, глянула пристальнее, и завизжала изо всех сил, потеряв сознание от собственного визга.

Снова приходя в себя, она уже настороженно прислушивалась к своим переживаниям. Как может бред быть таким реальным? Как она может, рассуждая так трезво и чувствуя так ясно, видеть себя у инопланетян?

Может, всё уже прошло? Анна через силу, часто моргая, заставила себя открыть глаза. Свет стал ярче, никаких странных предметов не было, и сидел с нею рядом не кошмарный гуманоид, а давешний лесной негр, вблизи ещё больше похожий на Скалу. Анне он когда-то очень нравился; она в своё время посмотрела «Царя скорпионов» – один из немногих фильмов, на который у неё хватило времени, – и практически влюбилась в главного героя. Видеть перед собой живое воплощение своей когдатошней мечты было приятно даже в такую минуту. Давным-давно погребённые под слоем пепла искры суетных женских чувств затрепыхались в ней: как она выглядит, что с нею происходило, и не слишком ли она больна?

А негр улыбнулся ей в точности, как Скала, и произнёс приятным баритоном на чистейшем русском языке:

– Ну, наконец-то ты очнулась. Я уже начал волноваться. Всё-таки, ты была кошмарно плоха. Я успел в последний момент.

– Вы меня спасли. – Немного не своим голосом произнесла Анна.

– Точно. – Без ложной скромности согласился её герой. – Что не может меня не радовать.

– Радовать?

– Конечно. Спасти такую красивую женщину – значит, получить дополнительный шанс. Бонус, так сказать.

Анна слабо улыбнулась, подумав, что иметь такую внешность и улыбку, как у него – шанс уже сам по себе не хилый.

– Ну, слава Богу, ты улыбаешься. – Посерьёзнев, покачал он головой. – Слава Богу. Как плоха ты была!