Не к ночи будь помянута

– Герман, спасибо тебе большое за всё. Я… не смогу теперь, правда… но потом я обязательно отблагодарю тебя, вот увидишь, я покрою все расходы. У меня был очень непростой день. Так много случилось, что в голове не укладывается. Давай так – я буду тебя спрашивать, а ты отвечай. Ладно? Это очень важно!

Я воспользовался тем, что у неё закончился воздух.

– Чё-то я сейчас не понял, кто тут командир. Обалдеть просто! Представь себе, мне тоже хочется кое о чём спросить. Но я, как видишь, веду себя деликатно. Деньги твои мне не нужны. Просто отдыхай, хорошо выспись. Завтра будет день.

– Я завтра уйду! Просто так получилось, но я уйду, правда…

– И тебя найдут под забором в твоём чудесном пальто, погибшую от истощения. Не надо глупостей. Завтра тебе будет хуже.

– Мне нельзя здесь оставаться! Я не могу тут!

– Ну, придётся потерпеть. Или скорая помощь, как вариант.

– Послушай меня! – крикнула она так, что аж закашлялась.

– Нет, это ты послушай! – почти заорал я. – Ты пришла сама. Никто тебя не звал, но ты пришла к нам. Я помогаю, чем могу. У меня такие гости тоже не каждый день бывают! Ты что думаешь – ты такой из себя подарок, а я именинник? Я ж тебе, дуре, добра желаю. И в ответ всего лишь требую не перечить мне. Просто не мешай, поняла! Повторяю, я не лезу к тебе с расспросами, не спрашиваю документы, не звоню в полицию! Лежи уже и помалкивай.

Она прямо глазами засверкала от такого отпора. А как ты хотела? Ты бы попробовала у овчарки удалить чирей без наркоза. Или уверить блондинистую хозяйку гламурненького пёсика в необходимости  удаления у него части больного ушка. В нашем деле важна твёрдость. Потом ещё спасибо скажешь.

– Хорошо! Хорошо. Что ты собираешься со мной делать дальше? Всё равно твоя мать выкинет меня.

– Будет день – будут и песни, – спокойнее сказал я. – Тебе, наверное, в туалет хочется, жидкости влилось много. Давай провожу.

– Сама.

Ну, давай-давай, барабанная дробь. Она завернулась в простыню, лихо встала и, задрав нос, пошла из комнаты. Уже на пороге её повело, и если бы я не подхватил, она бы и этот косяк отметила своим черепом. Я дотащил её до нужного помещения и велел на всякий случай не запираться.

Начала болеть голова. Я глянул на часы. Три часа, четвёртый. На завтра все планы накрылись. Я почувствовал злобное раздражение, но не из-за того, что понедельник потерян, а потому что я повёл себя как кретин.  Взял и разоткровенничался, как бабуська в плацкартном вагоне, поддался на расспросы человека,  о котором вообще ничего не знаю .

Послышался звук сливаемой воды, и Ада вышла, важная как индейский вождь. Я не удержался и фыркнул. Она неодобрительно глянула на меня.

– Можно какую-нибудь одежду, пожалуйста.

В этот раз я не стал брать мамины вещи, а дал ей свою футболку из тех, что поновее и посвободнее.

– Как себя чувствуешь?

– Спасибо, гораздо лучше.

– Спокойной ночи! Зови, если что.

Прикрыв дверь, я отправился спать в мамину комнату. Раздеваться не стал, так и лёг на спину по диагонали кровати. Голова раскалывалась, но сон не шёл. Меня тянуло к моему компу, но он остался с девчонкой, а её общества мне хватило сегодня с лихом. Просто надо полежать с закрытыми глазами и отдохнуть. В голову лезли всякие мысли. Я их гнал, чтобы не провоцировать мигрень. Думай о хорошем, думай о хорошем…  Завтра я не пойду на учёбу и на работу. Завтра, нет уже сегодня, надо что-то наврать. Я заболел. У нас залило квартиру. Сломался замок. Угнали машину. Подобрал ненормальную бродяжку. Чёрт.

За дверью что-то двинулось. Я бы сам не расслышал, но Герасим моментально поднял уши и напрягся. Куда это мы? Порыться в маминых шкатулках, спустить мой ноут из окна подельнику или зарезать меня во сне?

Я бесшумно слез с кровати, босиком прокрался по коридору в кухню и включил свет. Ада вздрогнула и выронила из рук кусок хлеба.

8

Скоро ботинки развалятся, я совсем разобью ноги и не смогу идти. Лошадь долго не протянет. Я одна и вокруг нет человеческого жилья. Только песок и камни, но песка больше. Днём он жжёт кожу сквозь подошвы. Ночью от почвы поднимается холод и проникает до костей. Нужно идти всю ночь, не останавливаться. Днём  – найти убежище и поспать.

Я смотрю вверх. Холодное, светлеющее на востоке небо. Чужие равнодушные звёзды. Я ищу Полярную звезду и сверяю направление. Всё правильно.

Сколько ещё протянет Орлиха? Может, дня три, может, меньше.

Я намечаю на горизонте горбатый каменный островок с редкими кустами. Встанем там, надо поспать. Идти часа два, за это время рассветёт и будет теплее. Как холодно. Как я устала. Спать.

Теперь я намечаю близкие цели, и, дойдя до них, позволяю себе и лошади постоять секунд тридцать. Больше нельзя, а то упаду и не встану. Острый камень. Сусличья нора. Сухой куст. Ещё камень. Пучок травы.

Что-то шевелится. Я настораживаюсь. Не двигаться, это рядом. Из невидимой норки осторожно вылезает скорпион и медленно ползёт по песку. Он слишком поздно замечает меня. Я прижимаю его ногой и быстро срезаю ножом жало. Расковыряв панцирь, высасываю содержимое дочиста и выкидываю пустые хитиновые скорлупки. Во рту повисает горьковатый вкус.

Восток светлеет. По пустыне проносится леденящий ветерок. Я потуже завязываю пояс и сую руки в карманы куртки. Ещё половина пути, нет, больше. Под ногами мелькает мелкий зверёк. Слишком быстрый, не поймать.

По набережной едут люди. Прозрачно-синее небо с тёмными облаками обрастает звёздами. Женщина в светлом пальто быстро идёт в сторону булочной. Загораются окна домов – жёлтые, алые и оранжевые квадраты. Из открытой форточки гнусаво поёт радио.

Я трясу головой. Не спать.

Мой путь бесконечен и вся жизнь – пустыня. Больше ничего нет – так, было не со мной, привиделось, приснилось и растаяло. Есть только пески, камни и холод.

Мы добредаем до камня. Я так устала, что не чувствую ног.

Тут можно выспаться. Скоро будет жарко. У скалы удобный выступ, хватит места обоим. Лошадь опускает голову и скорбно фыркает.

Больше всего хочется упасть и забыться, но нужно сделать кое-что ещё. Иначе не выживу.

Я ласково глажу Орлиху, и она всё понимает. Необходимость для меня, милосердие для неё. Чем меньше проживёт, тем ей легче. Обняв лошадь за шею, я медленно провожу ножом по мягкой шкуре.

Я резко проснулась, и не сразу поняла, где я и что со мной. Чужая комната, чужая постель. Быстро выпростав руки из-под одеяла, я посмотрела на них. Ничего не изменилось. Я закрыла глаза и полежала, обдумывая своё состояние. С одной стороны, то, что произошло, было противоестественно, нелепо, нереально. С другой – воспринималось теперь как-то спокойнее, как будто, так и надо.

Но зачем?! Кому всё это понадобилось, для каких целей? Ведь был же кто-то, я помнила. Большие руки, пальто…

Не сейчас. Спать. Я не буду об этом думать. Я сто лет не ела и тысячу  лет не спала. Не бегала, не прыгала из окон. Я вечность не погружалась в тёплую ванну. И столько же не видела человека, не говорила, не слышала музыки.

Господи, может ты и правда есть. Тогда будет хоть какое-то объяснение. Потому что я заслужила наказание. Возможно, это только начало.

Спать, спать. Я закрыла глаза и попыталась успокоиться и уйти, но ничего не вышло. Я могла только заснуть, нормально, по-человечески заснуть, это было необыкновенно и приятно. Я очень устала.

Йозеф сидит за столом напротив меня и улыбается. Красивое лицо. Немного длинноватое и узкое, но красивое. В больших светло-голубых глазах отражается огонёк свечи. Перед ним стоит тарелка с кусочками бекона и бокал вина. Эстет. Даже тут умудряется найти вино, хотя если пьёшь, чтоб напиться, не всё ли равно, сошёл бы и перегон. Йозеф поднимает хрустальный фужер с отбитым краем.

– Я пью за мой героический красивый девушка.

Я прекрасно поняла бы и на немецком. В такой ситуации и конь бы понял. Но я благодарно улыбаюсь – мой герой ради меня учит мой язык.

– Это ты, Йозеф, герой. Ты нас спас.

– Солдат должен быть справедлив. Женщина и слабый человек не должен воевать.

– Как хорошо сказано.