Маркизет

Дождь, и правда, быстро закончился. Дуся суетилась, совала гостинцы, вытаскивала сухие платья, заставляла переодеваться. Даже на мальчика нашлась какая-то старая детская майка.

И только когда за спиной остался и Дусин дом, и Дусина деревня, все пятеро поняли, как бесконечно устали. Запинаясь, нога за ногу, шли они к станции по тяжёлой, липнущей к ногам парящей земле, по рыжему суглинку. Теперь молчали все. У женщин после непривычной порции водки сушило во рту. Мальчик и девочка еле плелись.

Дорога шла под гору. Травы и цветы неистово пахли, жаворонки радостно заливались над головами, но теперь этого не замечал никто.

До станции осталось всего ничего, всего-то пересечь лесополосу и выйти к платформе… когда внизу свистнула и отправилась прочь последняя электричка. Женщины застыли. За их головами медленно опускался нежаркий красный круг солнца.

Обратно идти не спешили. Ватные ноги загребали подсыхающую грязь.

А на холме вдруг остановились, позабыв про усталость. Рыже-золотой умытый мир развернулся перед ними – мир, от которого одни отвыкли, а другие ещё толком не видели. Лето в зените, спелое лето, чистое вечное лето горело и парило в багряном закате, в рамках высоких золотых туч. И снова – что-то мучительно сжалось в животе, будто взвелась крохотная пружинка, заводя тайный будильник внутри каждого из пятерых.

Солнце окрашивало красным их глаза, кожу и волосы.

2

Машка

– Вееерка! Вееерка!

Она неслась через траву, и вся её нелепая фигура выделялась на фоне заката зловещей чернотой. Мальчик и девочка испуганно сжались. Это было куда страшнее совы на чердаке.

– Верка! И Настька здеся… Зинка, ты что ли? Ну не узнать, богата будешь!

– Машка?

– Дык, а то!

– Машка Семёнова?

– Ну, уж кака Семёнова-то? Вспомнили! Дак вы чего не зашли-то? Мимо же идёте.

Женщины переглянулись. Они совсем позабыли про Машку. А теперь она выскочила перед ними – высокая, нескладная, костистая, с большими руками и ногами, с широким ртом на грубом морщинистом лице, страшная, обношенная Машка, Машка-дура, Машка-маркизет – выскочила так же, как выскакивала всегда – словно чёрт из табакерки.

– Да мы на поезд торопились, – мельком бросив взгляд на детей, сказала Настя. – Вот и не успели.

– Так расписание-то сменилось! – крикнула Машка и рассмеялась. – Сменили расписание-то, а никому не сказали. Так вы чего теперя, бездомные?

– Да нет, пойдём потихоньку. Вон нас Дуся звала ночевать.

– Ай! – Машка только рукой махнула. – До Дуси час топать, а у вас дети качаются. Пошли ко мне.

Женщины снова переглянулись. Посмотрели на детей, на их грязные ноги и осовелые глаза.

Свой дом – старый, но ещё крепкий, не покосившийся, Машка отдала сыну. А чего ей? Много ли надо? Молодые, им нужнее.

Теперешним её жильём давно стала крайняя комната старого барака, что в незапамятные времена построен был для укладчиков железнодорожной ветки. Укладчики сделали своё дело и разъехались, а в бараке остались жить такие же, как Машка – люди невеликого достатка и невеликого ума.

Ужинали в узкой комнате, хлебали вчерашние щи, настороженно поглядывали по сторонам. Куда Машка всех разместит? Тут и повернуться негде.

А Машка радовалась. Слушала внимательно, качала большой головой, вздыхала, смеялась.

Дети оглядывали комнату с недоумением. Они не понимали, как так можно жить. Не было у Машки ни телевизора, ни радио, ни книг. Не было даже холодильника. Всего-то добра – узкая кровать, стол у окна, укрытые дорожками ящики вместо стульев да узкий облезлый шкаф. На окне вместо занавески – марля. На полу в рядок – банки с огурцами.

В синеющее окно ударялись мотыльки. Машка зажгла единственную лампочку и стала готовить постели.

– Я вам, девки, в сарае постелю, вы привычные. На люцерне поспите. Там и комары не кусают. А на кровати детей положим.

Но дети уже успели отдохнуть и в один голос заявили, что раз такое дело, спать они будут только в сарае. В кои-то веки вырваться из города с ночёвкой и упустить такую возможность казалось просто немыслимым. Бабушки только махнули рукой.

Их положили на куче подсохшей духмяной люцерны, и, чтобы не было страшно в темноте, широко растворили дверь. В проём было видно, как медленно восходит над серебряным бурьяном жирная медовая луна, похожая на горячую лепёшку. Звёзды, только недавно тысячами рассыпанные по небу, теперь уступали ей, становились тусклее, спокойнее. За стеной сонно возились куры. Кошка бесшумно выскользнула, остановилась на пороге, посмотрела в темноту и так же бесшумно ушла. Дети лежали в душистом тёплом гнезде, смотрели на луну, смотрели на звёзды и потрясённо молчали.

То был миг единения с миром, но они были слишком молоды, чтобы сознать его исключительность и величие. Они думали – такое ещё случится, а может, будет и ещё лучше. И мальчик, и девочка ещё не знали, что на Земле полно людей, не прочувствовавших подобного ни разу в жизни.

Машка тихо вышла во двор и развесила позабытые всеми сырые вещи. Из платья девочки что-то выпало и звякнуло об известковые камни. Машка пошарила по камням, по короткой тёмной траве и подняла маленькую витую ложечку. Она повертела её в руках, что-то туго припоминая. Потом увидала – будто звёздочка блеснула на земле рядом с ногой. То была стеклянная бусина, отливающая в лунном свете мутным перламутром. Машка подняла и её, погладила, погрела в большой грубой руке и убрала вместе с ложечкой в маленький кармашек чужого детского платьица – туда же, где уже лежали две катушки ниток, пахнущие пылью, мышами и долгими зимами.

Спального места в доме Машке не хватило. Настю, как старшую, она по-хозяйски уложила на свою постель. Вера и Зина раскинулись на постеленных по полу тулупах. Спать же с детьми она не хотела – знала, что по ночам храпит так, что хоть святых выноси.

Машка тихо сняла с верёвки старый простиранный половик, пересекла общий двор, перешла дорогу и углубилась в посадку. Там разворошила спрыснутый дождём соседский стожок, обернулась в половик и легла на спину.

Теперь и она видела чернильное небо, звёзды и луну, но ни восхищения, ни радости они у неё не вызывали. Правда, она понимала, что это красиво. Машку всегда притягивало всё красивое.

Комары не кусали её – не могли справиться с выветренной грубой коричневой кожей. Машка закрыла глаза. Стеклянная бусинка не шла из головы. Но Машка не умела долго о чём-то думать и быстро заснула.

3

Дурочка

Она родилась неведомо какой по счёту. Родилась так, как родятся кошки или собаки. В тот же день с утра хоронили её брата, умершего от скарлатины. Многих в ту весну скарлатина унесла. Кривоногая изношенная мать её присела в углу сарая и выпростала на свет скользкое существо. Она знала, как заботиться о существе и тут же сама отрезала пуповину. Бог дал девку. Мать вздохнула и кисло сплюнула – во время родов она больно прикусила язык.

Семья была большой – ртом меньше, ртом больше – не заметишь. Вечером собралась родня, пришли посмотреть на пополнение. Мать завязала живот шалькой, чтоб быстрей отпустило, и выпила наливки – для пользы. За печью переругивались снохи. На полатях шумели дети. В углу на своей лежанке бормотала бабка. На окне проснулась муха и надоедливо билась о стекло. Под полом шуркали мыши.

Ходить за Машкой приставили Нинку – хроменькую тощую девчонку семи лет. Та совала в рот ребёнку ржаные жовки, сгоняла с лица тараканов и иногда полоскала в ведре жёлтые тряпки.

Думали, Машку свалит зараза. За год так унесло троих ребят в семье. Не велика бы и потеря.

Но Машку зараза не брала. Ей и своего лиха хватало. На втором году глупая Нинка ненароком столкнула её в колодец. Машка расшиблась, вымерзла, свернула ногу, но выжила. В четыре упала с крыши бани. Ничего, отлежалась, встала на ноги. Ещё через год попала под лошадь. Перепуганное животное заметалось, забило ногами и пробило ребёнку череп копытом. Машка лежала пластом два месяца. К доктору не ходили, приглашали бабку. Та плевала в лицо святой водой, зажигала коптящие свечки и бормотала нужное. Потом сказала: «Жить будет долго, но останется дурочкой» Отец с матерью угрюмо вручили десяток яиц и курёнка. Ещё один лишний рот, что ты будешь делать!

Но девка таки на ноги встала и не сказать, чтоб совсем оглупела. Не великого ума, конечно, в школу ходить только позориться, а по хозяйству сойдёт.

К тринадцати годкам выросла Машка выше отца, выше братьев. На лицо страшная да кривая, зато работала за троих. И сильная стала как парень, хорошая работница.

Стоял конец апреля – время нежной травы и подсохших дорог, когда отца отправили от колхоза в город за семенами. И неизвестно зачем – со скуки ли или из-за отсутствия лучшей кандидатуры, отец сделал то, чего прежде не делал никогда – взял Машку с собой.

Тряслись два дня и две ночи. Говорили редко. Варили похлёбку на костре. Спали на телеге, закидавшись сеном. Машка смотрела по сторонам и туго соображала. Мир оказался большим и разнообразным. Леса сменялись полями. В дальних деревнях жили люди. Машка, раскрыв рот, пялилась на чужие дома. Но то были жилища, похожие на её родной дом, а вот когда приехали в город, ей показалось, что они с отцом попали в другой мир. И живут там совсем другие люди – умные, красивые, счастливые. Всё удивляло. Всё сводило с ума.

Отец ушёл, а Машку оставил охранять телегу и лошадь. Она думала – он скоро придёт, но время шло, а его всё не было. Солнце сначала сильно припекло голову, потом повернулось и собралось уходить за чужие каменные дома. Машку начало одолевать беспокойство. А ну как случилось страшное? Вон какие машины, вон какие хитрые люди вокруг! К тому же Машке нестерпимо хотелось пить и по малой нужде. Прямо в трёх шагах тётка торговала квасом, но отец не оставил Машке денег, а подойти и попросить она стеснялась. Она сглатывала слюну и терпела. Отца всё не было.

– Ты откуда такая, девочка?