Лихомара

В Ямищеве улица была шире бреховской раза в два. И там никто не выскакивал ругаться (если только не пытаешься заглянуть в часовню). Но Моне казалось, что, пока по этой улице идешь, на тебя смотрят из каждого окна. А это ужасно неуютно.

Как назло, чтобы попасть к прудам, деревню надо было пройти насквозь. И, как назло, родителям нравилось ходить через Ямищево. Они даже не ускоряли шаг, а прямо-таки прогуливались и еще обсуждали, какой дом лучше.

– Между прочим, Горошина туда не дойдет, – сказала Моня.

– Она доедет, – возразил папа.

– На чем?

– На мне.

– Мы сейчас поедем? – обрадовалась Горошина.

Моня сказала:

– Да? Ну, если можно всем на тебе подъехать, то я согласна!

– Размечталась! – заметил на это папа.

Горошина посмотрела папе за спину.

– Монечка, ты там не поместишься! – сообщила она. – Одна я могу, потому что я бельчонок!

Моня хмыкнула.

– И где же твой пушистый хвост?

– А у меня нету, я ручной!

– Это когда ты у меня на ручках, то ручной, – уточнил папа. – А когда на закорках, то дикий.

– Можно, я у Носкова побуду? – спросила Моня.

– Давай, ты лучше пригласишь Носкова с нами, – предложила мама.

Моня было обрадовалась, но напрасно: Носкова не отпустила Ба.

Мама сказала:

– Ну, ты знаешь… если тебе так неприятно идти через деревню, мы можем ее обойти. Отдохнем немного в дубовой роще, в тенечке, и тогда уже купаться…

«И на том спасибо!» – вздохнула про себя Моня.

Дубы в дубовой роще росли далеко друг от друга, поэтому света там было много, а тени не очень. Где действительно был «тенечек», так это на тропинках между прудами, сырых в любую жару. Когда долго-предолго плетешься с сумками, – с полотенцами, ковриками, надувным кругом для Горошины, яблоками, сушками, печеньем и еще всякой всячиной, – вдоль разогретого солнцем поля, потом топаешь вообще без дороги, по траве через дубовую рощу, а потом сворачиваешь ненадолго на такую тропинку, открывается второе дыхание. После этого можно уже нормально дойти до дальнего конца дальнего пруда, где все купаются.

И, конечно, когда они выходили из рощи на окраину Ямищева, выяснилось, что все опять забыли, на которой тропинке колодец. Колодец с очень холодной и очень вкусной водой стоял между двумя прудами. Мама уверяла, что между ближним и средним, а папа – что между средним и дальним. Моне было уже все равно.

– Идемте хоть на какую-нибудь тропинку! – взмолилась она. – А то мне кажется, что меня запекают в духовке, и я скоро стану как не знаю, что!

– Как куриное брыло! – подсказала сверху Горошина.

– Тихий ужас! – простонала Моня.

– Хорошая моя, а нам обязательно к колодцу? – спросил папа.

– Желательно, мой хороший, – отозвалась мама. – Потому что, как обычно, мы взяли с собой фляжки специально для колодезной воды. Она нам очень пригодится, когда захочется пить.

– Сдается мне, что он между средним прудом и дальним, – сказал папа. – Но, так и быть, чтоб тебе было спокойней, давай пройдемся сначала между ближним и средним.

Так они и попали на правильную тропинку.

Солнце осталось где-то там, за ивовыми кронами, и Моне показалось, что перед ней открыли дверцу холодильника. Справа и слева выстроились крапива и сныть, под ногами появилась слякоть, неожиданная в такую погоду. Горошина, сидя у папы на закорках, торжественно объявила:

– Глубжа какая!

– Точнее не скажешь, – отозвался папа.

– Уффф! – выдохнула Моня. – Чур, я ворот кручу!

Второе дыхание появилось.

Колодец дожидался слева, как ему и полагалось, ближе к концу тропинки. «Какие все-таки здоровенные пруды выкапывали в графские времена!» – подумала Моня. И еще подумала: «Интересно, у колодца снова будет лужа?»

В это момент из-за колодца показалась тетя Маша. В той же блузке и той же юбке, в которых дарила душистый горошек. И с той же прической.

– Мам, смотри! – позвала Моня.

Но мама не услышала, потому что одновременно папа спросил ее:

– Хорошая моя, а как ты собираешься перелить воду из ведра во фляжки?

– Просто опущу их в ведро, мой хороший, – ответила мама. – А остальную воду выльем на землю.

– Вот потому-то там лужа и не просыхает, – заметил папа.

А пока они разговаривали, тетя Маша пересекла тропинку, спустилась к среднему пруду и пошла прямо по ряске. Она шла быстро, но так легко и плавно, что подол юбки почти не колыхался. И на фоне ряски наряд ее смотрелся очень даже хорошо, – пожалуй, и сам Серов захотел бы его изобразить. «Наверно, мама права, и это какая-то совсем невесомая ткань, – подумала Моня. – Хоть бы длинные юбки снова вошли в моду!» И только она это подумала, как тетя Маша, не снимая наряда, ушла под воду. С головой.

Она не бросилась в пруд с брызгами и шумом, как это делают, когда ныряют. И не упала. Она как будто втянулась в темную водяную щель между двумя островами ряски – так же быстро, как шла.

– Моня, ты что там такое увидела? – окликнул папа.

– Кажется, тетя Маша утонула… – пробормотала Моня.

Папа посмотрел на маму:

– Что за тетя Маша?

– Тетя Маша?.. Машина знакомая, которая отдала душистый горошек. Тот, что у сарая цветет, – вспомнила мама.