Любовь – это розы и хлыст

Она поцеловала мне руку и вышла. В ожидании мясного пирога и прочих вкусностей я уселась на скамеечку у полуоткрытого окна. Воздух был прогрет и мягок, легкий ветерок колыхал шелковые занавеси, в окно заглядывала ветка коричневого дерева, источая чарующий аромат… Как всё напоено покоем! Даже мухи не летают, словно застыли в патоке…

Но что меня ждет?

Да, я ребенок, но я уже убийца, я запятнала руки кровью. Законы суровы к убийцам, особенно если убит мужчина. Может быть, тому, что меня еще не бросили в prigione, тюрьму, я обязана своим высоким происхождением? Дочь кавальери просто так, без большой коллегии судей, ни взять под арест, ни казнить не получится. И разве никто не вступится за меня, если дело все-таки дойдет до суда?

…Я услышала, как ржаво скрипят жуткие даже на вид цепи подъемного моста. Кто-то приехал в кастелло? Может быть, мать решила вернуться или Франко? Нет, вряд ли. Они не поторопятся приехать даже в случае моей скоропостижной morte. Так, об этом пока не будем. Что-то Ченца не торопится, есть ведь хочется! Я сейчас готова съесть не только мясной пирог, но и целого молочного поросенка впридачу!

…Только я о ней подумала, Ченца оказалась тут как тут. В одной руке она несла запотевший глиняный кувшин, в другой – миску, накрытую salphetta.

– Доминика Норма, вот еда, кушай, только поторопись! Приехала какая-то дама в сопровождении трех всадников в лиловых плащах; управляющий отвел их в парадные покои. Поскольку ты сейчас одна из рода Азиттизи дома, тебе придется их принять, как главе кастелло. Да торопись же!

Я пристроилась у столика, Ченца сняла с миски тряпку. Фу, это оказался козий сыр! Правда, с оливками. Моя верная кормилица меж тем, пока я, давясь, впихивала в себя ненавистный сыр, налила мне апельсинового сока в бокал. Я прихлебывала его и искоса посматривала на Ченцу – та открыла сундук с моими парадными блио и сорочками и, похоже, искала самый красивый наряд.

Я прикончила мерзкий сыр, допила сок и встала.

– Скорее переодевайся, доминика, гости ждут.

Я покорно снесла переодевание и заплетание косы, которая мне представлялась крысиным хвостиком. Геннин, это сложное головное украшение, мне еще не положено было носить, так, что лоб у меня был не выбрит, и это ужасно удручало. Хотелось выглядеть взрослее и солиднее.

Тут на пороге появилась моя новая менторша. Она оглядела мой наряд и одобрительно кивнула. Потом сказала:

– Идемте, доминика Норма. Вас ждут.

И она на «вы»! Боги мои!

Приноравливаясь к широкому шагу моей менторши, я зашагала торопливо и несолидно. Но вот мы подошли к дверям парадных покоев.

– Секунду, доминика. Сосчитайте от уно до децимо.

И менторша глубоко вздохнула.

Разумеется, я подчинилась. С последним числом, прошептанным под нос, в сердце вошло спокойствие и уверенность. Пусть мне всего три года, но я – рода Азиттизи, а наш род никогда ничего не боялся.

Я взглянула на менторшу и кивнула. Она распахнула двери покоев и провозгласила:

– Ее светлость доминика Норма, урожденная Азиттизи, урожденная Пьетро-делла-Чьяве, владычица Кастелло-дель-Чьяве, островов Малого Полукруга, земель Икономии, Сферополиса и Ондулато Фиори.

Это всё я? Ого-го!

Так. Теперь надо вспомнить, кто кому должен первым представляться. Я – хозяйка, они – гости, значит, представляются сперва они. Но я еще ребенок, тогда… О, боги!

Однако гости, будучи, видимо, людьми политесными, встали с кресел и изящно поклонились мне. Я стояла и рассматривала их, они – меня, похоже, не ожидали, что в качестве хозяйки их встретит такая zanzara[1 - Комар (ит.)]. Но вот дама растянула пухлые губы в неискренней улыбке и, качнув геннином, поклонилась (золотая блохоловка, висевшая на цепочке у пояса ее платья, нежно дзенькнула) и медоточиво произнесла:

– Благословеннейшая доминика, простите, что нарушили ваш покой своим внезапным посещением. Но тому есть причины. Однако позвольте представиться: я – контесса Альбина дель Джованьоли. А эти почтенные господа, мои спутники, конт Децимус, кавальеро Публий и комбатант Секвирий Секст, они сопровождают меня в этой поездке, суть коей будет вам незамедлительно изложена.

– Мольто бене, – сказала я. – Прошу вас садиться.

Сама я прошла к креслу, которое было больше меня почти вдвое, и кое-как уселась, стараясь держать надменный вид и высокородную спесь.

– Не угодно ли вам освежиться вином? – спросила я после некоторой паузы. – Ваш путь, вероятно, был долог и утомителен…

– Грацие, доминика, мольто грацие, – снова лживая улыбка контессы, похожая на лезвие. – Однако, если позволите, мы воздержимся от питья и еды, поскольку держим пост.

– А, да, разумеется, – кивнула я. Какой еще пост в это время? Сейчас варят сыры и давят виноградные гроздья, коптят колбасы и маленькие, острые и безумно вкусные salsicce,[2 - Сосиски (ит.)] которые можно, нацепив на стальной прут, жарить над очагом, наслаждаясь дивным ароматом и шипением жира на углях. Только лютый человеконенавистник стал бы поститься в такую пору! И потом… Выпить вина в доме, куда ты явился с честными намерениями и открытыми мыслями – это знак того, что ты не замышляешь дурного против хозяев. Гость должен вкусить от лозы, пригубить вина, тем самым показав, что он – не враг. Это священная традиция, я помню, я учила! Конечно, падре Вильельмо сказал мне тогда, что это традиция сохранилась в домах простонародья, но, думаю, и этим знатным господам она известна.

Что-то не так, Спящий, что-то не так! Они приехали не просто поговорить о погоде. И – как досадно! – из хозяев в кастелло только я!

…А может быть, того они и добиваются? Будь стойкой и осторожной, Норма!

– Раз вы не желаете вина, быть может, перейдем к цели вашего приезда? – я сумела изящно повернуть голову и послать острый взгляд в комбатанта. Тот смешался и втянул голову в плечи. Idiotto!

– Разумеется, доминика, – кивнула контесса. – Прежде всего, я должна сообщить вам, что занимаюсь благотворительностью, и под моим покровительством находятся три высокопоставленных частных схолы для девочек и девушек из благородных семейств. В этих схолах особое внимание уделяется воспитанию у будущих матрон сознания того, что они принадлежат высокому роду и должны блюсти как свою честь, так и честь вскормившей их семьи. Девочки и девушки обучаются рукоделиям, достойным их положения, также изучают музыку и бельканто, иностранные языки, танцы, риторику, богословие, этику, хорошие манеры… Также менторши, ответственные за образование девиц, обучают их некоторым естественным наукам в целях расширения кругозора.

– Скузами, простите, – нахально перебила я. – Какое отношение вы и ваши схолы имеете к роду Азиттизи?

– Самое прямое, – заверила меня контесса. – Позвольте мне зачитать отрывок из письма вашей матери, адресованного моей скромной особе.

– Разумеется.

Моя мать прислала письмо этой сушеной саранче? Да скорее небо брякнется на землю!

Контесса пошевелила пальчиками в своей борсетта, расшитой перламутром и нефритом, и извлекла исписанный листок бумаги. Интересно, это действительно почерк моей матери?

– Начало я пропущу, – предупредила контесса. – В нем речь идет о частных делах. А вот то, что касается исключительно вас, доминика Норма.

Почему так тяжело на сердце?!

– Итак, – контесса развернула листок, – Читаю: «В последнее время я чрезвычайно обеспокоена общим неустройством нрава, поведением и поступками своей дочери Нормы. Боюсь, в связи с тем, что я отличаюсь слабым здоровьем, я не сумела сыграть сколь-нибудь заметной роли в воспитании девочки. Мне трудно это признать, как отцу, но я должен сообщить вам, контесса: моя дочь крайне злонравна, склонна к общению с недостойными людьми, имеет порочные привычки, ленива, капризна, неблагочестива до того, что отваживается хулить Спящего и признаваться в безверии своему духовнику. Природные наклонности девочки ужасны; в столь невинном возрасте она уже познала некоторые отвратительные стороны жизни и, похоже, нашла в том некое удовлетворение. Я чрезвычайно встревожена таким состоянием Нормы. Сейчас ей всего шесть лет, а она уже является сосудом зол, греха и погибели. Чего же ждать дальше? С трепетом сердечным я представляю себе, как, подрастая, девочка будет постоянной угрозой чести рода, ее привычки и наклонности станут всё более развращенными и бесстыдными. Я дошла в своих страхах до того, что подозреваю свою дочь уже теперь в потере невинности, так развращено это дитя! Прошу, нет, умоляю вас, контесса: примите мою Норму в одну из опекаемых вами схол; пусть это будет учебное заведение самого строжайшего распорядка, менторы в нем не должны делать девочке никаких послаблений и скидок на возраст, наоборот, ввести самые жестокие способы телесного наказания по отношению к ней. Лишь строгостью, жесткостью и жестокостью возможно искоренить в этом ребенке порочный нрав и преступную злобность… Поэтому, контесса, едва вы получите это письмо, прошу вас незамедлительно отправиться в Кастелло-дель-Чьяве и предъявить свои права на Норму, которые я вам в этом письме полностью предоставляю. Если вы встретите непонимание со стороны менторши моей дочери, а также домоправителя, покажите им это письмо. Они обязаны отпустить с вами девочку: это мой безоговорочный приказ. Я вверяю ее вашей власти, вы вольны делать с нею, что угодно, лишь бы это служило исправлению ее порочности. Если Норма откажется ехать с вами, примените всю возможную силу, а также скажите ей, что в случае неповиновения вам я отрекаюсь от нее, как от дочери, лишаю ее своего родительского благословения и покровительства, она не получит положенного наследства и титула; более того, я клянусь, что лично продам ее в рабство в любое из чернокожих племен Архипелага Слоновой Кости. Надеюсь, вы исполните мою просьбу, причем в скором времени, также надеюсь, что ваши усилия не пропадут втуне, и Норма станет порядочной благонравной девушкой, достойной носить фамилию Азиттизи. Прошу вас запретить ей общаться с другими воспитанницами, запретить разговоры, сплетни, лакомство, привязанность к вещам и безделушкам и так далее. Вы знаете, что надобно делать. Разумеется, я выплачу любые суммы по первому вашему требованию, деньги будут взяты из наследственной доли Нормы. Засим остаюсь ваша покорная слуга, вдова Азиттизи. Писано в день св. Сабато месяца агосто, пятого года правления рекса Альфонсо Светоносного».

Она сложила листок пополам и спрятала в борсетта. Потом долго и испытующе глядела на меня. О Спящий! Я была оглушена, раздавлена, убита! Моя мать считает меня порочной! Моя мать готова отречься от меня! Готова даже продать меня в рабство! А схола! Это что, вроде многоместной тюрьмы для девочек, которые вызвали гнев у своих родителей?!

Я соскочила с кресла и подбежала к окну. Мне хотелось вспрыгнуть на подоконник, распахнуть створки и броситься вниз, прямо на острые камни замкового двора! Лучше смерть, чем такой ужас! Неужели только для этого меня лечили и опекали!

Видимо, контесса догадалась о направлении моих мыслей. Она качнула кистью руки в мою сторону и тихо проговорила:

– Комбатанте, прошу вас…

Узкий и щуплый мужчина с вислыми усами встал и шагнул ко мне, лицемерно улыбаясь:

– Доминика Норма, что это вы задумали? Вернитесь в кресло, пэр фаворэ!

Меня затрясло от ненависти:

– Не смейте мне указывать в моем доме! Убирайтесь, все убирайтесь! Это ложь, мой отец не мог написать такое! А если даже и написал, я никуда не поеду! Ни в какую схолу, будь она проклята! Шагу не ступлю из кастелло! Охрана, на помощь!

Я напрасно их звала. Нет, я не верю, что они меня предали, просто им запретили даже нос высовывать с людской половины замка. Я знаю, они меня жалели и несмотря ни на что, не считали меня сосудом зла и греха.

Комбатанте шел прямо на меня, чуть пригнувшись, мерзко улыбаясь, растопырив руки, словно мы собрались играть в салки. Я отступала от него, мне была омерзительна даже мысль о том, что его тонкие, похожие на дождевых червей, пальцы коснутся меня, моей одежды.