Лихомара

– А тебя надо было с детским садом на дачу отправить. Бессовестные какие родители – совсем не жалеют стариков!

– Ну, Бабуля все-таки немножко молодая, – возразила Горошина, – а в детский сад я не пойду.

Буланкина нагнула голову, как будто собралась ее забодать.

– Будешь со старшими спорить – придет лихомара и утащит тебя в болото!

Моня рассердилась. Так рассердилась, что даже перестала бояться Буланкину. Чтоб ее саму кто-нибудь утащил в болото! Все – теперь Горошина испугается и долго не заснет. И не почитаешь уже толком, и телевизор не включишь.

– Не бойся, – сказала она строгим голосом. – На самом деле, никаких лихомар нет.

– Она как привидение, – настаивала Буланкина, приближая к Горошине свои очки, – вся белая и мутная. Кажется, что лицо, а это туман!

– Нет, это просто говорят: «Ах, ты, лихомара такая!» – объяснила Горошина.

Буланкина отодвинулась.

– Кто ж тебя ругаться-то научил? Старшая сестра, небось?

В это время вернулась Бабуля, и Буланкина отвлеклась. Рассасывая таблетку, морщась от валидола, пустилась рассказывать, о том, как скандалит с соседями, потому что их черноплодка свешивает ветки к ней на участок. Она всегда об этом рассказывала, когда приходила пить чай.

Перед ужином Моня повела Горошину гулять.

– Мы сегодня в лесок пойдем, – предупредила она.

– Только до ворот, – сказала Бабуля.

– Почему?

– Поздно уже, туман идет.

– Ну, и что?

Бабуля взглянула на нее как-то тревожно, помолчала, потом повторила:

– Только до ворот. Нечего там делать в такое время, в леске в этом.

…Низкое «дооо», долгое, как дорога, протянулось через небо и стихло где-то у горизонта. Лень было вертеть головой, но Моня и так знала, что это самолет. Ей нравился этот звук. По вечерам он был слышнее и означал, что погода теплая, дождя нет и все, в общем, хорошо.

Почти одновременно за Муриковым участком к небу взметнулся еще один звук, опал, как струя фонтана, потом взметнулся снова. Только звук этот ничем не напоминал шум воды. Пронзительный и внезапный, он был похож на рыдание пополам с подвыванием и пробирал насквозь, как промозглая погода. Но все добродушно улыбались, когда слышали, потому что понимали: это радуется пролетающему самолету Мурикова соседка Дита (сокращенное от Афродита), йоркширский терьер. Дита радовалась каждому самолету, не пропускала ни одного. И, если учесть, что сравнительно недалеко Внуковский аэродром, то жизнь у нее, можно считать, удалась. Слышно ее было не только у ворот, – и в леске, и в деревне Брехово, – наверняка и в самолете тоже. Кто бы мог подумать, что у этого существа размером с кошку такой сильный голос!

Хотя лесок все на дачах так именно и называли, он вовсе не был маленьким лесом, а был, пожалуй, просторным лугом, на котором росли редкие осины и несколько дубов. Моня слышала, что раньше, давно, тут жил какой-то граф, и на этом самом месте, где лесок, он гулял в парке. Но ничего похожего на аллеи уже не осталось. Справа от ворот, где больше дубов, лесок теснили своим забором чужие дачи, левым краем он касался деревни Брехово. В той стороне в бывшем графском парке каждый день дотемна паслась чья-то корова.

За воротами висело облачко плясавших в воздухе комаров. Под комарами цвел иван-чай, тускнея от наступавших сумерек.

Их ворота были намного лучше чужого забора в глубине леска. Глухие заборы Моне вообще никогда не нравились. К тому же, чужой забор с каждым годом придвигался все ближе к их воротам, а леска оставалось все меньше. А их ворота сделаны из отдельных досок, между которыми широкие щели. И за эти доски удобно держаться, когда катаешься на правой створке. Правда, долго кататься не получалось, потому что прибегали тетя Валя и дядя Петя, Муриковы хозяева, и начинали возмущаться.

А если идти от ворот прямо, лесок подводил к болоту, – не то, чтобы кочкам и топи, а просто к широкой и длинной канаве с рогозом, ряской и головастиками. За ней поднимался бугор, а за бугром в низине текла речка. Полоса осоки отмечала частые зигзаги ее русла…

Но сейчас даже бугра видно не было. Напротив Мони за осинками стоял туман.

– А почему корова все время головой вниз? Ее травка за нос тянет? – допытывалась Горошина?

Моня ничего не ответила, потому что в это время говорила про себя. Обращалась она к Буланкиной.

Моня все еще злилась. «Если бы у нас в болоте жила настоящая лихомара – другое дело! – повторяла она про себя. – Но уж выдумывать всяких чудищ, чтобы пугать маленьких детей, нечестно. Во-первых. А во-вторых, запугивать вредно. Потому что если каждый будет чего-нибудь бояться, он станет в старости таким же некрасивым, как вы!» После третьего или четвертого повтора Моне пришло в голову, что и Буланкина, видать, чего-то боится, раз вид у нее теперь не очень. Может, ей самой в детстве рассказывали про лихомар?

– …нельзя маленьких детей в болото утаскивать, я тебе не разрешаю! – пробормотала Горошина, глядя перед собой.

Моня вдруг поняла, что туман придвинулся ближе. Словно бы стену тумана пробили у основания, и она теперь валилась на лесок. Осины, хоть и не рушились от тумана, но превращались в тени. Высотой стена была примерно от земли до неба и легко могла накрыть иван-чай, ворота и Моню с Горошиной. Попадет ли на дом?

Их дом стоял недалеко от ворот. Надо только пройти мимо дачи, где живет Мурик, и свернуть налево. Если бы Моня оглянулась, то увидела бы макушки двух елок, что росли по обеим сторонам их с Горошиной калитки. Но Моня почему-то не оглядывалась. В ужасе наблюдала она падение тумана и готовилась превратиться в осинку.

Сзади совсем близко послышался Бабулин голос:

– Ма-а-ша-а!

Моня наконец очнулась, схватила Горошину за руку и потащила к дому.

Когда они проходили мимо Мурикова забора, тетя Валя сердито сказала кому-то в глубине участка:

– Лихомара!

Читать Горошина еще не умела. Читала ей, разумеется, Моня, Бабуле было некогда. Сначала Моня не имела ничего против: это был самый простой способ заставить Горошину посидеть спокойно. Но лето шло, а родители все не могли добраться до книжного магазина, чтобы подкупить сказок. И когда Моня поняла, что некоторые главы уже помнит наизусть почти целиком, нервы у нее не выдержали, и она забросила книжки куда подальше.

Горошина приспособилась добывать чтиво самостоятельно. Из какого-нибудь дальнего угла она извлекала старый номер «Вокруг света» или журнал «Юность», вышедший примерно в пору юности родителей, раскрывала наугад и тащила Моне.

– Нет! – кричала Моня. – Ни за что!

Но однажды Горошина застала ее врасплох.

Моня объедала войлочную вишню, а дело это требовало внимания. Про себя она считала до трех. На счет «три» надо было положить в рот новую ягоду. И только Моня полностью сосредоточилась, как Горошина запищала из-под куста:

– Монечка, а что тут написано?

Чтобы не наглотаться косточек, Моня схватила эту потрепанную книженцию и прочитала именно те строки, в которые Горошина тыкала пальцем: «Наши лихомары бывают тощие, безрукие, уроды такие, что хуже смерти; не умеют ни войти в избу, ни отворить дверей. Если голодны, то, как сироточки стоят, пригорюнясь у притолоки, выжидая, не выйдет ли кто из виноватых».

– Что?! – закричала Моня. – Это что такое?

С того самого дня ни о чем другом Горошина говорить не желала. Особенно ее разбирало к вечеру. Она ходила за Моней по пятам и задавала всякие вопросы.

– Монечка, а что такое притолока?

– Не знаю! – огрызалась Моня.

– А у нашей притолоки лихомара не стоит?

– А ты что, провинилась? Лихомары только виноватых ловят.