В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919

Новый уклад

Это дело пока ещё совсем новое, но чувствуется, что скоро оно наладится, да и мы к нему приобвыкнем, и всё пойдёт как по маслу.

Я за этим делом давно наблюдаю и вижу, как началось оно с пустяков.

Пришла ко мне Софья Ивановна, пришла, улыбнулась и сказала весело:

– А ведь сапожник сшил мне сапоги.

– Быть не может!

– Смотрите сами.

Смотрю: действительно, факт на лицо <sic!> – сапоги на ногах.

– Что же это с ним случилось? Заболел он что ли? Чего ради он вам стал сапоги шить? Дело неладное. Лучше признавайтесь.

Она долго старалась увильнуть от прямого ответа. Наконец призналась: за эти сапоги она обещала сапожнику раздобыть полпуда сахару. Раздобыла – и получила сапоги.

– А и делец вы, Софья Ивановна, – сказала я и приняла факт к сведению.

Сахару у меня не было, но было полтора фунта муки-крупчатки.

Взяла муку, перевязала мешочек для эффекта сиреневой ленточкой и пошла к модистке.

– Мадам Антуанет! – сказала я. – Мне нужно зимнюю шапочку, а то у меня уши мёрзнут.

– Шапочку? – удивилась мадам Антуанет, точно я заказываю ей канонерскую лодку. – Зимнюю шапочку мы вам можем сделать не раньше июля, и будет она стоить сто восемьдесят рублей, если мягкая, без проволоки, и двести сорок, если с проволокой, потому что проволока теперь идёт на заграждения.

Я посмотрела ей прямо в глаза и сказала тихо, но внятно:

– У меня есть полтора настоящих фунта настоящей муки-крупчатки.

Она извинилась и села на стул, – у неё закружилась голова.

Оправившись, она спросила у главной мастерицы:

– Скажите, мадмазель Мари, вы успели бы сделать шапочку для мадам в три дня?

– Если это необходимо, разумеется, смогу.

– Я оставляю четверть фунта задатку, – сказала я. – Выдайте мне расписку.

Дома меня бранили за непрактичность. Говорят, что нужно было поторговаться. Теперь, конечно, уж поздно, но вперёд буду осмотрительнее. А то так недолго и вконец разориться. К тому же нехорошо жить выше средств.

Устроившись с шапочкой, подумала о муфте. Меховщик обещал, что к августу непременно сошьёт. Я просила хоть к маю. Всё-таки мне теперь не так холодно будет, если я буду знать, что через четыре месяца засуну руки в муфту.

Но он не соглашался на мои доводы.

И вдруг я вспомнила.

– Господин Зайкин, – сказала я, – у меня есть полфунта сливочного масла.

Он задумался.

– Вот если бы у вас была ветчина, я бы уж постарался, а впрочем… Вавила Сергеич! – позвал он своего закройщика, – нам заказчица предлагает полфунта сливочного масла… А? Как вы думаете?

Закройщик думал недолго.

– Госпожа Немподистова, которой лисью шубу перефасонивали, жаловалась, что масла нет. Они нам ветчиной платили; у них, кажется, и ещё ветчина есть. Так можно им масло на ветчину выменять.

Хозяин пошептался с закройщиком. Дело наладилось. У меня через месяц будет муфта.

Дело вообще налаживается, но иногда поражаешься отсталостью и косностью человеческой. Так, например, сегодня в трамвае, когда кондуктор потребовал с меня получить за билет, я выгребла из кошелька бурый, зеленоватый и голубоватый мусор, называемый «мелочью», посмотрела в честное усталое лицо кондуктора, и мне стало стыдно отдавать за проезд такую ерунду. Везут ведь по-настоящему. Я подумала и вытащила из кармана малиновую карамельку, припрятанную как утешение, на случай житейской неудачи.

– Вот вам за проезд.

Кондуктор вздохнул, облизнулся и снова вздохнул.

Оказывается, что город всё ещё по-старому принимает какие-то знаки вместо настоящих необходимых предметов потребления. Символы вместо материи.

Декаденты несчастные!

Теперь озабочена вот чем: моей портнихе нужны макароны, – иначе останусь без платья. А у меня торгового материала только баранья котлетка да пачка спичек.

Так вот, не переменится ли кто-нибудь со мной?

Котлетка довольно хорошая, с косточкой. Спички тоже ничего себе, – с ручательством на огнеспособность, по крайне мере двадцатипроцентную.

У кого есть макароны?

Откликнитесь!

Семечки

Грызут семечки!

Этой тупой и опасной болезнью охвачена вся Россия.

Семечки грызут бабы, дети, парни и солдаты, солдаты, солдаты…

Беспристрастные, как их принято называть, историки назовут впоследствии этот период русской революции периодом семеедства.

Психиатры обратят внимание на эту болезнь, изучат её и отнесут, вероятно, к той же категории нервных заболеваний, к какой относят кусание ногтей, различные тики, непроизвольные гримасы и навязчивые жесты.

С болезнью этой надо бороться и принять меры решительные и безотлагательные.

Россия заплёвана подсолнечной шелухой. Улицы, переулки, вокзалы, сады, трамваи.