Гобелен с пастушкой Катей. Книга 6. Двойной портрет

– А куда нам деться, бедным, среди вас, горгон и гарпий? – ответила жертва и сгинула в кустах, оставляя за собою след из пролившихся капель влаги.

Можно было счесть их пролитыми слезами, отчетливо видимыми всему миру и разумному человечеству, но никого из них по причине плохой погоды рядом не случилось.

№ 3. Картинка, выхваченная из середины, рассказчик вновь не обозначен

На сей раз действие происходит в интерьере, он же городская квартира, просторная, основательно заставленная, слегка подзапущенная. За стеклами льется дождь, быстрые капли наискось пересекают оконная пространство. На плохо видимом столе светится лампа, у стола…

– На самом деле у нас всё происходит чуть сложнее, милая Катюша, – произнесла одна из собеседниц, миниатюрная дама преклонных лет.

Если бы Катя сформулировала впечатления, то сказала бы, что ветеран советской адвокатуры, затем российского криминального бизнеса, Любовь Борисовна Кронина, более всего походит на ожившую заслуженную куклу с темными кудряшками. Вот именно так. Ею хотелось любоваться и хотелось с ней играть. Далее предстояло смотреть и слушать.

– На самом деле, я думаю очень серьёзно, как бы чего не вышло, – продолжала Любовь Борисовна, катая по столу баранку. – И возможно, отзову, тебя, девочка, взад, пардон за лексику. Пока ничего не решила, и тебе голову морочить не стану. Но вот одну штучку ты для меня сделай, ладно, котёнок?

– Как скажете, Любовь Борисовна, для вас я готова на всё, – упомянутая Катя насколько освоилась с куклой-адвокатом, что вовсю играла в ученицу чародея, ей было весело. – Плащ и кинжал всегда при нас, кто предупрежден, тот вооружен, смею заметить.

– Однако, ты у нас проказница, котёнок! Намекаешь на нелегальную сторону поручения и не совсем ошибаешься, – призналась Любовь Борисовна. – Но на самом деле, не так страшно, как ты малюешь, не обольщайся. Я хоть и старый хищник, но поэтому весьма осторожный, зубы съела на казусах «про и контра» законов. Тебе ничего эдакого не предлагаю.

– А я бы… – Катя поняла, что заигрывается и вовремя остановилась.

– Да я уж знаю, – подхватила миниатюрная искусительница. – Тебе только позволь, с такими-то глазками, она ещё добродетель строила из себя, видали! А бесы в глазах так и прыгают, так и скачут! Что, котёнок мой Катенька, скучно жить, как положено? Сознайся!

– Уже сознавалась, Любовь Борисовна, но никак не пойму, – засмеялась Катя и вновь остановилась.

– Как я из тебя секреты вынула, да? – со смехом ответила адвокатесса. – То, что я всех насквозь вижу – это от Бога или от натуры, как тебе больше нравится. А что умею навести на признание – чистая профессия.

Катя, надо признаться, сидела в доме адвоката-искусителя довольно долго и полностью прониклась атмосферой. От ее бизнес-настроений и легкой официальности не осталось и следа. Напуганная и отчасти предупрежденная, она заявилась в гости, до предела наряженная и искусно подмалеванная, но не прошло и получаса, как всё переменилось почти волшебным образом. Никакого дела не получалось, выходила одна потеха – пока.

Уже сиреневый пиджак с черными вклейками валялся среди диванных подушек, а туфли сбросились под вешалку. Потому что чай с баранками гостья и хозяйка сервировали вместе и пили вприкуску. Катя со вкусом продемонстрировала, как надлежит пить чай из блюдца по всем правилам искусства, держа его в розетке из растопыренных пальцев. Наверное, редкое умение сошло за экзамен на профпригодность. Придирчивая старая дама Любовь Борисовна Катю одобрила и собиралась дать Кате поручение, в котором отказывала работникам сыскной конторы «Аргус», включая шефа конторы, Отче Валентина. Что было для Кати, разумеется, очень лестно.

– Так вот, я, деточка Катя, просто не знаю, как с тобой надо работать, – сообщила Любовь Борисовна. – Трудный случай ты у меня. Другому дала поручение в зубки – и оно побежало! А тебе, надо думать, стоит выложить предварительное заключение. Или не стоит, вот в чём вопрос. Но я вот что сделаю, слушай сюда внимательно. Начинаю тебя грузить, потом попробую сообразить, где остановиться. Тогда дам чёткое поручение, идет?

– Вопросы задавать позволено? – поинтересовалась польщенная Катя. – По ходу дела, если вдруг не врублюсь?

– Ну и лексика у вас, молодая дамочка, жена живописца, – обронила Любовь Борисовна. – Но ничего стерпим, терпели не такое, у нас тут вообще клиенты на лагерном жаргоне изъяснялись в натуре. И ничего. Ладно, поехали, повесь ушки на гвоздик внимания. У меня имеется ещё одна любимая девочка, почти клиентка, твоя ровесница, может, чуть постарше, Тамарочка зовут. Знаю её с пеленок, племянница моей старой подружки, мы бегали танцевать в Дом офицеров во дни незабвенной молодости, производили фурор два раза в неделю, поскольку обе были ошеломительные красотки. Если не веришь – глянь на портрет над собой. Убедилась? Ну, вот Евка была ничуть не хуже, только цвета другие, пламенно-яркие. Ладно, вернемся к делу, хоть и неохотно. Тамарочка у Евки всегда была за родную дочь, не меньше того, и девчонка отвечает взаимностью. Вернее отвечала до самого последнего момента. И вдруг исчезла без звука, сбежала, как Золушка с танцев. Ну, это я конечно перебираю, она не совсем без шариков, Тамарка-то. Всё вообще-то честь по чести. Мужу оставила записку, детям звякнула по звоночку, старенькой тёте Еве отбила телеграммку, та забралась на дачу и дышит кислородом. Телеграммку Ева процитировала, но сама в позорной панике, ей мнится, что под спудом кроется что-то нехорошее. Что могла бы девочка Тамарочка перед тем, как сгинуть, подъехать к тёте Еве и доложиться. Ровно половина этих бредней – сплошная мания величия. Мол, как же обошлись без ценного совета. Но вторая половина мне нравится меньше. И муж, и детки, как сговорились: или молчат, стиснув зубы, или делают отдаленные намеки, что жена и мать их свихнулась на старости лет, сбежала с кавалером, в последнем приступе молодости.

– Основания у них какие? – открыла рот Катя. – Веские или иные?

– Вот это ты и вынь, котеночек мой! – торжественно заявила адвокатесса и приоткинулась на спинку стула. – У меня есть другая догадка, тебе о ней ничего не надо, но вот прощальные слова и записки Тамарочки ты пособирай, ладно?

– Это всё? – с известной долей провокации спросила Катя.

– Ну не капризничай, котёнок, мало не покажется, – успокоила Любовь Борисовна. – Ты мне записку принеси, которую для мужа, а там посмотрим, как дело пойдёт. Причем, предупреждаю, он не даст.

– Это как это? – искренне удивилась Катя. – Я приеду, а он не даст?

– Ни в коем разе, сам отказал наотрез по телефону, лично мне – радостно подтвердила старушка. – Хоть тресни. Но даст копию и в оригинал позволит глянуть, об этом имеется твердая договоренность.

– Ой, как сложно у вас! – восхитилась Катя. – Он в уме или как?

– Это ты тоже проверь, не без того, – туманно разъяснила Любовь Борисовна. – Стыдится бедолага по-чёрному, в особенности родных и друзей дома. Вот была у него супруга Тамара и враз вышла вон. Ему обидно до слёз, а тут к нему с глупостями пристают: как сбежала, куда сбежала, записку покажи и т. д. и т. п. Оно понятно.

– Надо думать, он может спустить с лестницы охотников за записками, – вслух подумала Катя. – В данном случае меня. Это интересно.

– Куда уж интереснее, – согласилась Любовь Борисовна. – Сама бы из него извлекла без звука, но видишь ли, детка, я не очень-то выходная и выездная, годы отнюдь не те. По лестницам и лифтам не хожу, а уж чтобы спустили, не мечтаю, увы, прошли те волшебные дни.

– А я что, я не против, если так решено судьбою, отчего бы разок и не спуститься с неё, родимой, если не слишком крутая, – Катя охотно поразмышляла вслух.

– Ну, особо не рассчитывай, – предупредила старушка строго. – Наш с тобой Гриша Добросеев малый вполне культурный, хотя нынче и удручён. Я с ним договорилась, так что вполне. Можешь для разгона пококетничать, он собою хорош, бравый малый. Но копию записки ты принеси. Поедешь сегодня, принесёшь завтра или послезавтра, ага?

– Ну, я почти готова, – созналась Катя. – Однако у вас имеют место сопутствующие обстоятельства и догадки, не так ли?

– Не гони старую клячу, она будет брыкаться, – честно предупредила адвокатесса Любовь Борисовна. – Когда и если надо будет, то сразу… Сейчас я делаю Грише звоночек, что ты едешь, ага?

– Ехать, так ехать, – согласилась Катя и добавила старую прибаутку. – Сказал попугай, когда кот Барсик поволок его за хвост из клетки.

– Дерзишь, котеночек, ну да Бог с тобой, – согласилась заказчица, потом спохватилась. – Да, деньги тебе Павлик платить будет, мы с ним так сговорились, ты знаешь?

– Уже заплочено, нет проблем, – доложила Катя. – И обещано больше, если угожу, или же угодю, вас Павлик держит в крупном авторитете.

– Совсем ты охамела девулечка! Ну так всегда, кого люблю, тому прощаю, – напутствовала Катю Любовь Борисовна, протягивая на прощанье бумажку с самыми разными именами, фамилиями и телефонами, возглавляла список она сама и данный её адрес. – И вскоре жду здесь же, у фонтана с результатами. Сначала позвони, а то у меня такой народец бывает, что лучше не сталкиваться. От него и решетка произведена. Иногда их посещает светлая мысль, что дешевле старуху укокошить, чем деньги ей платить.

– Как хорошо, однако, что нам это не грозит! – заметила Катя, послала хозяйке воздушный поцелуй и отбыла сквозь решетку.

Она действительно находилась в полном очаровании, что вылилось в скандальные концерты по дороге к пострадавшему Грише Добросееву.

«Уж не мечтать о нежности, о славе!» – выпевалось у Кати из души дурным мужским голосом на старосоветский мотив.

«Все миновалось, молодость прошла!
Твое лицо в его простой оправе
Свой рукой убрал я со стола!»

И припев продлился совсем уж непристойно: «Эх! Своей рукой убрал я со стола!»

– «Милль пардон, бедняжка Ал. Ал.!» – обратилась Катя к поэту, допев. – «Это я от волнения, никого обижать не собираюсь, пардон еще разок!»

Тотчас перед нею возник дом, и открылась дверь подъезда, где проживал многострадальный Гриша Добросеев, а за внешней дверью оказалась другая, там была прибита табличка с домофонными цифрами.

№ 4. Вновь от первого лица той же Кати Малышевой

Слава великому Богу, у самого дома страдальца Гриши Добросклонова, нет, на самом деле Добросеева, романс со слезой и маршем меня покинул, сжалившись над носительницей зловредного музыкального вируса.

Итак, теперь следовала нажать на табличке нужную комбинацию цифири и затем быть впущенной в храм скорби. Ан нет, сразу не вышло. В табличке, составленной адвокатом Любочкой, отнюдь не значился номер входного кода, имелся лишь номер добросеевской квартиры.

В невнятном освещении уличной лампы номер прочитался, и я почти решила его использовать в качестве кода, во всяком случае, следовало попробовать, но меня предупредили, тем самым сэкономив время, а так же умственные усилия. Дверь с домофонной табличкой стала медленно отворяться сама по себе и, открывшись, явила девушку в спецовке и с ведром. Появление девицы с ведром сопровождал специфический аромат, он подсказал род занятий, определивших девушкин наряд.

В надобном подъезде вовсю шел ремонт, ему посвящались ведро и косынка, повязанная по самые глаза, привет всем горячий. В особенности чувству обоняния.

– Не закрывайте, пожалуйста, – попросила я, не особо приближаясь, побелка и краска отстирываются с трудом, а я была при параде.