Дети больших дорог. 1,5 года в пути, 32 страны, 100 городов

В песне, которая так тебе нравится, поется о том, что дорога – не место для любви, но есть ли любовь в конце пути? Познав мир, познаешь ли ты себя? Я мечтаю найти слова, которые могут выразить все мои мысли.

Уже три часа ночи. Она (ты) снится мне, но двери к ней закрыты. Я пытаюсь понять, что происходит, но чувства не поддаются доводам рассудка – так после фильма в темном зале ты погружаешься в тишину. Эмоции снова овладевают мной, но нужно встать, выйти на улицу, выйти на свет, в Париж, вернуться в жизнь, в реальность. Нужно забыть о сне до того, как он станет надеждой. Мы должны делать больше, чем просто мечтать, причем делать со сверхъестественной силой и желанием, неограниченным эфемерными возможностями мечты – это один из тех уроков, которые она преподала мне.

Кажется, именно этот момент, когда пути двух людей пересекаются, называется перекрестком в жизни. Я испытываю страх перед равнодушием, перед тем, что она забудет обо мне, как только снова окажется на одной из своих дорог, на которых чувствует себя, как дома. Но это не имеет значения. Я ухожу, окончено мое путешествие. Это письмо – не о любви, а о том, как любить. Главное – уловить неповторимость человека, не желая обладать им, а восхищаясь, разжигая одновременно свой интерес к миру вокруг. Я не знаю, что может быть важнее. Мои слова – это не проза, это один из перекрестков, который случился в то время, когда самого времени было отпущено так мало… По крайней мере, для нас двоих.

Все это я посвятил той, что появилась, как комета над Парижем – так же неожиданно, так же внезапно. Жизнь слишком коротка, чтобы жалеть о чем-то, именно поэтому я написал это письмо – не ей, но для нее. Искусство писать – странное занятие, оно проводит черту между воображением и реальной жизнью. Возможно, я никогда не увижу ее снова – ей не очень понравился Париж. Может быть, и я не люблю этот город… Как бы то ни было, она многое изменила во мне, и я не забуду этого. Я просто не смогу. Она была не человеком, а природным явлением – упавшей рядом звездой или вспышкой молнии»[26 - Перевод с французского Ольги Соколовой.].

Глава 9.

Люксембург и Бельгия

Видимо, при четырнадцати градусах тепла вместо уже привычных двадцати пяти, мой мозг перестает медленно поджариваться и просто отключается: я два часа пыталась уехать из Парижа в Люксембург, стоя не на той дороге. Все шоколадные медальки – мои. Когда додумалась поменять дислокацию, было уже двенадцать часов, таким образом, до цели я добралась только вечером.

Погостить пару дней пригласил меня француз Янник, сразу же поразивший меня весьма неплохим знанием русского языка, который выучил самостоятельно. Он много путешествует, и не раз бывал в Москве, Петербурге, Ярославле, Соколе, Вологде. Кроме того, Янник присутствовал на инаугурации Путина, несколько лет встречался с русской девочкой и вместе с местным населением купался в проруби. Снова закрались мысли о том, что связи из прошлых жизней – не пустые слова. Не вижу другого объяснения такой самозабвенной любви к чужой родине.

Прикинув, что Янник наверняка оценит русскую классику, прочитала ему «Джима» Сергея Есенина – одно из немногих стихотворений, которые знаю наизусть. Впрочем, даже если бы мой новый друг не знал ни слова на языке Пушкина, стихотворение бы ему все равно понравилось: звучание русского языка в рифмованных строчках, выразительно прочитанных красивой женщиной, производит возбуждающий эффект почти на любого слушателя мужского пола. Янник в ответ спел мне похабную песенку на французском. Содержание ее передавать не буду, намекну только, что главные действующие лица – девица и морковь.

В какой-то момент я обратила внимание на внешнюю схожесть Янника и моего московского друга Ярослава. Нечто подобное уже происходило раньше: водитель, у которого я ночевала в Севилье, был близнецом Альберто из Андорры, а симпатичный безалаберный мальчик на трамвайной остановке в Лиссабоне до невозможности напоминал кубинца, также встреченного в Андорре. Самое удивительное, что совпадали не только черты лица, но и манера поведения, и характер. Совпадение? Не думаю.

Ближе к ночи, когда город вымер окончательно, мы пошли гулять. «Люксембург – это страна, в которой больше всего денег», – рассказывал Янник, зарплата которого составляла несколько тысяч евро. По местным меркам – средний заработок. Кроме того, работодатель оплачивал квартиру, машину и телефон. Однако на меня впечатление произвел не высокий уровень жизни, а царящая вокруг тишина. Люксембург – это самый тихий город, который мне доводилось видеть. В восемь часов вечера жизнь там, кажется, останавливается: на улице нет ни души, лишь в центре можно встретить десяток-другой человек, половина из которых проводит время в баре. Даже днем, гуляя в историческом центре, я чувствовала себя заблудшей душой в городе, оставленном людьми. Иначе говоря, если у кого-то умерла жена, грустить о ней лучше всего в пустом Люксембурге.

Стояла красивая осень, настоящий октябрь, в котором пахло листьями и ужасно хотелось укутаться в широкий шарф. Но в моем случае отлично подошел и теплый свитер, который я увезла из Парижа – тем более уютный, что его отдал мне мужчина. Пришлось купить плотные колготки, потому что я все еще замерзала везде, кроме Андалусии. Часто вспоминала старого растафарая из Гранады, к которому, по моей рекомендации, уже должна была приехать Настасья. Там, где были они – по-прежнему обжигало солнце, там, где была я – беззвучно проходили часы, а на улицах стояли индийские слоны, которые стали символом Люксембурга того года. Их можно было обнаружить в парках и на площадях, на больших перекрестках и в скверах. В этом молчаливом городе я развлекалась тем, что гуляла от слона до слона, радуясь каждый раз, когда удавалось случайно обнаружить нового.

Двух дней в Люксембурге мне хватило с головой, поэтому в Бельгию уезжала без сожалений. Еще до того, как отправиться в путь, я предчувствовала легкую дорогу до Брюсселя, и предчувствие меня не обмануло – в очередную столицу я приехала в одиннадцать утра, добравшись всего на двух машинах, причем во второй ехала девушка с четырехмесячным младенцем. Она же пригласила меня к себе, напоила кофе и свежевыжатым соком, предложила принять душ и дала пять евро на метро. Иногда доброта совершенно незнакомых людей обескураживает меня, но и вселяет надежду: если нечто подобное возможно, у человечества еще есть шанс.

С хостом в Брюсселе мне повезло намного меньше: мальчик, у которого я должна была остановиться, написал, что освободится лишь в полночь и не обидится, если я вдруг найду другое место. Я решила не менять планов, а день провести с кем-нибудь из тех, кто откликнулся на мое предложение погулять в городе днем. Первым, кто написал мне, оказался арабский мальчик, от которого я сбежала через два часа, так как он настойчиво предлагал воссоединиться в любовном порыве в его грязной квартире, напоминающей филиал ада на земле. Чувствуя жгучее желание убивать, я позвонила Винсенту – еще одному желающему составить мне компанию. Винсент – фламандец, ему двадцать один год, он учится на врача и отказывается верить в прошлые жизни. А я, как и в случае с Янником, никак иначе объяснить его странный интерес к России не могу: мой новый друг неоднократно был в Москве и в Питере, а русский знает настолько хорошо, что в его лексиконе присутствуют даже такие фразы, как «да ладно», «дурак, лопух» и «Одесса-мама». Стоит ли уточнять, что язык он выучил самостоятельно?..

Мы занесли мои вещи в крохотную комнатку Винсента, расположенную в мансарде, и отправились в город. Близость Амстердама легко ощущалась уже из-за обилия велосипедов, которые, вероятно, есть здесь в каждом доме. Если же нет, то любой желающий может взять велосипед в аренду на специальных стоянках, расположенных повсюду. Несмотря на мои протесты (я скучная и избегаю этого замечательного средства передвижения лет с десяти), именно так мы и поступили. Следующие несколько часов мы наматывали километры по центру, уместившись на одном велосипеде вдвоем. Я попробовала знаменитые на весь мир бельгийские вафли, и увидела легендарного писающего мальчика – совсем малютку, не больше шестидесяти сантиметров.

После Винсент показал мне невероятный блошиный рынок, который работает каждый день, и на котором, кажется, можно найти все – от чудовищных пупсов до старых открыток, отправленных из Канады. Один из торгашей предложил мне даже лисью шубу за 5 евро. Я отказалась от соблазнительного предложения и ушла с пустыми руками, а вот Винсент таки не удержался от того, чтобы приобрести какой-нибудь трофей, и гордо унес с рынка репродукцию Магритта. С картиной подмышкой мы отправились к друзьям русскоговорящего фламандца, у которых оставили специфический автопортрет, и согрелись горячем чаем, предложенным одним из студентов. Тот же студент поведал нам занимательную историю о своем путешествии из Брюсселя в Барселону, которое он проделал пешком. Зачем? Он шел к испанке, в которую был влюблен. Господи, благослови сумасшедших, береги их, и заботься о том, чтобы дороги их были теплыми. Кто мы без тех, кто еще способен нас удивить?

Нагулявшись, вернулись к Винсенту. Он предложил остановиться у него, если меня не смутят скромные условия, в которых он живет. Разумеется, меня ничего не смутило – доводилось ночевать и на улице. На следующий день Винсент познакомил меня с местными секонд-хендами, в которых, судя по всему, одевается полгорода: в магазинах легко встретить и молодежь, и стариков. Секонд-хенды я оценила по достоинству, так как совсем недавно обнаружила, что никакая одежда из имеющейся не спасает меня от наступающих холодов. За 38 евро я купила великолепные теплые ботинки, умилительную шапку, удивительно теплый шарф (именно в такой хотелось укутаться в Люксембурге) и пальто на ТРИ размера меньше, которое, тем не менее, все же застегнулось на мне. Теперь дорога в холодный Копенгаген уже не пугала так, как раньше, ведь я была вооружена смешной шапкой и красными ботинками с меховой подкладкой! Мир засиял новыми красками.

Возвращаясь домой, забрели в черный квартал, в котором бал правят парики всех цветов и фасонов. Популярность их у черных женщин, чьи волосы от природы жесткие и непослушные, поистине невероятна. Через год мне представится еще одна возможность убедиться в этом, когда в Нью-Йорке я подружусь с забавной африканкой из Сенегала, дома у которой была целая коллекция париков.

В последнюю ночь мы слушали Дюка Эллингтона, пили вишневое пиво и вино – сначала белое, потом красное. Видимо, именно вино стало причиной моих утренних злоключений. Когда будильник зазвонил в семь утра, я поняла, что передвигаться аки нормальный человек не могу физически. Всю первую половину дня я искренне верила в то, что происходящее – не более чем обычное похмелье, но когда мы с Винсентом спустились в подземку, поняла, что «похмелье» не проходит, и мне нужен активированный уголь. Причем чем быстрее, тем лучше. Разумеется, у меня его не было.

Следующие сорок минут мы искали аптеку, заодно обсуждая, как объяснить продавцу, что спасет меня: Винсент не знал названия активированного угля ни на фламандском, ни на французском, ни на английском. Он оптимистично предположил, что в аптеке кто-нибудь говорит по-русски. Я оценила шутку. Каково же было мое удивление, когда за стойкой в аптеке на окраине города обнаружилась украинка. Знаете, за что я полюбила Брюссель? За то, что столица Бельгии – это город с весьма неожиданным подтекстом. Брюссель может казаться абсолютно нормальным, пока ты не найдешь на улице шубу, например. Или аккордеон. Или пластмассового кота. Или украинку, когда она так нужна.

Активированный уголь помог не сразу. Несколько раз он вырывался наружу вместе с водой, которой я его запивала. Глядя на мои мучения, украинка посоветовала купить кока-колу. Оказывается, химические свойства напитка, сделавшие его великолепным средством для удаления ржавчины, помогают и при необходимости продезинфицировать организм. То-то мне так необъяснимо хотелось колы с самого утра – тело знает, что ему нужно… Немного придя в себя, я выползла из аптеки, и мы отправились искать хайвэй. Винсент провожал меня, так как видел, что без него я не пройду и пару метров. Когда остановилась первая машина, было около двух часов дня. Узнав, что водитель едет в Антверпен, Винсент поехал с нами, так как его семья живет где-то неподалеку. В окрестностях Антверпена мы распрощались, и я села во вторую машину к армянскому священнику. Оказавшись через час на армянской свадьбе в крохотном голландском городке, я уже перестала чему-либо удивляться. Святой отец довез меня не только до Амстердама, куда ему было не по пути, но и до нужного мне дома. Амстердам во всей его красе предстал передо мной на следующий день, и практически сразу заслужил отдельную главу в этой, еще не написанной тогда книге.

Глава 10.

FUCK me. I’m a dreamer[27 - Fuck me. I’m a dreamer (англ.) – «пошли меня к черту, я – мечтатель». Отсылка к песне Architects – Naysayer. Надпись на одной из стенв Амстердаме.]

Амстердам не похож ни на один город в мире. Стереотипы о нем – вовсе не стереотипы. Все, что приходит на ум при мысли о голландской столице – правда, и потому даже я не поехала бы туда с родителями. Среди причудливых домов, расставленных вдоль каналов, легко найти улицу красных фонарей: в любое время суток феи, одетые в кружевное белье и полупрозрачные пеньюары, игриво подмигивают праздным гулякам и охочим до местной экзотики туристам. Улицы пропитаны сладким дурманящим запахом марихуаны. Травой пахнет в ресторанах, сувенирных магазинах, в трамваях и у стойки информации для туристов. Попросить самокрутку с коноплей у случайного прохожего проще, что обычную сигарету – табак пользуется значительно меньшей популярностью. Если напрягаться не хочется совсем, черные мальчики сами подойдут к тебе: это во Франции и Италии они промышляют преимущественно сумками и статуэтками Эйфелевой башни, в Нидерландах же более прибыльным является совсем другой бизнес… Еще один путь забить легкие, отправив сознание в дрейф по волнам замечательного состояния, в котором ничего не имеет особого значения – посетить кофешоп: в меню не только латте и капучино, но и маленькие аккуратные пакетики с дурман-травой. Несмотря на соблазн пуститься во все тяжкие, шокируя на следующий день друзей и знакомых ошеломительными конопляными приключениями, данное в Гранаде обещание Иисусу я все же сдержала, и в течение всего пребывания в Амстердаме не сделала ни одной затяжки. Единственный допинг, который я себе позволяла – это вино. Но, черт возьми, меня бы оправдал и трезвенник: воспринимать этот город, находясь в нормальной кондиции, невозможно. Будь моя воля, я бы выражала происходящее исключительно неповторимым русским матом, но, кто знает, вдруг в один прекрасный день эту книгу откроют мои внуки?

На каждом углу в центре – секс-шоп. На витринах – многообразие вызывающе ярких фаллосов всех цветов, форм и размеров. Магазины для взрослых встречаются чаще, чем сувенирные лавки. В сувенирных лавках больше открыток с пенисами, чем со стандартными пейзажами и красивыми видами. Всего за 25 евро можно попасть на часовое секс-шоу в местное Moulin Rouge. Так как отказалась я только от марихуаны, оставив себе в усладу пагубный разврат, то пройти мимо не смогла. В программе было четыре номера. Номер первый: в течение минут десяти в метре от зрителей совокупляется пара. Однако выверенные позы, оральные ласки по расписанию и отработанные движения не возбуждают никого из присутствующих – по постным лицам главных артистов понятно, что даже полы они моют с большим интересом. Очко уходит старому доброму порно в интернете. Номер второй: очаровательная блондинка танцует стриптиз, после вставляет в себя горящую свечу и делает «березку». Номер третий: куда менее очаровательная блондинка танцует стриптиз, затем забавляется с вибратором все там же, на сцене. Номер четвертый: снова возвращается миловидная девица, просит нескольких зрителей подняться на сцену, где они по очереди раздевают ее и едят банан с ее обнаженного тела. Мне достались бедра. Было вкусно. В общем, как вы уже поняли, секс-индустрия в Амстердаме занимает такое же важное место, как и культура курения марихуаны.

Мне бы хотелось увидеть человека, который честно приехал в Голландию ради подлинников Ван Гога, красивых каналов и уникальной архитектуры. Возможно, все дело во мне, и я слишком испорчена, но наркотики на прилавках и проститутки, напоминающие издалека манекенов в магазинах нижнего белья, не позволяли думать ни о чем другом. Единственное, что отвлекало от полного погружения в город грехов – опасность быть сбитой велосипедистом или споткнуться об один из сломанных зонтов, которые валялись повсюду: на проезжей части, на тротуарах, в забитых до отказа урнах. Амстердам недаром известен как дождливая велосипедная столица. По улицам приходилось буквально лавировать: двухколесные лихачи явно чувствовали себя хозяевами дороги, не особенно задумываясь о безопасности пешеходов.

За три дня в Голландии у меня не было возможности пообщаться с кем-то из местных, потому что остановилась я у грека. У большого бородатого грека. Антониос не был толстым, но был крупным, и я не могла удержаться от соблазна периодически пихнуть его кулаком в живот с диким криком «КЕБААААБ!». Ему было около тридцати, он, как и многие, безбожно курил траву, жил на пособие по безработице и имел сложные отношения с гречанкой, не желавшей переезжать в Амстердам. Несколько раз в день я ходила по его широкой спине, и каждый раз он чувствовал себя родившимся заново. После полудня мы выходили в город, который заливало октябрьскими дождями, и моя смешная шапка неизменно намокала. Вечерами я слушала Яна Тирсена, сидя на брошенном у стены матраце, а за окном был такой ветер, что не хотелось даже думать о том, чтобы выйти на улицу. Ночами мы много разговаривали. «Как ты можешь быть такой расслабленной без марихуаны?» – спрашивал он перед рассветом. Я пожимала плечами. Мне было хорошо.

Антониос учил меня танцевать сиртаки и говорить по-гречески, а я дразнила его: «Ехал грека через реку, видит грека – в реке рак. Сунул грека руку в реку, рак за руку греку – цап!». «Цап!» – послушно повторял грека, заставляя меня умирать от смеха. Однажды он поцеловал меня. Это случилось накануне моего отъезда в Германию. Было, как всегда, холодно. Уже стемнело, и туристы вернулись в свои отели. Мы, неприкаянные души, бродили по переулкам, и я, дурачась, ужасным голосом пела обо всем, что видела: «We are waaaaalkiiiing in the streeeet, I woooould liiike to flyyyy to Creeetee!…»[28 - Незамысловатая импровизация, в переводе с английского: «Мы идем по улице, я хотела бы улететь на Крит!».]. «Замолчи!» – выдержать мои рулады, напоминающие визг сирены скорой помощи, было и впрямь непросто. «I caaaaan’t shut up, I’m not reaaaaady giiive up!»[29 - «Я не могу заткнуться, я не могу сдаться!».]. Он вдруг положил ладонь на мои губы, и прижался своими губами с другой стороны. А потом убрал ладонь. «Я не знал, что сделать, чтобы ты прекратила петь…». Это был один из самых романтичных поцелуев в моей жизни.

Вспоминая об этих странных днях, я снова и снова возвращаюсь мысленно в тот вечер, в город, в котором не жить – сходить с ума. Впрочем, готова поспорить, многие воспринимают его иначе. В любом случае, увидеть Амстердам стоит хотя бы раз. Главное – остаться в живых после этого.

Глава 11.

Германия, Дания, и снова Германия

В Ганновере я впала в летаргический сон. Возможно, такое ощущение было вызвано недавним безумием Амстердама. Я находилась в абсолютном анабиозе, и слабо осознавала происходящее: не особо вдумываясь, ходила с кем-то куда-то, останавливалась у церквей, гуляла по паркам, пересекала площади – будто в тумане. Все настолько смазалось в осеннем влажном воздухе, что спроси меня кто о Ганновере, я вряд ли смогла бы внятно объяснить, чем именно там занималась. Несмотря на то, что я постоянно общалась с людьми, впервые за долгое время меня закрутило в воронку собственных мыслей. Даже в последний день во Франции, гуляя в одиночестве и слушая грустные песни, я не чувствовала себя в такой прострации. Думалось о любви, Европе, деньгах, дороге, билете в Аргентину, попутчике, без которого дальнейшее путешествие представлялось опасным и невозможным. Выбираться из этого в окружающую действительность было сложно, поэтому я сделала только двенадцать фотографий и не отправила традиционную открытку родителям.

Но все это – мои субъективные ощущения, момент, в который я задержала дыхание, взгляд внутрь. Окружающий же мир ничуть не изменился: все занимались своими делами, в том числе я. Приехав в город днем, я неприятно удивилась, обнаружив, что пригласившая меня переночевать девочка, дала неправильный номер телефона. Тем не менее, проблема решилась довольно быстро, и я поехала к колумбийке Изабель – первой женщине, которая гостила меня с того вечера, как я приземлилась в Италии. Вся жизнь Изабель – сплошные латиноамериканские страсти: ее муж, родом из Коста-Рики, забрал детей и увез в Германию. Чтобы общаться с ним хотя бы иногда, она переехала следом. Гуляя с ней, я узнала о существовании замечательных книжных шкафов, в которых каждый может бесплатно взять книгу или оставить свою для других. Великолепная идея, но вряд ли прижилась бы в России.

На второй день в Ганновере я встретилась с Сашей и ее подругой Полиной. С Сашей мы познакомились, когда мне было двадцать, и я жила в Питере. Она тогда нередко бывала в северной столице наездами из Москвы, превращая совместное времяпровождение в праздник – фонтанирующая энергией девочка-фейрверк, поэт и сказочник, актер и режиссер в одном лице. В Германии Саша организовала свое дело – проект для детей «Чемодан сказок», в рамках которого прекрасно реализовала свои организаторские и артистические способности. По большому счету я приехала в Ганновер, чтобы повидаться с ней. При составлении маршрута мне нужно было отдышаться в любом городе между Амстердамом и Копенгагеном. Это мог быть Оснабрюк, Гамбург или Бремен, но судьба распорядилась так, что приехала я именно в Ганновер.

Саша с Полиной ютились в студенческом общежитии в крохотной комнатке, рассчитанной на одного человека. О том, что Саша живет там нелегально, почти никто не знал, а те, кто знали, понимающе молчали. Вместе мы провели всего несколько часов, отправившись спать еще до полуночи, девочки – на кровать, я – на пол, примостившись в спальном мешке между шкафом и столом. Ранним утром, разбудив их всего на пару минут, чтобы попрощаться, я отправилась в Копенгаген, и это была одна из самых тяжелых и необычных моих дорог. В первой машине ехали три немецкие барышни, которые правдами и неправдами завезли меня в окрестности Бремена, куда мне было ну совсем не по пути. На этой же волне «окажись там, где тебе не надо», я ехала с англичанином-татуировщиком, обнаружив себя в итоге на дороге длиннее предполагаемой километров на двести. Не знаю, о чем я думала. Может быть, о милейшей болонке по имени Зуи, которая спала у меня на коленях. В общем, я была ярким образцом того, «как не надо».

Сменив еще несколько машин, в одной из которых ехал мерзкий похотливый датчанин (та самая ложка дегтя в бочке автостопной романтики), я столкнулась с суровой действительностью: стрелки часов приближались к шести вечера, практически без перерыва шел дождь, быстро темнело, а до Копенгагена оставалось не меньше трехсот километров. Я честно начала думать о том, что буду делать, если не доеду до города – у меня были все шансы ночевать на дороге или на заправке. Однако мои ангелы не заставили себя ждать, прорвавшись ко мне сквозь дождь и сумерки на новеньком «мерседесе». Ян и Мие были богатыми датчанами, которых душка Иисус послал мне на помощь уже на закате. Озаботившись моей судьбой, они привезли меня в свой дом, пообещав купить билет на поезд до Копенгагена. В процессе было решено обеспечить мое будущее на жизнь вперед, и датчане обзвонили несколько знакомых на предмет продления моей визы, а затем предложили остаться у них в качестве домработницы: еда и жилье включены, зарплата тысяча евро. В тот момент у них уже работала семья русскоговорящих латышей, которые были ответственны за чистоту в доме и выгул добрейших собак из породы убийц. Но мои планы простирались намного дальше карьеры уборщицы в датской деревне, поэтому я отказалась. Позже Ян писал мне еще несколько раз в поисках дешевой рабочей силы, но возвращаться в том качестве, которое мне предлагали, я не хотела.

Свое обещание мои спасители сдержали: проведя вместе еще около часа, мы отправились на вокзал. На прощание, помимо билета на поезд, я получила в общей сложности триста крон – часть дал сам Ян, часть – расчувствовавшийся латыш Сергей. Когда благодарила их, было ощущение, что сердца не хватит, настолько ценной и своевременной оказалась помощь незнакомых в сущности людей… Вообще я заметила, что в путешествии закон причинно-следственной связи работает намного быстрее, чем обычно. Вот я кидаю монетки в шапки музыкантов, несмотря на то, что и сама являюсь такой же бродяжкой, разве что без гитары, а вот эти же деньги возвращаются ко мне в несравнимо большем размере уже через несколько дней. Об этом я думала по дороге к центральному вокзалу датской столицы.

В Хельсинки я была полтора года назад, в Стокгольме – четыре, поэтому уже успела забыть, как холодно в Скандинавии. В Копенгагене вспомнила. Все-таки я никогда бы не смогла дышать этим чистым и свежим ледяным воздухом долго, даже несмотря на прекрасных блондинов вокруг. Да и северный темперамент слишком далек от всего, к чему я привыкла: оказавшись на концерте в известном клубе, обратила внимание, что зрители стоят минимум в двух метрах от сцены, слушают музыкантов с каменными лицами и совсем не танцуют. Сами музыканты тоже не рвут на себе рубахи: качественно отыграв ровно сорок минут, гордо уходят со сцены. Обратно их никто не зовет. Одна из самых унылых вечеринок, на которых я когда-либо была.

Тем не менее, я признаю, что эта абсолютная невозмутимость и хладнокровность идут Дании: все вокруг четко просчитано и сделано для удобства жителей, ничего лишнего, ничего ненужного, ничего, что нарушало бы общее благополучие. Но, конечно, за все это ты должен платить, причем очень дорого. Однако практически в центре города есть место, одно существование которого безжалостно разрушает датский перфекционизм. Имя ему – Христиания. Обратившись к истории, мы узнаем, что лет сорок пять назад веселые хиппи обжили старые военные казармы, объявив новообразовавшуюся коммуну отдельным государством со своими правилами и законами. Например, в Христиании запрещены тяжелые наркотики, однако легкие открыто продаются местным населением. На протяжении всех этих лет власти неоднократно пытались прикрыть лавочку вместе со всеми сквоттерами[30 - Сквоттер – производное от английского Squatting, лицо, самовольно вселяющееся в пустующее помещение.], но результатов эта борьба не принесла – коммуна включает в себя примерно тысячу человек и здравствует по сей день. При этом знаменита она не столько чересчур свободолюбивым населением, настроенным на волну шестидесятников, сколько официально разрешенной продажей конопли. На главной улице, как на обычном рынке, стоят прилавки и висят ценники. Вот только вместо картофеля и огурцов покупателям предлагается приобрести траву. Ощущение безнадежного сюрреализма настигает тебя вместе с килограммами марихуаны, разложенной повсюду. В мои пятнадцать я бы восхитилась, а двадцать четыре я подумала, что от первоначальной мечты остались только окурки, а идеология свободы и вседозволенности стала оправданием для наркоманов. Возможно, я была чересчур строга, но за минувшие полтора месяца меня уже начало подташнивать от запаха ганджи.

Но было в Дании и что-то по-настоящему волшебное, ведь здесь родился великий сказочник Ганс Христиан Андерсен, который жил в Копенгагене с 14 лет. Многое в городе напоминало о нем: дом, в котором он прожил девятнадцать лет, омываемая водами северного моря русалочка в порту, музей сказок, мимо которого я, конечно, не смогла пройти. Однако, как и шведский музей Астрид Линдгрен, он оставил меня почти равнодушной. Если говорить о книжных местах Скандинавии, то ничего лучше долины Муми-троллей в Финляндии я не видела – вот уж где действительно интересно и детям, и взрослым.

В отношении хостов скандинавские боги отчаянно не благоволили мне: за короткое время я успела пожить у двух азиатов, причем оба были странными и нервными. Первый отличился еще и предложением заплатить за секс. Так теряется идея каучсерфинга. Печально.

Из Копенгагена я уезжала без сожалений, и ехала тяжело и долго, больше четырнадцати часов. Путь мой пролегал не только по земле, но и по воде – из Дании в Германию я переправилась на пароме с молодым польским дальнобойщиком. Мой водитель лелеял мечту выиграть джек-пот в игровом автомате, ненавидел Германию (из-за Гитлера) и женщин (из-за того, что курва-жена изменила с лучшим другом). Не помню, как так вышло, но на берегу мы потерялись, и из порта мне пришлось выбираться самостоятельно. Довольно долго я шла по узкой обочине, пытаясь застопить кого-нибудь из тех, кто так же, как и я, приплыл из Дании. Машины закончились, а вместе с ними – и надежда добраться в этот день до Берлина. Я продолжала идти, пока не поравнялась с одной из второстепенных дорог. Через какое-то время меня подобрали местные жители, и с ними я проехала около 100 километров. В восемь вечера я оказалась на окраине Гамбурга, в двухстах пятидесяти километрах от немецкой столицы. Уже стемнело, и кто-то сказал мне, что больше заправок на шоссе не будет, и мой единственный шанс добраться до цели – сесть к кому-то, кто едет прямиком в Берлин. Обычно я стараюсь не напрашиваться в попутчики и просто стою на выезде – если кто-то захочет разделить со мной дорогу, то остановится сам. Однако сейчас выбора у меня не было.

Завидев одинокого мальчика, заехавшего на заправку купить сигарет, я осторожно подплыла к нему с вопросом, не в Берлин ли он направляется. «В Берлин» – угрюмо ответил тот. В его ответе я не услышала особого энтузиазма подбирать бродяжек, поэтому просто замолчала, решив не навязываться. Мальчик снова посмотрел на меня и спросил: «Едешь?». Конечно, еду! Все обстояло совсем не так плохо, как мне показалось: на поверку француз Фред оказался отличным парнем и ужасным матершинником. Он довез меня не только до Берлина, но и до бара, в котором в ту ночь работал мой хост – русский немец Артем.

В Германию Артем переехал, когда ему было девять. Несмотря на то, что он безупречно говорит по-немецки и избегает русскоязычного общества, интегрироваться в стране на 100% ему так и не удалось – он все еще не принимает и не понимает чересчур мужественных немок, горящих желанием отстоять свою независимость, на которую уже давно и так никто не посягает. Год назад Артем открыл бар, из которого совершенно невозможно уйти: хочется лежать на мягких диванах среди свечей, говорить с кем-нибудь творческим о чем-нибудь неважном, слушать дурную русскую песню с немецким припевом «Eins, zwei, drei! Schicke schicke Schweine!»[31 - Eins, zwei, drei! Schicke, schicke Schweine! (нем.) – «Один, два, три! Шикарные, шикарные свиньи!». Строчка из песни певицы Глюкозы.] и смотреть, как подпевают, танцуя на столах, местные… В вечер воскресенья, когда я вползла в бар с рюкзаком наперевес, Артем и компания провожали друга Хенрика, который купил лодку и в недалеком будущем улетал на Фиджи зимовать. Отличный план.

Почти сразу после вечеринки я почувствовала, что заболела. Обложившись лекарствами, один день я умирала в постели на фоне золотой осени в Берлине, весь второй день пыталась ожить. Абсурдное время, когда больше всего хотелось часами бродить по улицам, но вместо этого я была вынуждена часами проводить время с градусником, закутавшись в одеяла. Отвратительное самочувствие превращалось в невыносимое на фоне звонков мамы, которая в слезах сообщала мне, что ей стыдно рассказать кому-нибудь о такой дочери. Какой – такой? Я бросила работу в офисе и ставшую до боли родной и знакомой Москву ради путешествия автостопом без денег. Мне двадцать четыре, у меня все еще нет дома, мужа и детей. Сейчас, когда я пишу эти строчки, ситуация нисколько не изменилась, разве что декорации стали другими: я больше никуда не еду и ниоткуда не возвращаюсь, в пятницу вечером я сижу в пустом баре далеко от центра Вены и подбираю слова для того, чтобы рассказать свою историю. Мне двадцать семь, у меня по-прежнему нет дома с садом, мужчины с сильными руками и красивого сына с сердцем бога. Иногда я думаю, что каждому в жизни отмерено определенное количество любви, и я свой лимит израсходовала, а значит, останусь одна на дороге, но стараюсь гнать от себя эти мысли. Правда в том, что с возрастом найти человека, с которым взаимно захочется остаться и в горе, и в радости, все сложнее. Правы те, кто женятся совсем молодыми – позже первые свидания все больше напоминают собеседования.

Сбив температуру и обмотавшись шарфом, я все-таки вышла в город. Прогулявшись немного, пришла в бар к Артему. При дневном свете магия рассеялась, и стало хорошо видно залитые воском подсвечники, еще неубранные после вечеринки пустые бутылки, и грязные стаканы. Внезапно раздался звук смс – на третий день пребывания в Берлине мобильный оператор прислал мне сообщение с текстом «Добро пожаловать в Андорру». Вот уж спасибо, куда-куда, а в Пиренеи в ближайшее время я точно не планирую возвращаться. Если куда мне и было нужно, то в Аргентину, поэтому, пока хозяин на пару с приятелем старался облагородить помещение, я решила разобраться с билетом в Латинскую Америку – больше откладывать было нельзя. Проверила финансы: моих собственных денег – шестнадцать тысяч рублей, еще несколько тысяч прислали сопереживающие и просто неравнодушные (спасибо Геннадию, Жене Давыдову и Сергею Гнедкову), десять – добавили родители. В сумме выходило что-то около тридцати-тридцати пяти тысяч.

Я задумалась над тем, чтобы не ехать в Грецию, а сэкономить время и деньги, но большие носатые греки, сиртаки и древнегреческие храмы безудержно влекли меня к себе. Тогда я еще не догадывалась о том, какие противоречивые дни ждут меня в Салониках и в Афинах… Итак, дрожащей рукой я нажала на кнопку «Купить», и точка невозврата была пройдена. В период с 16 по 18 ноября меня ждали три самолета. Утром 16 ноября я должна была полететь из Афин обратно в Берлин, откуда, на следующий день – в Мадрид (Виталик, пророчески сообщивший на прощание, что я еще вернусь, оказался прав), и только из Мадрида мне предстояло сесть в самолет до Буэнос-Айреса. Пути назад не было. Осознав это, я впервые почувствовала страх, смешанный с любопытством. Я прибуду на другой континент с сотней евро в кармане. Из-за того, что я не говорю по-испански, найти работу будет почти невозможно. Тем не менее, я была уверена, что не загнусь под мостом. Моя личная философия и жизненный опыт доказывали, что мир никогда не даст пропасть: даже если ты стоишь на краю пропасти, кто-нибудь протянет тебе руку, и не даст сорваться. Вопрос в том, чья это будет рука.

Глава 12.

Через Чехию, Австрию и Словению – на Балканы

Незадолго до того, как я приехала в Чехию, мне пришло сообщение от знакомой: «Каждый раз, когда я бываю в Праге, и кто-то из моих знакомых бывает в Праге, становится ясно, что мы были в разных городах». Не сразу, но я поняла, что она имеет в виду. Эта, октябрьская Прага две тысячи тринадцатого, показалась параллельной версией города, в который я приезжала два года назад. В тех днях было много смеха и куража, ни одной минуты мы не были трезвыми. Мы пили с прохожими, подпевали незнакомым песням, плавали на лодке по Влтаве ночью, стояли посреди Карлова моста в страшную грозу, еще не зная, что именно от этого воспоминания через несколько лет будет щемить сердце… В этот раз я видела то, что осталось незамеченным тогда – другие места, другие улицы. Оставшись наедине с городом, я оказалась в Праге, какую никогда не знала и не помнила – усыпанной цветными листьями, по-осеннему прохладной, тихой и волшебной. Однако прошлое никуда не делось, прошлое все еще было повсюду, город бережно хранил его для меня: вернувшись на Староместскую площадь, я почти поддалась искушению поверить, что того гляди Прагу окутает август, Лерка выйдет из-за угла в своем сарафане (смеющаяся, как всегда, и такая же красивая), а летняя гроза триумфально догонит нас прямо на Карловом мосту, намочив бумажную карту, после чего мы будем долго сидеть в фойе отеля, потому что потеряли ключ от номера.