Враг моего врага. «Песец»

– Можно мне переодеться? – промямлила она.

Гржельчик кивнул. Она продолжала сидеть, теребя пакет со своими тряпками. Не хочет переодеваться при нем? Можно подумать, он ее голой не видел. Клара потянула его за рукав; он пожал плечами и последовал за ней.

Клара деликатно прикрыла дверь.

– Вы уж не обижайте ее, кэп… то есть адмирал, – многие еще не привыкли.

Он дернул плечом.

– Я похож на человека, который обижает женщин?

– Ваш приятель адмирал Мрланк тоже не похож. А Мария наша – вообще агнец Божий, если не знать.

Он посмотрел на часы и оглянулся на дверь.

– Что она там копается? Уже трижды можно было переодеться туда и обратно.

Клара фыркнула.

– Моется, наверное. Ее хлебом не корми, дай поплескаться. Ну, не самая плохая привычка.

Он молча согласился. Пусть плещется хоть по пять раз в день. Зато всегда чистенькая.

– Шрамы на шее останутся, – предупредила Клара. – Пластическая хирургия – не мой профиль. Если что, на Земле специалистов полно. И мизинец у нее сросся неправильно, давно уже. Ломать да переделывать – только мучить зря. Надеюсь, кривой мизинец вы переживете?

Дверь отодвинулась, и Эст Унтли с мокрой расчесанной головой выдавила робкую улыбку в ответ на вопросительный взгляд Йозефа. Кокетливый шарфик на шее – если не знать, что он скрывает шрамы, и не догадаешься. Кофточка подчеркивает грудь и талию. И болезненную худобу тоже, но она уже бросается в глаза не так, как в первый день. Интенсивное питание, комплекс витаминов – кто знает, какие там еще врачебные секреты? Высохшая мумия ожила и превратилась в довольно миленькую женщину, которую можно поцеловать, предварительно не напиваясь. Йозеф почувствовал, как шевельнулось в нем желание. Глупо тратить время бездарно, стоя тут, у медблока.

– Пошли, – кивнул он.

– Здесь опасно, Хеленна, – с сожалением произнес Мрланк. – Сама видишь. От своих приходится беречься. Что же будет, когда появятся враги?

Девушка представила и передернулась. Еще врагов не хватало!

– Я хочу, чтобы ты была в безопасности, солнышко мое.

Хелена не стала возражать. Ей хотелось того же самого. Вчерашний бой потряс ее до глубины души, до сих пор по спине нет-нет и пробегала невольная дрожь.

– Ты поедешь в Рай, – сказал он. – Тебе там понравится. Будешь жить в моем доме. Кончится эта операция – я приеду…

Она послушно кивнула.

– Твой отец отправляет два мересанских корабля ремонтироваться в Генхсх. Полетишь на одном из них.

– Да-а? – засомневалась Хелена. – А мересанцы ничего мне не сделают?

Мрланк усмехнулся. Синие, может, и не прочь побаловаться с чужой девкой по дороге, но кто же им даст? Гржельчик уже популярно объяснил т’Доррену, что с ним произойдет в самом непосредственном будущем, если он не то что притронется к его драгоценной дочке без должного пиетета – обратится непочтительно! Красочные обещания Гржельчика должны мересанцу в кошмарных снах сниться. А он, Мрланк, еще добавил. Если девушка пожалуется на т’Доррена или его подчиненных, с Рая им не уйти.

Больше всего Мрланка удивил кардинал Натта. Перед отбытием он вызвал к себе раба Божьего Михаила и долго полоскал ему мозги сентенциями о вреде блуда и пользе воздержания. А также о неминуемой каре за грехи, как Господней, так и сугубо мирской, но от этого не менее фатальной. Несчастный т’Доррен был уже не рад, что согласился довезти Хелену. Никакого удовольствия от красивой девки, одни нервы.

Хелене т’Доррен показался брюзгой. Взирал на нее, как на ядовитую змею, даже руки подать не хотел. Боялся, но она-то об этом не знала. Перед стартом запер ее в каюте, от соблазна подальше, и открыл, только когда «Тринадцатый» приземлился в Генхсхе. Вот вам чемодан, молодая госпожа, а вот – трап. Удачи.

И, умыв руки, т’Доррен поторопился отослать сообщение по ква-девайсу этому ненормальному Гржельчику, что его клятая дочка, будь она неладна, благополучно добралась, как договаривались, в целости и сохранности.

Йозеф открыл глаза. Утро заявляло о себе жаждой. Вроде и не принимал вчера алкоголь, но организм, еще не вполне отошедший от немощи, требует, чтобы его промыли. Он подвигал рукой и наткнулся на чужое тело. Унтли, вспомнил он. Пора привыкать.

Гъдеанка уже не спала. Тихо лежала, не шевелясь, чтобы не разбудить его случайно. Когда он заворочался, она соскользнула с кровати, кутаясь в кружевную накидку, позаимствованную у безотказной Эйззы, завозилась у тумбочки.

Через минуту перед Йозефом возник стакан воды. Его протягивала Унтли. Он оперся на подушку, взял стакан, поблагодарив кивком. Она заулыбалась, робко и счастливо: опять угадала. Она угадывала все его желания. Некоторые – даже до того, как они возникали. Не успел он подумать об изгибе бедра под полупрозрачной накидкой, она юркнула к нему, принялась ласкать – аккуратно, чтобы он не расплескал воду. Он блаженно замурлыкал. С тех пор как Йозеф забрал Унтли из медблока, ему казалось, что он попал в рай. Не так уж сильно он соврал Мрланку, как выяснилось, назвав ее женщиной, о которой мечтал всю жизнь. Разве не мечтал он, чтобы о нем заботились, слушались с одного раза, не смеялись над его неловкостью, разговаривали ласково и не повышали голос? И так приятно чувствовать, что кто-то тебя любит – неважно, по какой причине. Главное, что вот оно, давно позабытое ощущение, греющее тело и душу.

И совершенно невозможно отплатить за это черной неблагодарностью. То есть кто-нибудь наверняка смог бы, но у Йозефа было свое понятие о справедливости. Впервые за многие годы Эст Унтли была счастлива, без всякого преувеличения. И пусть этот гордый адмирал говорит, что не любит – она же видит, как он добр к ней, нежен и предупредителен, и как тепло он смотрит на нее, и какие нотки звучат в его голосе… С ним она вкусила наконец высшее наслаждение, и не единожды. Теперь и умереть не страшно. Но в кои-то веки ожидание смерти, непрерывно висевшей над ней, отступило. Йозеф никому не позволит ее убить и даже просто обидеть. Ужасная мересанка, напавшая на нее, и та извинилась.

Только одна черная туча висела на горизонте. Унтли была гъдеанкой. А Йозеф собирался обойтись с ее родиной, мягко говоря, нехорошо. Он был не в состоянии отделаться от чувства, что поступает плохо, но поступить по-другому не мог. Он адмирал, а не какой-нибудь солдатик, которому ради красивых глаз и дезертировать не грех.

На каждом из земных крейсеров уже были монахи, сопровождающие епископов. Брат Антоний втайне молился о том, чтобы его определили на мересанский линкор. Но судьба в лице кардинала Натта назначила ему райский корабль.

В монастыре он служил недолго. В один из холодных прозрачных дней осени прибыл курьер из долины. Бросил послушнику Энди поводья мохнатого ослика и устремился в каморку аббата. А потом аббат вызвал брата Антония. Не только его, с ним подошли еще двое братьев.

– Вы готовы, – объявил аббат Франциск. – Отныне вы отправляетесь в распоряжение кардинала Джеронимо Натта.

Антоний удивился. Брат Питер, проведший в монастыре восемь лет после того, как оставил службу в морской пехоте – ладно. Брат Августин, молодой, но живший здесь с рождения, с того самого момента, как какая-то крестьянка подкинула младенца на порог обители – понятно. Но он? К чему может быть готов новичок, только-только ставший монахом? Он в молитвах-то слова путал до сих пор.

Так он и сказал аббату. Мол, за доверие благодарю, но заслужил ли? Аббат Франциск прищурился по-доброму и одновременно печально:

– Ты, сын мой, готов более прочих. Кардинал собирает людей на борьбу с сатаной в его нынешнем оплоте, – он вздохнул и пояснил: – На Гъде.

Антоний склонил голову, пряча огонь, зажегшийся в глазах. Ему бы, как монаху, побольше смирения. Или хотя бы самообладания. А он рвется в бой, словно все еще десантник.

Но аббат ничего не сказал. Посмотрел на мересанца и кивнул одобрительно. С его точки зрения, брат Антоний владел собой в необходимой и достаточной степени. Из него не хлестала ненависть, его не колотило нездоровое возбуждение. В осанке – решимость и собранность. Которых не хватало брату Августину, скрывающему за смирением растерянность.

Аббат Франциск благословил каждого отдельно и шепнул на ухо несколько слов, предназначенных лишь одному.

– Бог любит тебя, – сказал он Антонию. – Прислушивайся к нему чаще, и не ошибешься.

Он поцеловал мересанца в обнаженный лоб, перекрестил и добавил заботливо:

– Будь стоек, сын мой. Там, в мире, тебе придется трудно. Но не закрывай голову, если хочешь слышать Бога.

Райский линкор был почти таким же, как мересанский. Не зря печально известный «Конец фильма» удалось легко замаскировать под райский корабль, и земляне его едва не пропустили. Но изнутри «Райское сияние» было густо нашпиговано электричеством. Провода по стенам и потолку, электрический свет, непрерывное жужжание кондиционеров. Антонию вспомнились худшие дни плена, на высоком лбу выступили капли пота. Брат Питер взглянул на него:

– Плохо? Молись, брат.

Питеру, Августину и всему десятку монахов, прикомандированных к «Сиянию», тоже было не слишком уютно. Не из-за электричества, конечно. Из-за шитанн. Антоний не полностью владел вопросом, но у Церкви были с шитанн давние нелады. На монахов исподтишка косились, а то и открыто бросали враждебные реплики. Инструкции в этом отношении были четкими: на конфликт не идти, неразумных кровососов по возможности благословлять и пытаться наставить на путь истинный. Ударят по левой щеке – подставь правую. И пробей в печень, обычно добавлял в этом месте брат Питер, назначенный старшим.

Антоний не питал предубеждений к шитанн. Прежде, будучи десантником, он презирал всех инородцев одинаково; ныне, приняв тезис, что все люди, сотворенные Богом – братья и сестры, следовал ему неукоснительно. К неприязни шитанн он относился философски: на фоне остальных испытаний, уготованных ему Господом, это – наименьшее.

Более серьезным искушением оказалось знакомство с капитаном «Сияния». Это была женщина, крупная и красивая, как монумент. Она встретила монахов ласково и приветливо, чем еще хуже разбередила вскрывшуюся при ее виде рану в ауре. У Антония давно не было женщины. Будучи пленником на «Ийоне Тихом» и «Джоне Шепарде», заключенным в земной тюрьме, послушником в монастыре, он почти успел позабыть о том, что такие существа бывают на свете. Он и не думал, что когда-нибудь вновь окажется в женском обществе, потому и к обету безбрачия отнесся спокойно: все равно ему предстоит жить среди мужчин. Но пути Господни неисповедимы. Он попал на «Сияние», а тут – капитан Василиса Ткаченко. Откуда она только взялась, прости Господи? На райских кораблях обычно не ходят бабы. От красавицы кетреййи его повело, прямо как какого-нибудь шитанн, истосковавшегося по крови. Это была не влюбленность, просто навязчивая идея. Крайне навязчивая. Будь Антоний, как прежде, десантником Ройеном, непременно начал бы добиваться внимания хирра Василисы, и неважно, какой ценой. Теперь же ему оставалось лишь молиться о преодолении соблазна. Ежечасно.

Василиса же общалась с монахами охотно. И отказать ей в душеспасительной беседе не имелось никаких оснований: кетреййи была христианкой. На одной из первых встреч брат Питер спросил, как ей удалось стать капитаном ГС-линкора, на что хирра Василиса, не моргнув глазом, ответила: исключительно благодаря Божьей помощи. И, вытащив золотой крестик из низкого ворота, приложилась к нему губами. У брата Питера глаза полезли на лоб: неужели в Шшерском Раю есть христианская вера?