Лихомара

– Но не знаю прочное ли оно… – продолжала незнакомка. – Вот мост у деревни, тот, конечно, надежнее…

– Да видела я этот бетонный мост, – махнула рукой Моня. – Он некрасивый. Я люблю другой мостик, деревянный, но от него до острова еще дальше. К тому же, я терпеть не могу ходить через Брехово. Обязательно выскочит какая-нибудь тетка и начнет ругаться, что нечего тут делать посторонним в их деревне. Наверно, это и значит – брехать. Брехово – деревня, где все ругаются!

– Нет, – улыбнулась незнакомка. – Брехать – значит, лаять. Видишь ли, тут был когда-то граф. Он жил в той стороне, откуда ты приехала, а в деревне держал охотничьих собак. Вот ее так и назвали.

Лицо у нее было добрым, особенно когда она улыбалась. И, пожалуй, красивым. Вот только глаза непонятного цвета – тоже какие-то бледные. «Вдруг она чем-нибудь болеет?» – подумала Моня, но спросить не решилась. И, вообще-то, пора было забирать цветы, а то еще завянут.

– Спасибо большое, – сказала она. – Меня зовут Маша, а вас?

Незнакомка то ли удивилась, то ли растерялась. Может, невежливо было ее спрашивать?..

– И меня Маша, – ответила она, помедлив.

Моня нагнулась, чтобы поднять подарок, – и увидела на траве розовую ленту очень знакомого цвета бледно-розовой розы сорта «Барбара Остин» или вроде того. И полосу белой ткани под нею – поля пропавшей панамы. Лента, поля, а в середине – цветы…

– Мамочки! – прошептала Моня, подняла голову и встретилась глазами с бледными глазами незнакомки.

То есть теперь они уже были знакомы.

– Да, я сама удивилась, – кивнула ее тезка. – Там снизу корешки.

Моне вдруг стало холодно, причем особенно замерзли руки. Левой она неловко подхватила горошек вместе с остатками панамы, правой кое-как подняла с земли велосипед и покатила его через лесок к воротам. Медленно, с остановками, потому что держать его одной рукой было ужасно неудобно. Моне даже пришло в голову, что надо было попросить новую знакомую проводить ее хотя бы до ворот. Но когда она, остановившись в очередной раз, оглянулась, у болота уже никого не было.

Горошина, к счастью, еще спала, зато в дверях стояла Буланкина. Вечно она стоит в дверях!

Обычно Буланкина поворачивалась к Моне, направляла на нее свои очки и ждала, пока первой поздоровается. А тут сразу спросила:

– Что это ты притащила?

Недовольным таким тоном спросила. Можно подумать, Моня к ней притащила, а не к себе домой!

Моня опустила велосипед на землю у крыльца и перехватила цветы так, чтоб хоть немного прикрыть ленту с полями.

– Это душистый горошек, – объяснила она не столько Буланкиной, сколько Бабуле, которая выглядывала у нее из-за плеча. – Прямо с корнями, осталось только посадить. Мы же в этом году не успели семена купить, теперь зато будет сразу цветущий.

– Да вижу, что душистый горошек, – сердито сказала Буланкина. – А что это там из-под него торчит?

Надо же – заметила!

Моня очень не любила врать. Но не рассказывать же Буланкиной про панаму! Поэтому она дернула плечом, – правым, к левому прислонились цветы, – и ответила небрежно:

– Наверное, упаковка.

– Где ж ты такую упаковку нашла, на какой помойке? – продолжала допрос Буланкина.

– Не на помойке, а в леске!

Буланкина спустилась с крыльца.

– Ну-ка, покажи!

«Жаба!» – подумала Моня, хоть это было невежливо… э… по отношению к жабам, и опустила цветы на ступеньку.

– Вот!

Буланкина вдруг плюхнулась рядом с ними на ступеньку и обернулась к Бабуле:

– Дай водички!

– Сердце прихватило? – испугалась Бабуля.

– Не знаю… нет… что-то мне нехорошо. Сухость какая-то…

Буланкина выпила залпом кружку воды, тяжело поднялась на ноги и сказала Бабуле:

– Пойду. Ты на собрании-то будешь в субботу?

К душистому горошку она неожиданно потеряла всякий интерес.

– А как же, – кивнула Бабуля.

– Опять, небось, деньги собирать хотят, – пробормотала Буланкина и удалилась.

Бабуля долго ахала – сначала из-за панамы, потом из-за того, что не смогла разделить растения; уж очень они крепко держались друг за друга усиками. И, в конце концов, посадила душистый горошек возле сарая вместе с лентой и полями. Моня решила, что так даже лучше: по крайней мере, Горошина не будет вопить из-за дырок.

А лихомара давно уже сидела дома и переживала, потому что, как и Моня, не любила врать.

Утром, когда заканчивали завтракать, со стороны калитки долетел слабый свист. Точнее, два свиста, длинных.

Моня воскликнула:

– О! Носков! Бабуль, можно я полчасика погуляю?

Бабуля, понятно, не стала возражать. Потому что жестоко было бы не отпустить человека повидаться с другом детства, который уезжал аж на три недели. Уезжал Носков в Коктебель, он каждый год туда уезжал с родителями. А два длинных свиста означали два тире – букву «М» в азбуке Морзе. Самого Носкова надо было вызывать коротким свистом и длинным: точкой и тире, потому что у него имя начиналось на «А». Азбукой Морзе увлекался их общий знакомый, у которого дача наискосок от Носкова. Но знакомому сейчас свистеть вообще не имело смысла: он сам усвистел – на Рижское взморье. Своих родителей Моня уже не раз спрашивала, когда же они-то с Горошиной побывают на море. И мама отвечала: «Я надеюсь, когда-нибудь побываем». А папа уверял: «Да что море! Это только кажется, что там лучше. В сущности, везде одно и то же». Как это – одно и то же, если там море есть, а тут, на даче, нет?

– Наконец-то я вернулся! – объявил Носков, когда Моня вышла к нему за калитку.

Он всегда так говорил, когда приезжал из Коктебеля.

– Носков, ты так говоришь, как будто тебя там мучили, – заметила Моня. – А сам вон, какой загорелый! И потолстел.

– А что там делать? Только купаться да есть, вот я и ел, – объяснил Носков, сворачивая в лесок.

Потому что, если не ходить по улице, то прогулка на полчасика – это до болота и обратно.

Носков сам настаивал на том, чтобы его звали по фамилии, хотя и жаловался, что в школе дразнят то Носком, то Чулком, а иногда и Гольфом. Родители и бабушка звали его Аликом, и Носков утверждал, что иногда прямо не хочется отзываться, так его раздражает это уменьшительное имя. Ему, как ни странно, нравилось полное – Альберт. Но оно плохо сочеталось с фамилией. И Носков дожидался получения паспорта, чтобы тогда что-нибудь поменять, – имя или фамилии. Только не мог пока решить, что. То ли другую фамилию к имени подобрать, – например, Альберт Нарский или Апрелевский (потому что это самые удобные электрички к ним на дачу, нарские и апрелевские). То ли все-таки оставить фамилию, потому что потом его уже дразнить не будут, а имя выбрать новое, не такое альбертистое.

Моня была за Альберта и против Носкова, но считала, что среди остановок электрички (за Апрелевкой) есть более подходящие варианты: допустим, Альберт Бекасов или Рассудов. Алабин – тоже ничего. Можно даже Альберт Калугин (дальше Калуги электрички не ходят). Но от Калугина Носков отказался сразу, потому что калужские электрички у них на станции не останавливаются.