У старых грехов тени длинные

– Кстати, спасибо за чайник, – сказала Аида теплым голосом.

Сестренка всегда умела благодарить и делала это так, что люди не могли не чувствовать себя настоящими героями.

– Пользуйся на здоровье. – Не зная, куда деть глаза, Светлана зашарила взглядом по стенам.

На стене над дверью висел новый коллаж фотографий. Аида в костюме клоуна, напомаженное лицо и яркие щеки. Аида и Стас с Вадиком на руках на фоне Ленских столбов. У каждого что-то красное в одежде: юбка у сестры, галстук у зятя, красные носки у племянника. Аида с шарами и сыном. Обернутая в мишуру Аида у елки, и, наконец, двое лицом к лицу. Аида и Стас. Ладонь Стаса бережно поддерживала Аидину запрокинутую голову с раскрытыми для поцелуя губами. Сцена выглядела настолько интимной, что Светлана невольно отвела глаза.

Может быть, все было не так плохо, как она воображала? Если бы только не этот жуткий, безобразный синяк на нежном лице сестры. Смог же мужчина (способный ударить женщину!) создать дом, в котором хотелось жить. Может, все наладится, когда у Аиды родится еще один ребенок? Аида перестанет флиртовать с незнакомцами, а Стас перестанет ревновать.

Светлана с надеждой вгляделась в Аидино лицо:

– Ты хотела о чем-то спросить?

– Ты только не подумай ничего, – запнулась Аида, выхватила из подставки на столе бумажную салфетку и скрутила ее в тугой жгут, – я просто так спрашиваю. Летом мне будет, как маме, когда она… умерла.

В гулкой тишине жалобно осело махровое ухо мишки на чайнике.

– Я не знала, что ты так сильно по ней скучаешь, – Светлана почувствовала, как неожиданно охрип голос, – я тоже часто про маму думаю, особенно на Виткиных концертах, или когда с уроками помогаю. Ты, наверное, не помнишь, мама мгновенно запоминала стихи. И песни…

– Я… не про то, – не поднимая головы, сказала Аида. – Когда тебе исполнилось двадцать девять, ты не боялась… умереть?

Аида затеребила в руках скрученную в жгут салфетку, посыпались на стол крошечные белые хлопья.

Светлана почувствовала, как глаза заволокло непрошеными горькими слезами. Все утро накануне того злосчастного Нового года, первого Нового года без мамы, с неба падал медленный, торжественный снег. Снежные хлопья важно кружились в воздухе, ложились на землю и пропадали, смешиваясь со старым снегом. Продрогшая до костей Света стояла на крыльце тети-Машиного дома и ловила снежинки на варежку, надеясь, против логики, хоть на миг продлить им жизнь.

Глава 7

– Чего вздыхаем? – Шура с тревогой вгляделась в дочкино лицо.

Лена перестала выводить узоры вилкой на старенькой, тщательно отмытой клеенчатой скатерти.

– Виткин папа – лучший на свете. И дом у них большой и красивый. И лампы везде… с хрустальными висюльками!

Лена уставилась на свисавшую с потолка лампочку без абажура с таким мечтательным выражением, что у Шуры заболело сердце. Совсем недавно крошечная Леночка сидела за столом на высоком стульчике и беззаботно болтала ножками. Какими бы ни были тогда Шурины тревоги, она мчалась домой сломя голову и успокаивалась только тогда, когда находила, что с Леночкой все было в порядке. Дочка росла покладистой, необычайно улыбчивой и легко шла на руки ко всем подряд. Няни в яслях, соседи, – все любили маленькую Леночку, потому что она никому не причиняла лишних хлопот и редко болела, словно понимала, как нелегко им придется, если Шура не сможет ходить на работу.

– Я коржики испекла, – сказала Шура, – молочные.

– Вита говорит, сладкое – плохо для фигуры, – сообщила Лена нравоучительным тоном.

– Нормальная у тебя фигура, – растерялась Шура.

– У меня лицо большое, – вздохнула Лена, – и ноги тонкие. Вот были бы у меня ноги, как у Виты, меня бы тоже ставили в первый ряд!

– Нормальные у тебя ноги, и вообще… – горячо возразила Шура и тут же смешалась, сама не понимая, куда ее завело это «вообще» и как оттуда выпутаться.

Из всех знакомых девочек Лена выбрала в подруги дочь Золотаревых.

– Мам, давай люстру купим, я в хозяйственном видела похожую, с висюльками из прозрачного пластика.

Лена сложила руки просительным ковшиком, как нищая девочка на обложке книжки, которую она получила во втором классе за хорошую учебу.

– Мы же на велосипед копим, – тихо сказала Шура.

– Почему у нас так мало денег! – В голосе Лены послышались близкие слезы.

– Ты же знаешь, я одна, – виновато пробормотала Шура.

Лена опустила голову.

Шура с жалостью посмотрела на дочку, густые Ленины волосы разделяла бледная полоска пробора, словно бежала по темному лесу тонкая светлая дорожка.

– Может, чаю тебе налить? – с надеждой спросила Шура.

Леночка любила чай, и раньше, до дружбы с дочерью Геннадия Петровича, она любила тихие вечера вдвоем. Обычно Шура сидела напротив дочери, пила пустой чай и удивлялась подарку судьбы. Леночка была умной и милой, она нравилась людям, и люди нравились ей.

– Не хочу, – отрезала Лена, – я коктейля, знаешь, сколько выпила, бананового? Два больших стакана! Только это и не стаканы вовсе, а фужеры!

Шура отставила пустую чашку и отошла к плите. Что-то едкое защипало глаза. Шура вытерла лицо рукавом, сняла крышку со сковороды и поддела ложкой котлету:

– Котлеты-то хоть будешь? Я добавила к желудочкам немного грудки.

– Мам, – сдавленным голосом спросила Лена, – он что, совсем нас не любил? Ты никогда ничего мне не рассказывала.

В ее голосе было столько боли и в то же время надежды, что захлебнулось, забыло, как стучать, Шурино сердце. Почти тринадцать лет она готовилась к этим вопросам и до сих пор не нашла хорошего ответа. Правда была простой и глупой, совсем не такой, на которую надеялась Лена. Жаль, что Шура так и не научилась врать. Не было отношений, не было разговоров. Леночка получилась потому, что Шура так захотела.

Тем летом Шура работала поварихой в лагере, где молодые спортсмены со всего района готовились к республиканской Спартакиаде. Было сразу видно, что Алеша приехал из маленькой деревни, он никогда не отказывал в помощи, добровольно таскал ведра с водой и приносил из тайги хворост. Он ни на что не намекал, не просил, просто сидел рядом и не сводил глаз с ее груди. Она сама взяла его за руку и повела в свою палатку. Шура вспомнила, каким растерянным у него было лицо, какими ладными были на ощупь его плечи. Обнимать Алешу, вдыхать его запах, слышать его дыхание было сладко и совсем не стыдно. Стыд пришел потом, когда он признался, что у него никогда раньше не было женщины. Шура подождала, пока он оденется, и прогнала его прочь. Алеше было всего семнадцать лет. Она сделала с ним то же самое, что сделал с ней недочеловек, одна мысль о котором до сих пор выворачивала наружу кишки.

– Мама?

Шура вздрогнула всем телом, как получившая пинка собака. Разбрызгивая мучной соус, шмякнулась на плиту аккуратная котлетная шайба. Шура засуетилась, закрыла крышкой сковородку, перенесла котлету на свою тарелку и схватилась за тряпку. Тонкая, искусственная ткань мгновенно пропиталась белесыми каплями мучного соуса. К Шуриному горлу подступила тошнота. Точно так же неопрятные белесые капли пропитали ветхие трусики двенадцатилетней Шуры, когда уважаемый всеми односельчанами человек-оборотень небрежно вытер ими свой еще подрагивающий багровый член.

Глава 8

Уже вторую неделю температура на улице держалась ниже пятидесяти градусов, и Светлане стало казаться, что мороз таинственно пахнет свежими огурцами. Сугробы укрыли улицы и крыши толстым одеялом. Солнце выглядывало всего на несколько часов, одаривало мир неясной мимолетной улыбкой и поспешно заваливалось за покрытый дымкой горизонт. Замерла, затихла природа, только люди продолжали копошиться в домах, затерянных посреди белого безмолвия.

Впереди замаячил Новый год, Светлана начала запасаться подарками. В прошлом году маленькие сюрпризы, пусть самые незатейливые: блокнотик с нарядной обложкой, набор разноцветных ручек, плетеный бисерный браслетик – вызвали радость у каждого. Рассыпались в благодарностях девчушки из Виткиной гимназии. Улыбнулся, на мгновение превратившись в ушастого мальчишку, молчаливый завхоз. Главной Виткиной подружке Леночке достался брелок для ключей с приделанной к нему на цепочке плюшевой игрушкой. Леночка тут же надела кольцо брелка на палец, расправила мохнатые ушки крошечной плюшевой панды и понесла показывать матери. Принарядившаяся для ежегодного праздничного вечера Шура зашлась кирпичным румянцем, нашла Светлану в толпе и благодарно кивнула. Светлана неловко улыбнулась в ответ, пообещав самой себе, что на следующий Новый год обязательно подготовит что-нибудь и для Шуры.

В спальне зашелся требовательной трелью стационарный телефон, его поддержал параллельный аппарат на кухне. Светлана отложила в сторону корзину с вещами для починки. Кто бы это мог быть? Федора Игнатьевна звонила обычно на мобильный, горстка коллег, с которыми Светлана поддерживала отношения, могли и не знать номер домашнего телефона. Светлана сняла трубку и перешла в свою комнату. Угловая комната дома всегда была тихим, спасительным местом, куда не доходили звуки внешнего мира.

Телефон на Гениной тумбочке звонил, казалось, из последних сил. Номер звонившего в окошечке плоской трубки на подставке отличался от номера директора Виткиной гимназии на две последние цифры. Светлана прочистила горло и схватила трубку. В ухо застрекотал незнакомый, механический голос. Вдруг почудилось, что на том конце провода не человек, а бездушный аппарат.

– Да, мама Золотаревой, – ответила Светлана, чувствуя себя неизвестно в чем виноватой, – приятно… познакомиться. Я слышала, что в гимназии… новый завуч.

Слова посыпались из трубки с такой скоростью, что закружилась голова. Светлана присела на кровать:

– Совсем не делает домашние задания? По какому предмету?

Трубка разразилась длинным списком упущенных предметов, дат и количеством не сданных домашних работ.