В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919

Набит туго весь, как кожаный мяч для футбола, скрипит и трещит по швам, но взлететь может только от удара ногой.

Этим отсутствием чуткости можно объяснить благоденствие и мирное житие провокаторов рука об руку с честнейшими работниками – большевиками.

Этим можно объяснить и бестактность «запломбированного вагона».

Энгельс не мог предвидеть этой пломбы и не мог дать своей директивы.

Что касается провокаторов, то ведь мало слышать их, потому что слова и дела их всегда соответствуют и даже превосходят самые яркие лозунги «обрабатываемой» ими партии, – надо чувствовать, как они говорят и делают. Для людей, лишённых этой чуткости, всегда будут происходить события, которых они никак не ожидали.

Разве не дискредетировано теперь слово «большевик» навсегда и бесповоротно?

Каждый карманник, вытянувший кошелёк у зазевавшегося прохожего, скажет, что он ленинец!

Что ж тут? Ленин завладел чужим домом, карманник – чужим кошельком. Размеры захватов разные – лишь в этом и разница. Ну да ведь большому кораблю большое и плавание.

Ленинцы: большевики, анархисты-коммунисты, громилы, зарегистрированные взломщики – что за сумбур! Что за сатанинский винегрет!

Какая огромная работа – снова поднять и очистить от всего этого мусора великую идею социализма!

Большевики хотели сделать смотр своим приверженцам en grand.[21 - По полной программе (фр.).] Порадовать своё сердце.

Мне приходилось часто слышать ленинцев на маленьких уличных митингах. Их антураж всегда был трогательно хорош.

Один раз, в знаменитую ночь после милюковской декларации, какой-то большевик на углу Садовой требовал отказа от аннексий и контрибуций. Стоявший рядом со мной молодой солдат особенно яро поддерживал оратора – ревел, тряс кулаком и вращал глазами.

Я прислушалась к возгласам солдата:

– Не надо аннексий! Долой! Ну её к чёрту. Опять бабу садить! Долой её, к чёрту!

Вот кто поддерживал ленинцев.

– Опять бабу садить!

Солдат искренно думал, что аннексия – это баба, которую собираются куда-то садить. Да ещё «опять». Значит, она и раньше сиживала, эта самая аннексия.

В другой кучке центром был высокий солдат-хохол, старательно уверявший, что министров надо выгнать, иначе «хидра реакции поднимет свою голову».

А рядом стояла старуха, утирала слёзы и умиленно приговаривала:

– Дай ей Бог, сердешной, пошли ей Господи! Уж намучавши, намучавши…

Всё это похоже на выдуманную фельетонную юмореску, но даю вам честное слово, что это слишком глупо, чтобы быть выдуманным.

Это было частичное выступление великой армии Ленина. Выступление идейное.

Но ведь Ленин своей армией доволен. Старухой, молившейся за гидру реакции. Доволен солдатом, не желающим «садить бабу». Доволен даже Малиновским. Даже теми несколькими десятками зарегистрированных громил-специалистов. Он от них не отречётся.

Великое триумфальное шествие безграмотных дураков и сознательных преступников.

Каждый, кто желает поменьше работать и побольше жрать, смело называет себя ленинцем.

– Жраньё явное и равное.

Любая лошадь подпишется под таким лозунгом и пойдёт за хозяином, провозгласившим его.

А Ленин, рассказывая о заседании, на котором были он, Зиновьев, Каменев и пять лошадей, будет говорить:

– Было нас восьмеро.

Как выйдут они из этого тупика?

Неужели Ленин опять поднимет воротник, спрячет нос и поедет в Швейцарию?

А ведь выходить как-нибудь нужно. Потому что те сознательные работники, которые до сих пор шли за ним, увидя себя в лошадиной компании, вряд ли пожелают остаться в ней.

Сколько веков издевается человечество над неудачной выходкой Калигулы, посадившего лошадь в сенат.

А ведь одна лошадь, да ещё в сенате, гораздо меньше компрометирует дело, чем целый табун как опора великого дела социализма!

Дождались

Это был первый период нашей революции.

Период праздничный.

Развевающиеся над городом красные флаги были ярки, свежи и новы.

Расклеенные по стенам плакаты, призывающие к объединению, к образованию профессиональных и политических союзов, были тоже и новы, и свежи, и ярки.

И среди них – маленькое воззвание, скромное на вид и удивительное по содержанию:

«Осудари новгородские! – гласило оно, – пора нам объединиться под нашим вечевым колоколом. Довольно Москва держала нас в своих цепких лапах и пила нашу кровь. Господин наш Великий Новгород…» и т. д.

Заканчивалось воззвание приглашением на заседание и подписью какого-то мирового судьи, осударя новгородского.

Мне это воззвание очень понравилось. В первую минуту показалось даже, что я сплю и снится мне, что я живу много столетий назад.

Но листок был такой аккуратненький, так чисто отпечатан и пах свежей типографской краской, что я очнулась. Это был не сон, а анекдот.

Хотела взять листок на память, но неудобно было срывать его. «Осудари» могли счесть меня за приспешницу Ивана Калиты и прочих собирателей государства Московского.

Все, кому я об этом призыве рассказывала, приходили в хорошее настроение, и я водила их на угол Садовой и Невского почитать и удостовериться лично.

Листок вдохновлял.

Проектировались новые воззвания. Кто-то предлагал требовать от имени израильтян свержения ига филистимлян.

Но вдохновляющий нас листок скоро оказался заклеенным другим, менее экзальтированным воззванием: