Маркизет

Машка повернулась и обомлела. Перед ней стояла женщина такой красы, о которой и думать страшно. Чистенькая, тоненькая, волосы колечками, брови чёрным коромыслом. А платье! Такого платья Машка не видывала никогда.

– Чего молчишь? Может, ты немая?

Машка рада была бы ответить, и уж раскрыла рот, но тут её задушили слёзы и она закрыла лицо своими большими коричневыми руками.

– Ну же, ну… Что случилось, милая? Ну, скажи-ка…

И Машку прорвало.

– Тётенька! – рыдала она. – Я до ветру хочу, а тятьки нет и нет. А может, он и пропал. А мне телегу охранять надо!

И женщина пожалела Машку. Наверное, впервые её кто-то пожалел от души. Она проводила её до туалета, купила квасу, печенья и конфет и согласилась посидеть рядом, покуда отец не вернётся. Любовь и нежность переполнили неискушённое Машкино сердечко.

– Тётенька, – ластилась она как собачонка. – Платье-то у вас какое! Такой красивый матирьял!

– А это маркизет, – отвечала женщина. – Хороший. И не мнётся, и не линяет.

– Эх, мне бы такой!

– Так ещё будет. Пойдёшь работать, да купишь.

Отец пришёл к ночи, привёл двух мужиков. Все трое были пьяны, у всех за плечами были тяжёлые мешки. Всё свалили на телегу. Мужики ушли. Отец забрался на мешки и вскоре захрапел. Машка спать боялась. А ну как воры ночью утащат у них семена? Что отец тогда скажет? Что скажут в колхозе? Она сидела на телеге, куталась в тулуп, боролась со сном, иногда по лошадиному трясла головой и думала о чудесном платье доброй женщины. Ей удалось тайком потрогать краешек её подола, и теперь она проворачивала в голове воспоминания об этом прикосновении. К утру, когда стали гаснуть звёзды, проснулся отец. Тогда Машка залезла на нагретое им место и уснула. Сонная лошадь потянула обратно телегу, в которой среди миллионов ещё не родившихся растений дремал заросший старик, и крепко спала нелепая рослая девочка.

С тех самых пор Машка часто думала о маркизете. Мысли о нём вытеснили и образ доброй женщины, и вкус конфет, половину из которых она раздарила подружкам. Маркизет стал мечтой, недостижимым блаженством, сказкой.

И каково же было Машкино удивление, когда однажды, придя со своей старой матерью к привозу в магазин, она обнаружила такой же, только краше.

Машка обомлела, замерла, вытаращила глаза.

– Мамк, глянь-ко!

– А? Господи, девать деньги некуда… Это кто за этаки деньги тряпку купит?

– Мамк, а красиво! Вот на платье бы такой отрез, а?

– Тебе, что ли, дурище? Тащи котомки-то да молчи.

А вечером пришли с ночёвкой гости. Машкин брат назавтра снаряжался в город. С ним увязался брат Лизы, первой щеголихи и красавицы. Лиза тоже пришла. Пришла и её мать – баба умная, но скандальная. С Лизой Машка особо не дружила, та была не ей чета – маленькая, розовая, словно поросёночек, и такая нарядница, каких поискать. Лиза держалась особнячком, мылась городским огуречным мылом, носила красивые стеклянные бусы и читала книжки.

– Вон Лизке-то что купила! – хвасталась её мать. – Зашла, гляжу – прям для моей Лизки. На лето платье справим.

И тонкий маркизет выпорхнул из её кожаной котомки, затрепыхался, затрепетал. Машка приросла ногами к полу. В голове у неё помутилось. А Лизкина мать уже совала ткань к розовому дочериному лицу.

– Гляди-ко! Первая невеста будет!

– Ой, красота, – кряхтела с лавки Машкина мать. – Сама что ли пошьёшь?

– Да ну что ты! Это только к Соне!

Машка всегда соображала туго. Думать сложно и много она не умела. Все её мысли были просты и связаны либо с хозяйством, либо с собственной безопасностью. Но тут что-то защёлкало в её тёмной голове, и на свет родился план, хитрее которого Машка никогда ничего не придумала за всю свою долгую жизнь.

4

Гадина

Повседневную одежду шили сами, тут большого ума не надо. Одежду на выход, нарядную шила только Соня. Была она бездетной, одутловатой, вечно маялась ногами, но шила изумительно. К ней приходили со всей округи.

– Соня, летник сыну бы.

– Да заказов полно! Когда?

– Да хоть к зиме.

Соня брала.

– Соня, отрез вот тут. Девке моей старшей.

– Так вот ведь только шили.

– Ещё пошей. Уж я чего надо принесу.

Брала. Не спала ночей. Строчила на «Зингере» при свете керосинки. Всё успевала.

Соня была дальней родственницей Машки, но с её семьёй не водилась, в гости не звала и сама не ходила. Была себе на уме, гордая. А тут среди зимы Машка сама добежала до её деревни. Посидели, покалякали, попили чайку. Не гнать же дуру-девку. И невдомёк было пышной Соне, что эта первая ступенька в плане хитрой Машки. Вон она, этажерка, а на ней ждут своего часа не раскроенные цветные куски. А на нижней полке в корзинке раскинулся букетом заморских цветов заветный маркизет.

Машка сдружилась с местными девчонками. Всю жизнь ходила как дикая, а тут сама стала звать на улицу. Стали её и ночевать оставлять, в пургу да в дождь это дело обычное. И вскоре к ней привыкли, как привыкают к чему-то безобидному, ненавязчивому, а иногда и полезному. Ближе познакомилась Машка и с Лизой. Сначала любовалась ею издалека, потом набралась смелости и заговорила. Постояли на морозе, потопали валенками. И вот уже Машка была звана в гости в богатый Лизин дом и усажена за стол. Она пила чай, тянула варенье маленькой витой ложечкой… и всё думала: «маркизет».

Машка дождалась, когда подружка Вера сонно расслабится на кровати, потеплеет, засопит во сне, тихо отодвинулась, прикрыла её одеялом и ускользнула из дома в одной рубашке в густую холодную темень. Весенняя земля леденила ноги. Безлунная ночь скрывала, прятала. Сердце прыгало в груди. Вот кусты, вот баня, вот Сонин двор. Сама Соня уехала в гости к сестре – ловко же всё устроилось! Машка перемахнула через забор с заднего двора, пошарила рукой за перилами крыльца, отыскала ключ, повернула в замке. Дверь пронзительно скрипнула. Машка замерла. А потом окунулась в нетопленую тьму чужого дома, рысью рванулась в комнату, ловко пошарила на полках в передней. Вот оно. И смотреть не надо. Такого больше ни у кого нет. Быстро сунула ткань под рубашку и назад.

И всё-то хитрая Машка предусмотрела – ключ сунула на место, маркизет припрятала в кустах и залезла к Вере под одеяло, пряча от неё свои босые холодные ноги.

Пропажу обнаружили не сразу. А когда обнаружили, поднялся хай. Две бабы, две первые скандалистки на всю округу ругались, махали руками и посылали друг друга далеко и по матушке. Соня соглашалась выплатить стоимость ткани, но Лизина мать кричала, что та спекулянтка, что продала её материал в три дорога и сядет в тюрьму. Такого Соня стерпеть не могла и, обзывая обидчицу сучкой, ехидной, паскудницей и другими словами, всё совала той в лицо мятые рубли.

Ругались долго. Проклинали друг друга. Грозились посадить. В конце концов, Лизина мать плюнула и убралась восвояси – ничего, кроме стоимости маркизета, ей выбить из Сони не удалось.

Растрёпанная, с красными от неутолённой злобы щеками она вернулась домой. В горле у неё пересохло, сердце заходилось.

Тучная рука резко распахнула створку дубового буфета и решительно вынула гранёный графинчик.

– Лиза, огурчиков принеси! Умру счас, господи…

Взволнованная Лиза кинулась в подпол, да видно поторопилась. Косая приступка выскользнула из-под её ноги, Лиза вскрикнула и рухнула с трёхметровой высоты.

– Лиза!

Ответа не последовало. Розовая красавица Лиза сломала шею о кадушку с огурцами.

А маркизет нужно было припрятать надёжно. Машка нашла мелкий горшок, тщательно вымыла его, выложила изнутри чистой тряпкой и уложила в него драгоценную ткань. Горшок укутала в рогожку, залезла на чердачок бани, спрятала в угол и накидала сверху всякого хлама. Она была счастлива.