Сибирский папа

Сибирский папа
Наталия Михайловна Терентьева

Золотые небеса
Что такое любовь – не знает никто. То огромное, горячее, мучительное и прекрасное, что наполняет твою душу, – это что? То, что заставляет лететь друг к другу через континенты, то, что дает силы, то, без чего мир пуст и холоден? Это самая большая тайна нашего мира, и пусть она навсегда останется неразгаданной. Мы будем долго идти до ответа, почти доходить и… останавливаться перед последней дверью. Эта тайна и есть то, ради чего мы живем. А дверь просто нарисована на стене, чтобы самые неспокойные пытались ее открыть.

Наталия Терентьева

Сибирский папа

© Н. Терентьева, 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Мы не летаем, мы поднимаемся только на те башни, которые можем построить.

    Осип Мандельштам

– Не понимаю, Маня, зачем ты едешь к этому человеку. – Папа смотрел на меня грустно. Однозначно грустно – без тени других эмоций.

– Папа! Ну… – Я отвернулась. Зачем он так на меня смотрит! Взрослый человек, а как будто на самом деле не понимает очевидных вещей.

– Маняша… – Папа провел рукой по моим волосам. – Как у тебя с ухажерами? Отстали?

– Ты хочешь всех разогнать?

– А! – Папа махнул рукой. – Даже если бы и хотел, что, отстанут? И Кащей отстанет, и этот, Гена-баритона?

– Папа… – Я засмеялась. – Ну почему «Гена-баритона»?

– Потому что у каждого баритона, особенно не заладившегося с детства, есть такой ген, который они называют «эго баритона», а заладившиеся, кстати, сидят в консерватории и развивают этот свой особый ген.

– А почему ты его в женском роде зовешь?

– Потому что в мужском роде так не выглядят! И ты меня не отвлекай! Так зачем тебе ехать к этому человеку?

Надо было слышать, как сакраментально папа произнес – «к этому человеку»! Какой там «Кащей» и «Гена-баритона» – мои ухажеры, которых папа ненавидит! Я прихожу с учебы и всё рассказываю, потому что это не так уж серьезно и смешно. Но чем больше я смеюсь и рассказываю, тем больше волнуется папа.

– Нет, скажи, почему ты Гену зовешь в женском роде? Он нормальный мальчик, даже не слишком женственный, усы растут, ноги огромные, – постаралась я вернуть папу к обычной его теме.

А тема такая: мне рано с кем-то встречаться, ведь мне еще нет двадцати семи лет. Вот в двадцать семь я буду абсолютно взрослой девушкой, готовой к серьезным отношениям, которая выйдет на улицу, тут же встретит очень хорошего человека и папа сыграет мне свадьбу. Он так и говорит: «Вот тогда я и свадьбу тебе сыграю!»

Папа нахмурился, вместо того чтобы засмеяться, но все-таки стал объяснять. Про Гену он поговорить любит, Гена – постоянный источник его тревог и насмешек, потому что сам Гена постоянно присутствует в моей жизни в виде сообщений, которые он пишет мне с утра до вечера, «занимает виртуальное пространство», как выражается, опять же, мой папа, человек грамотный и остроумный.

– А ты считаешь, Маняша, это нормальный мужчина или юноша, у которого раз в неделю случаются припадки и истерики?

– У некоторых женщин за всю жизнь не было ни одной истерики, у твоей жены, например. Поэтому по гендерному признаку истерики не классифицируются. Полно мужчин-истериков.

– Я не знаю, – искренне вздохнул папа, как в принципе он всё делает: совершенно искренне и с добром, – как среагирует твоя мама, когда узнает истинную цель твоей поездки в Сибирь.

– Истинная – международная студенческая конференция экологов.

– Да-да! – хмыкнул папа. – А я тогда – академик Сахаров, и делаю новую модель атомной бомбы, а не кодовый замок для бронированной двери, которая открывается только на определенное слово, произнесенное только определенным голосом.

– Ты так и не сказал маме, что я потом поеду к …? – Я запнулась и замолчала.

Да, ситуация. Не я ее придумала, я как бы вообще ни в чем не виновата. И что? Я на самом деле могла бы не ехать. Но я поеду. И папу уговорю, и маму уговорю, если придется ей рассказать о моем неожиданном плане. Наверное, я давно об этом думала, подспудно, не выпуская эту мысль наружу. Она носилась у меня – в виде смутных образов – вот, села я в самолет, полетела далеко-далеко, на другую сторону нашей необъятной Родины, туда, где утро наступает на четыре часа раньше, туда, где живет «этот человек»… В виде снов – да, я уже несколько раз видела во сне, как я подхожу к нему и говорю: «Привет! Не узнал?» Это невероятно глупо, глупее некуда, не узнать он меня не может, потому что он видел мои фотографии в сети, мы переписывались несколько раз, но ни разу не встречались. Он пару раз (или больше, я точно не знаю) приезжал в Москву, и мы могли увидеться, но меня оба раза не было. Знать он этого не мог, мы не так часто общаемся, и я не рассказываю ему обо всех своих планах и особенно о родительских. Просто не совпадало, потому что, наверное, не должно было совпасть.

Один раз он приезжал, когда три года назад мы ездили в Архангельск на похороны маминой мамы, моей любимой, самой любимой, самой лучшей бабушки, у которой прошли самые прекрасные летние и зимние каникулы моего детства. Бабушка жила в последние годы в деревне в восьмидесяти километрах от Архангельска, и для меня это место и бабушкин дом всегда будут настоящей Россией, немного не такой, в какой живу я.

Я-то живу в Московском княжестве, царстве-государстве, как хотите, но это другая какая-то Россия, не такая, как в остальной стране. И о том, что он был в Москве, я узнала по появившейся фотографии в сети. Он почти ничего не ставит на своих страницах, так, может перепостить раз в три месяца новости из какой-нибудь группы. А тут вдруг он сфотографировал какой-то невнятный старинный особняк, это мог быть любой город, но он неожиданно поставил локацию – «Москва». А я – тоже совершенно неожиданно – почувствовала обиду. Приезжал, знал, что я есть, что живу в Москве – он, собственно, всегда знал обо мне, это я о нем ничего не знала – и даже не попытался со мной встретиться. Если бы я была в Москве в это время, я бы просто написала комментарий под фотографией: «Привет!» Может быть, написала бы. И я уверена, что он бы отреагировал.

Второй раз, когда он приезжал, мы уехали на море, внезапно. Это было позапрошлым летом.

Мама боялась лететь, боялась и боялась, третий отпуск подряд, и мы уже решили не ехать ни на какое теплое море, провести время на даче. «Мне только хорошо, Валюша! – искренне сказал папа. – Не кори себя!» И правда, он выполнит всё необходимое по саду и по хозяйству, прибьет всё отвалившееся у наших двух замечательных сараев и дома и засядет в дальнем углу второго этажа с тетрадкой или компьютером.

В тетрадке папа ищет решение очередного уравнения – он любит черкать по клетчатой бумаге простым карандашом, а в компьютере дописывает докторскую – и вовсе не про ядерную бомбу, это лишь его любимая горькая шутка, и не про двери для бандитов, которые столько наворовали, что теперь не знают, как спрятаться от врагов и завистников за этими дверьми, а про необыкновенные свойства необыкновенного вещества, которое никто никогда не видел, не трогал и почти не фиксировал приборами, кроме моего папы, потому что оно мгновенно разлагается на что-то другое. Но в этот краткий миг, когда вещество существует, оно обладает такими свойствами, что переворачивает наши представления о многом в этом сложном и удивительном мире, в котором мы живем.

Когда у тебя папа – талантливый физик, работающий в Курчатовском институте, а мама – талантливый биолог, работающая там же, и тоже практически закончившая свою докторскую, причем на стыке физики, биологии и каких-то наук, которым даже еще нет названия, но о них по восемнадцать часов подряд могут говорить мои мама с папой, не уставая, не обедая, не кормя меня, кота, собаку, проходя мимо нашей машины, мимо подъезда, проезжая поворот на дачу, поджаривая вместе с мясом кусочек пластиковой лопатки, которой папа размахивал, показывая маме, как именно бозон распадается на четыре лептона (это непонятно пока мне и не будет понятно, наверное, никогда, потому что я поступила на географический факультет, чтобы заниматься вопросами природопользования, и почти совсем не интересуюсь тем, о чем с утра до ночи бредят мои любимые, талантливые, увлеченные своей наукой родители), когда твои родители на самом деле настоящие ученые, и ты их любишь, уважаешь, смотришь на них как на инопланетян – а таких просто больше нет, как мои мама и папа – то в какой-то момент тебе становится очень одиноко.

Да, я, конечно, не совсем глупа, я окончила школу с медалью. Хотя, конечно, не Ломоносовскую и не Курчатовскую, а самую обычную. Зачем меня отдали в эту школу, никто не знает, никто, даже сами мама с папой, которые меня отвели и записали в соседнюю школу в шесть лет. Я походила две недели в школу, и родители решили, что я слишком мала для учебы. И через год снова повели меня, смеясь, «второй раз в первый класс!» в ту же самую школу. Почему мама с папой не могли меня водить в Курчатовскую, где учатся будущие светила физики и математики, а потом идти к себе на работу – на соседнюю улицу? Не видели во мне ничего особенного?

Спрашивать бесполезно. Такие странные прозаические вопросы не находят никакого отклика в их голове. Иногда мне кажется, что голова у них одна, просто разделенная напополам – на мужчину и женщину.

Они живут рядом, постоянно думают вместе, помогают друг другу, говорят на своем особом языке, иногда вообще выпадая из жизни. Забывают платить за квартиру, и у нас скапливается огромный долг. Забывают на даче платить за электричество, и нам отключают свет. Забывают на даче животных, забывают вместе с ними меня.

Так мы однажды просидели с Антипом (серым полосатым котом) и Рыжиком (огромным бело-черным сенбернаром, без единого рыжего пятнышка), запертые на даче, целый день, без электричества, с разряженным телефоном. Мы не грустили, я была уже очень большая – семиклассница. Я не ходила в школу, были осенние каникулы, еды в шкафу было полно, в баллоне был газ, а около печки лежали дрова. Печку я топить умела. Тем более печь была теплая, и я просто подкладывала дрова. А электричество включить не сумела. Родители отключили рубильник «как положено», в двух местах, второй я не смогла включить, как ни старалась.

Полдня прошли замечательно. Я читала, жарила в печке хлеб, ела конфеты и грецкие орехи. Открыла окно, и пес, и кот сообразили – выпрыгивали через него и заходили обратно.

К вечеру мне стало страшно, дом показался огромным, на улице вдруг резко стало холодно, даже вода замерзла на кухне в умывальнике. Я села на диван в обнимку с котом и собакой, закрылась двумя пледами и стала думать, как дойти до электрички. Рыжик-то, ладно, будет идти за мной, куда угодно. Но что в голове у Антипа? Пройдет ли он шесть километров с нами или свернет куда-нибудь по дороге по своим делам, которые обычно появляются у котов в самый неподходящий момент и о которых они никому не сообщают? Тут как раз мама с папой спохватились, что, кажется, нигде нет ни меня, ни животных. И очертя голову вдвоем помчались на дачу. При этом они нормальные люди, водят машину, попеременно. Но иногда оставляют ее у магазина и уходят, забывая про нее. И потом ходят по улицам, вспоминая – а где же они купили эту замечательную колбасу и корм для птиц, которых у нас никогда не было? Ведь рядом с тем магазином они припарковали машину – кажется… Еще стоянка была такая удобная и просторная – только для спецтранспорта…

Ту дачную историю мама с папой не любят вспоминать, но когда я однажды их по случаю спросила, были ли они здоровы в тот момент, они объяснили: так они были абсолютно уверены, что в доме никого нет! Что я, большая девочка, зачем-то взяла Антипа и Рыжика и уехала с ними в Москву, одна, я же такая самостоятельная, всё делаю сама, и давно! Почему так решили? А в доме было очень тихо, и ботинок моих внизу у двери не было, и, кажется, я вечером собиралась уезжать… Поэтому они, обсуждая на ходу совершенно невероятную гипотезу, которая заставила папу проснуться в пять утра и разбудить маму, закрыли дом и уехали. А мы с Антипкой и Рыжиком спали в моей комнате на втором этаже. Ботинки же мои Рыжик принес мне, это его любимое развлечение – если он видит где-то мои сандалии, босоножки, ботинки, тапочки, сапоги, то тащит их мне и кладет рядом, счастливо заглядывая в глаза… Бредовая история какая-то. Только это правда, и случилось со мной и с моими родителями.

А тем летом этот человек опять приехал в Москву, ничего заранее не написав мне (хотя в июне он поздравил меня с отличным окончанием школы, написав под моей фотографией с золотой медалью: «Поздравляю!») Была середина лета, и я как раз уже поступила в МГУ. Все знали, что я прошла на бюджет, у меня были очень высокие баллы по ЕГЭ, и два специальных экзамена на факультете я тоже сдала прекрасно. Мама в тот день с утра сидела за компьютером, что-то просматривала, хмурилась и вдруг сказала: «Да! Мы едем! Завтра! Вадюша, собирайся, Маня, пристраивай своих товарищей на две недели!» «Мои товарищи» тут же услышали что-то в голосе мамы. Антип подошел ко мне и сел рядом, вопросительно глядя на меня с пола, огромный Рыжик тут же встал обеими лапами на спинку моего стула, пытаясь облизать мне обе щеки и уши одновременно.

– Куда едем, Валюша? – спокойно спросил папа.

– Я нашла изумительное место! – взволнованно ответила мама.

– Где? – отогнав Рыжика, спросила я, отлично зная, какой мама неопытный турист.

Обычно мы собираемся и никуда не едем. В отличие от многих физиков и биологов, вырывающихся из лабораторий в высокие горы, густые леса, бескрайние поля и на далекие моря, мои родители – Валюша и Вадюша – любят сидеть на нашей замечательной даче, ходить в соседний лес и говорить о своем, запредельном. Если в лесу холодно и мокро, они надевают плащи и резиновые сапоги и ходят по полю. И обдумывают теории – удивительные, волшебные, волнующие их больше, чем море, небо, горы и звезды.

– Вот, смотри! – Мама позвала нас к компьютеру.

– Мам, тебя обманут, – сказала я, видя, как мама с радостью рассматривает красивые двухэтажные домики из светлого дерева, за которыми виднеется лазурно-синее, бескрайнее море, на которое мы никогда не поедем. А если и поедем, домики эти окажутся в соседнем, «элитном» доме отдыха, море будет грязным, а берег людным. Это я осторожно и высказала маме.