Самая страшная игра

– Номер один, как на соревнованиях, – говорил как-то Рябой. Настя запомнила.

Первый подъезд выходил на боковую улицу, и Насте удалось пробраться в него незамеченной. Кода на домофоне не было, как и самого домофона – дом был старой серии, кирпичный, добротный, но было видно издалека, что ему лет пятьдесят, не меньше.

Этаж и номер квартиры Настя не знала, это усложняло задачу. В подъезде странно пахло – мокрыми тряпками и чем-то еще, от чего хотелось чихать. Здесь было темно и тихо, никто не бегал по лестницам, как в ее родном подъезде. Она решила слушать у каждой двери. Что именно она хотела услышать, она и сама не знала.

Первые два этажа населяли семьи. Ей даже не пришлось прикладывать ухо к двери. Оттуда неслись крики детей, лай собаки и голоса родителей, призывавших чад к порядку. На третьем Настя остановилась и прислушалась. Ничто не говорило о том, что именно здесь живет Рябой, но ее внимание привлекли темные полосы на уровне лодыжек – такие оставлял Рябой, когда они тусили в чьем-нибудь подъезде: вечно упирался одной ногой об стену. Во-вторых, здесь была как минимум одна странная дверь. На фоне других она смотрелась, как дверца гигантского сейфа рядом с остальными, простыми. Она была массивней, с невероятно широкими откосами. При этом, ручка выглядела так, будто по ней лупили молотком, пытаясь открыть без ключа.

Она вспомнила слова Рябого о том, что отец его в прошлом – успешный бизнесмен. У него, вроде, и сейчас оставался какой-то бизнес, но в связи с «болезнью бутылки» он уже не мог так лихо лавировать в денежных потоках. Он ведь вполне мог заказать наворочанную дверь тогда, когда у него водились деньги.

Настя на минуту замерла, отдышалась. Она решила послушать. А вдруг отец Рябого силой держит сына взаперти? А вдруг он специально напустил тумана, чтобы скрыть преступление?

То, что она хотела сделать сейчас, казалось диким и неоправданным. И дело было не только в сумасшедшем родственничке ее друга. В памяти некстати всплыли старушки ее собственного дома – те, что любили прилипать к глазку и так проводить все дни напролет. А потом сообщать родителям, кто в подъезде целовался, кто пиво пил. Еще примут за воровку.

– В конце концов, меня же здесь никто не знает, – Настя сама не заметила, как начала шептать вслух. – Надо будет – убегу.

Но только она сделала шаг к черной сейфовой двери, как она распахнулась настежь. Это было так неожиданно, что Настя вскрикнула. Не было никаких звуков, указывающих, что так произойдет. Шаги она могла и не услышать – дверь оказалась, и правда, необычно толстой. Но ведь и скрипа замка тоже не было. А это значит, что дверь была открыта.

«Он что, совсем не соображает, идиот?» – мелькнуло в голове.

«Идиот» уже стоял в дверях, и по нему было сразу видно – нет, не соображает. Отец Рябого был в стельку пьян.

– Зз…драсте, – сказала Настя, стараясь не дрожать. Голос был тонкий, как веточка, но молчать было и того глупее.

Лохматый спросонья мужик смотрел мимо нее мутными глазами. Настя была совершенно не уверена, что он ее заметил. Но тут мужик открыл свой рот и проговорил:

– Матвея ищешь?

Настя кивнула, не в силах отвечать.

– Ты все поймешь, когда пойдешь на похороны.

– Чего?

Настю пригвоздило к месту. Что он несет?

– На похоронах, говорю, все станет ясно.

Настя сглотнула ком слюны.

– На чьих похоронах?

– Какая разница? Тебе ответ нужен или детали?

Мужчина развернулся на слабых ногах и, не закрыв дверь, поволокся в комнаты.

Настя осталась стоять на месте. Ей на секунду представилась ужасная картина: вот этот коридор, что виден в проем двери, ведет на кухню. А там, среди разбитых тарелок и горшков с цветами, лежит Рябой. Вокруг, как в фильме ужасов, все красное. Настя слышала, что в кино для этих целей используется кетчуп. Но это было не кино. Она стояла перед открытой дверью самой настоящей квартиры.

Настя, как во сне, шагнула внутрь. Чужих шагов она не слышала, даже если они и были. Ее собственные, слившиеся с грохотом сердца, оглушали ее. Мужчины видно не было. Он скрылся за дверью справа, в приоткрытую створку была видна кровать и ворох несвежих одеял. Дверь напротив была закрыта. Настя, задержав дыхание, толкнула ее. Это была комната Рябого. Настя узнала ее, хотя никогда не бывала здесь раньше. Серые графитовые обои, пара постеров от пола до потолка с накачанными, в тесных шортах мужиками. Высокая колонка в углу. И кровать. Пустая, аккуратно застеленная. «Как в армии» – вспомнились Насте слова Рябого. Он был аккуратистом.

– Почему, блин, «был»? – вслух вскрикнула она и осеклась. За ее спиной стоял отец Рябого и курил.

– Его здесь нет, – сказал он в потолок. – И не будет.

– Что?

– То! – рявкнул мужик и шагнул к Насте. Она чудом проскочила мимо его рук.

Настя неслась по улице, а в голове стояла картинка окровавленной кухни, куда она так и не успела попасть. Но что-то ей подсказывало – Рябого там не было тоже. И вообще в квартире.

Через неделю после этой встречи наступило первое сентября. Рябого до этого так и не нашли. По крайней мере, новостей Настя никаких о нем не слышала. Телефон его по-прежнему молчал.

Началась школа. Карри она видела теперь нечасто и это было даже хорошо. Ей почему-то было противно с ним видеться. К тому же, Карри был частью чисто летней компании. Они общались с июня по август, и теперь пришло время сказать «пока». Хотя за ним проглядывало явное «прощай». Макс учился в другом районе, по прописке. Соня, пятое их звено, тоже. Ни один, ни другой Насте никогда особо не нравились. Особенно после той финальной шутки Карри про Рябого:

– Может, в банду попал? Или в секту?! – дребезжал в ушах у Насти веселый Каррин вопль.

Когда стало понятно, что ему на Рябого наплевать. Но летом все выглядит немного иначе. И летом многое прощается из того, что невозможно простить осенью.

Зато с Пашкой они виделись каждый день. О Рябом они почти не разговаривали. Как будто это была запрещенная тема. Настя приучила себя обходить столбы, где, среди других объявлений, висели половинки листков формата А4 с физиономией Рябого: коротко стриженный ежик, круглое лицо с морковными бровями – на черно-белой фотографии они выглядели совсем светлыми, как у альбиноса.

Чужой сын

Он никогда бы не напялил на себя эти очки. Он никогда бы не поверил в то, что они могут что-то изменить. Поверить в байки выжившей из ума старухи? С какой бы стати? Он бы и разговаривать не стал. Послал бы куда подальше. Но старуха появилась в нужный момент. Как он позже выяснил, она всегда появлялась в нужный момент. Она точно знала, к кому подойти. Что сказать, что сделать.

И то, что они встретились, конечно, не было случайностью. А все потому, что он наконец, дошел до ручки. И все вокруг стало настолько отвратительным, что он был готов на все, лишь бы это изменить.

(за два месяца до встречи со старухой)

То, что мать не позвонит, и, уж тем более, не приедет, стало очевидным уже к Новому году, который Матвей провел в одиночестве. Развода между родителями так и не произошло. Матвей не вникал в подробности. Что-то завязанное на общих деньгах или квартире – он не спрашивал. Но мать перебралась на свою территорию, в небольшой частный дом в пригороде. Случилось это примерно тогда, когда Матвей перешел в девятый. В сентябре. Их встречи с матерью закончились чуть позже. Не сразу, конечно. Но очень быстро.

Мать так и не смогла простить ему то, что он остался с отцом.

– Переезжай ко мне, – уговаривала она Матвея поначалу. – Здесь хорошо, и воздух свежий. Школа, опять же, рядом. Километра два пешком.

– Деревенская школа? – спрашивал он. Хотя дело было не в этом.

– Ну, не столица, – отвечала мама. – Но здесь ничуть не хуже. Лучше даже. Спокойнее.

Матвей кивал, но все равно оставался дома, в их общей квартире. Когда-то общей. Раньше. Не сейчас. Хотя он до сих пор считал ее такой.

Но с какого-то момента мама перестала выбирать выражения.

– Ты понимаешь, что это ненормально? Не-нор-маль-но! Жить с пьющим мужиком! Зачем тебе этот алкаш?

– Мам. Ты знаешь зачем.

Она ничего не знала и знать не хотела. И Матвей не находил нужных слов. Как объяснить ей, чтобы она поняла? Он не мог бросить отца. Потому что точно знал – если и он уйдет, то ему конец. В прямом смысле. Только Матвею и было до него дело. Остальные бы только обрадовались, случись с ним что. Бывшие друзья. Партнеры. Конкуренты. И потому Матвей только мычал и мямлил в ответ на одни и те же мамины вопросы. Пока она не перестала спрашивать.

Мама не знала, что Матвей научился приносить еду в дом так, чтобы отец не помер с голоду. Он клал в холодильник самое необходимое: мясо, картошку, сосиски. Научился готовить плов – отец его обожал и съедал все до крошки. Матвей быстро догадался, что лучше оставлять готовое, чтобы отец не включал плиту. Такое он ел сразу, не подогревал. А со включенными приборами оставлять его было страшно. Пару раз отец забывал выключить конфорки, чуть не спалив квартиру, и после этого Матвей стал осторожнее. Овощи, даже в виде салата, оказались бесполезным приобретением – их отец не ел, зато мог не моргнув глазом выкинуть в помойку, чтобы освободить место под пиво. Частенько Матвей готовил бутерброды и оставлял их на столе, под тарелкой. Даже если отец приходил ночью или под утро, они оставались вполне съедобными.