Лихомара

– Киса! – удивилась лихомара. – Ты чего?

Ах-Ты совсем не хотел докладывать ей, что нарвался на Гарпию Огородную, но, как всегда, не смог пробежать мимо слова «киса».

– Да так, решил измерить расстояние от забора до болота, – сказал он.

– И сколько?

– Ровно один брысь, о как!

Лихомара рассмеялась.

– В чем дело? – спросил Ах-Ты.

– Ни в чем. Все хорошо. Тебе очень идет твой белый «галстучек».

Ах-Ты оторопел. Это было второе потрясение за день после Гарпии Огородной. Его никто никогда не хвалил. Он не знал, что с этим делать, но лизнул свой «галстук», чтоб стал еще белее.

Лихомара кивнула на неведомые цветы:

– А у меня теперь своя дача, видишь?

– Не. Если дома нет, то это не дача, – отозвался кот.

– А дом-то зачем? – удивилась лихомара.

– Чтоб обои драть. Я сам не пробовал, но у меня тут приятель есть, Мурик, и он говорит, это что-то. Ощущения ни с чем не сравнить. Особенно если зайти с угла, подняться на задние лапы, а передними дотянуться как можно выше и потом вести когтями сверху вниз. О как!

– Киса, а ты ямки рыть умеешь? – спросила лихомара.

Ах-Ты вздрогнул.

– Это ты на что намекаешь?

– На ямку. Мне цветок бы в землю посадить. А копать нечем.

– Тогда другое дело. Как ты, прямо, умеешь резко менять тему! Глубокую не вырою, это надо звать собаку. Но без меня.

– Мелкую, мелкую, – заверила лихомара. – К чему тут собаки?

– Вот и я думаю: к чему они? Ямки разве что копать…

Лихомара перенесла мокрое растеньице в ямку, кот подгреб землю поближе к стеблю, и сел рядом, немного досадуя про себя, что купился на слово «киса». Купишься – и будешь потом ямки рыть вместо того, чтобы гордо гулять, где вздумается.

– Умница! – похвалила лихомара, а сама подумала: «Погладить, или рано еще? Пожалуй, рановато…»

«Так, – сказал себе Ах-Ты, – сейчас ты, красавец, встанешь и пойдешь отсюда, не оглядываясь. Иначе раскиснешь от комплиментов и не то, что ямки рыть будешь – морковь сажать!»

Но лихомара пока что не собиралась сажать морковь – пока что ей хватало цветов.

– Ты, случайно, не знаешь, как они называются?

– Вон у нее спроси, – сказал Ах-Ты, – а мне пора.

И быстрым шагом направился в сторону деревни Брехово.

Лихомара огляделась.

Через лесок ехала на велосипеде Моня.

После обеда Горошину удалось уложить спать, и Моня поехала кататься. Зачем свернула в лесок, сама не знала: земля там была неровная, в траве сучки, стекляшки, можно шину проколоть. Просто покатилась под горку, а ворота, как всегда, нараспашку, вот и не стала тормозить.

У болота Моня собиралась развернуться, но заметила, что в цепь попала травинка, и слезла с велосипеда. Ей навстречу поднялась незнакомая женщина. Моня ее сначала и не увидела. Наверное, сидела на берегу болота. Хотя на этом берегу обычно никто не сидит: он низкий, сыроватый, и с него, вообще-то, почти ничего не видно, – только бугор напротив и воду чуть-чуть. Лучше пройти дальше, подняться на бугор и сесть под ивой. Оттуда и болото хорошо видно, – правда, все смотрят на речку и острова, а у болота только землянику собирают.

– Это не ты потеряла? – спросила незнакомка.

Моня даже не сразу поняла вопрос, потому что уставилась на ее наряд. Цвет ей не очень понравился, – такой серовато-белый, а вот фасон… Длинная, до земли, юбка с мягкими складками, широкий пояс. Блузка с высоким воротником, а по краю воротника рюши, и по краю манжет тоже, и еще там, где пуговицы, но не до самого пояса. Именно рюши, не воланы, Моня умела отличать, ей Бабуля уже давно объяснила. Смешное слово – «рюши», слово «волан» Моне больше нравилось, но тогда сразу вспоминался воланчик для бадминтона. А еще смешнее слово «жабо». Жабо тоже бывает на блузках, но не на этой.

«Класс! – подумала Моня. – Значит, мода изменилась, пока мы на даче живем? А мама в прошлый раз ничего не сказала! Надо будет в субботу спросить. Но блузку с длинным рукавом я бы в такую жару надевать не стала! Ни за что!» Нет, на самом деле, рукав (довольно пышный, кстати) просто локоть прикрывал, но, все равно, так никто на даче обычно не наряжался.

Волосы у незнакомки были совсем седые, но очень пушистые, похожие на облачко, – и. кажется, сверху на этом облачке сидел пучок. А лицо очень бледное – прямо ужасно бледное, в цвет блузки. Мама недавно уговаривала Бабулю красить волосы и объясняла, что седина бледнит. «Точно, так и есть! – решила Моня. – Зря тетенька не красится, было бы лучше. А на вид она не старше мамы».

Тут только Моня заметила у ног незнакомки цветное пятно, невероятно яркое на фоне ее наряда.

– Ой, душистый горошек! – воскликнула она. – У нас тоже был в прошлом году, а в этом семена не успели купить.

– Кто-то оставил, – сказала незнакомка, – а он тут без воды пропадет. Может, возьмешь его себе?

Голос ее тоже хотелось назвать бледным: он был очень тихим и как будто влажным.

В такую удачу трудно было поверить сразу.

– А вы? – спросила Моня.

– Я цветы разводить не умею. Да и донести не смогу.

– Вы, наверное, совсем недавно дачу здесь купили? – вежливо спросила Моня, кивая в сторону противного серого забора.

– Нет, я оттуда, – ответила незнакомка и махнула рюшами куда-то назад.

А у нее за спиной, за болотом, за бугром, на котором росла ива, за речкой, за островами, на бывшем другом берегу бывшего пруда стоял еще один забор (не глухой). За ним жили своей жизнью заречные дачи. И туда тащить охапку душистого горошка было, действительно, далековато.

Моня сказала:

– Да? А вы не знаете, случайно, можно как-нибудь перейти речку поближе к большому острову? Очень хочется туда попасть, но только не в обход.

– Кажется, там есть бревно…

Незнакомка повернула голову в сторону острова, и Моня увидела пышный пучок у нее на затылке. «Какие у нее длинные волосы! – подумала она. – Наверное, их труднее красить, вот она и не красится».