Последний ученик да Винчи

В его голосе звучала такая гордость, как будто это он сам так расставил здания и провел реки, чтобы создать этот неповторимый вид.

Хранительница кабинета уселась за компьютер и защелкала клавишами.

– Малый трактат Николая Аретинского… – пробормотала она, вглядываясь в колонки цифр на экране монитора. – Вот он, единица хранения номер… тридцать четвертый шкаф, седьмая полка…

Она встала из-за стола и своей неровной, будто ныряющей походкой прошла к одному из стеллажей.

– Дима, помоги мне, пожалуйста…

Старыгин приподнялся на цыпочки и достал с одной из верхних полок большую картонную коробку.

– Только для тебя, – вздохнула хранительница и снова бросила на Машу недовольный взгляд.

Маше вдруг захотелось совершить какой-нибудь хулиганский поступок: показать зануде-хранительнице язык или разбить графин с водой, стоящий на подоконнике, либо же разбросать листочки из многочисленных папок, лежащих на письменном столе. Хотя за листочки, пожалуй, могут и побить, они тут все на бумажках повернутые… Маша ограничилась тем, что поглядела на хранительницу очень холодно и высокомерно.

– Вот оно! – победно проговорил Дмитрий Алексеевич, не обратив ни малейшего внимания на обмен женскими взглядами. Он открыл коробку и осторожно выложил на стол темный от времени манускрипт, каждый лист которого был аккуратно упакован в прозрачную пленку.

Маша взглянула через плечо реставратора и разочарованно вздохнула: документ был написан от руки почти совершенно выцветшими коричневатыми чернилами и каким-то удивительным почерком, очень красивым, но неразборчивым. Самое же главное – он был написан на совершенно незнакомом Маше языке.

– Какой это язык? – спросила Маша, искоса взглянув на реставратора.

– Латынь, разумеется.

– И вы можете это прочесть?

– Конечно, – он даже, кажется, удивился ее вопросу, как будто каждый современный человек просто обязан понимать латынь.

Маша почувствовала легкое раздражение: эти эрмитажные работники, похоже, смотрят на всех остальных людей свысока, как на полуграмотных.

Старыгин осторожно перевернул несколько хрупких страниц манускрипта, достал из кармана старинную лупу в красивой бронзовой оправе и начал медленно читать, на ходу переводя текст с латыни:

– Если ты встретил число, составленное из трех шестерок, знай, что это есть число Зверя, число Врага, и проистекает из этого числа многий грех, и гнев, и многие несчастья, и число это любезно Отцу Лжи, хозяину порока, врагу рода человеческого. Посему избегай всячески этого числа и всего, под ним рожденного. Если же ты встретишь число, составленное из четырех семерок, знай, что это есть число Света, и проистекает из этого числа свет, радость и прощение, ибо семь есть число, угодное Создателю, семь есть благое, священное число, а четыре семерки четырежды священны и четырежды угодны Господу нашему. Число это приносит благоденствие и благость, и человек, родившийся под этим числом, имеет большую силу и крепость противостоять греху и одолеть козни Отца Лжи. Да будет благословение на этом человеке, и да преодолеет он преграды и препоны на пути своем…

Старыгин тщательно сложил старинную рукопись и убрал трактат обратно в коробку.

– Вот она, вторая причина, о которой я вам говорил.

Маша моргнула, и в ту же секунду развеялся странный гипноз, в который она впала под влиянием слов средневекового автора. Она встряхнула головой, чтобы окончательно отогнать наваждение, и проговорила:

– Дмитрий Алексеевич, неужели вы всерьез относитесь к этой средневековой ахинее?

– Во всяком случае, тот, кто написал на картине число из четырех семерок, относился к этому достаточно серьезно. И так же серьезно относился к этому ваш дед, всемирно известный археолог, когда подарил вам эту бесценную безделицу. – Дмитрий Алексеевич задумчиво посмотрел на кулон из слоновой кости.

Маша собиралась снять кулон, но, когда была дома, это совершенно вылетело у нее из головы. Старыгин подошел ближе и взял костяной кулон в руки. Совсем рядом с Машиным лицом оказались его глаза – очень серьезные. Пахло от него краской, скипидаром и еще какой-то химией.

– Кстати, – добавил Старыгин, – на вашем месте я не носил бы пентагондодекаэдр так на виду. Кроме того, что он имеет вполне реальную и очень высокую цену, мне кажется, есть человек, для которого его цена гораздо выше всех денег мира.

– Что еще за человек?

– Тот, кто подменил картину. Тот, кто написал на второй картине число из четырех семерок. Тот, кто, на мой взгляд, еще не считает свою миссию законченной.

– Дима, – напомнила о себе хранительница кабинета, – ты закончил с трактатом? Может быть, все же сварить тебе кофе? И твоей спутнице из… гм… химического института?

– Спасибо, Танечка, – рассеянно отозвался Дмитрий Алексеевич, не отводя глаз от кулона, – мы пойдем. Очень много работы.

С непонятным злорадством Маша заметила искру разочарования, промелькнувшую в глазах хранительницы. Подумать только – «Танечка!». В таком-то возрасте! Да столько не живут!

– А почему вы отказались от кофе с печеньем? – не утерпела Маша, когда они шли назад длинными коридорами.

– А? – Старыгин очнулся от задумчивости и улыбнулся. – Я вам скажу. Танечка, конечно, чудесная женщина и отличный специалист в своем деле, но кофе варить она абсолютно не умеет. А если вы хотите кофе, то я вас угощу в мастерской. Только… – он воровато оглянулся по сторонам, – это большая тайна. Если наш пожарник узнает, что я храню в мастерской кофеварку, он съест меня живьем!

– Ценю ваше доверие, – заметила Маша без улыбки.

– Когда мне было лет десять, – начал Дмитрий Алексеевич, разлив кофе, – я был ужасным авантюристом.

– Не похоже! – Маша насмешливо посмотрела на него поверх своей чашки.

– Внешность обманчива. Впрочем, в десятилетнем возрасте все дети имеют склонность к приключениям. Кто-то убегает из дому, чтобы бороться за свободу Африки, кто-то мечтает записаться юнгой на корабль, а мы с друзьями решили остаться на ночь в Эрмитаже.

– В наше время у подростков несколько иные интересы, – проговорила Маша.

– Может быть, – Дмитрий Алексеевич пожал плечами. – С современными подростками я не сталкиваюсь.

– Ваше счастье! – вздохнула Маша, вспомнив, чем закончилось ее общение с племянниками десяти и тринадцати лет. Кажется, потом их родителям пришлось делать незапланированный ремонт в квартире.

– Короче, мы решили таким образом проверить свою храбрость, а заодно посмотреть, как тут все выглядит ночью. Нас было трое – двое мальчишек и одна девочка, Лена… – Старыгин на мгновение замолчал, и Маша неожиданно для самой себя испытала что-то вроде ревности.

– Может быть, именно ее присутствие и повлияло на наше решение, – продолжил Старыгин, улыбнувшись своим воспоминаниям. – В общем, перед самым закрытием музея мы спрятались за одну из витрин. Тогда ни о какой электронной сигнализации еще и не слышали, тетки-служительницы обошли залы, осмотрели их довольно-таки поверхностно и ушли по домам. Ну, а мы выбрались из своего укрытия и отправились в путешествие по ночному Эрмитажу. Признаюсь, это стало одним из самых сильных впечатлений в моей жизни. Весь музей оказался в нашем распоряжении, он был наш, только наш!

Старыгин мечтательно прикрыл глаза, казалось, уйдя в свои воспоминания.

– Картинами мы тогда не очень интересовались, они казались нам скучными, непонятными, а вот старинное оружие, часы-павлин и всякие другие музейные диковины поразительно действовали на наше воображение. Но тут случилась одна из тех встреч, которые бывают раз в жизни, да и то, наверное, не у всех. Мы вошли в очередной зал, и я увидел эту картину… она была почти спрятана в тени, и вдруг на нее упал лунный луч, и я увидел нежное лицо матери, ее полузакрытые глаза, устремленные на младенца, и его самого, скосившего глаза и глядевшего, кажется, прямо на меня. Я не знал тогда, что она называется «Мадонна Литта», не знал даже имени Леонардо, но я не мог отвести от этой картины глаз. Не знаю, что со мной случилось, но я замер перед ней, словно врос в пол, и очнулся, только когда меня окликнул Борька, мой приятель:

– Что ты там застрял перед этой теткой? Бежим, там такое!

Мы двинулись дальше в это удивительное путешествие. Все той ночью казалось необыкновенным и волнующим…

– Опять же, присутствие Лены… – не удержалась Маша.

– И это тоже, – спокойно кивнул Старыгин. – В общем, мы переходили из зала в зал и не подозревали, что нас уже ищут.

– Значит, все-таки сработала сигнализация?

– Какая там сигнализация! – отмахнулся Старыгин. – Просто мы не учли одного существенного момента. Дело было зимой, мы, естественно, пришли в пальто и сдали эти самые пальто в гардероб. И представьте себе ужас гардеробщицы, когда после закрытия музея у нее на вешалке остались висеть три детских пальтишка! Что она могла подумать? Трое детей потерялись в музее, с ними произошло какое-то несчастье! Она позвала свою знакомую, работавшую ночной дежурной, и рассказала ей о происшествии. Та, понятное дело, тоже перепугалась, но только уже больше из-за того, что в музее находятся посторонние люди. Время было суровое, и ей, среди прочих, могло за такое нарушение здорово попасть. В общем, несколько ночных дежурных посовещались и решили, не сообщая ничего начальству, своими силами изловить злоумышленников и выдворить из музея. Тем более что размеры пальто явственно говорили о малом возрасте этих самых злоумышленников и о том, что справиться с ними легко.

А мы в это время добрались до самого интересного места, по крайней мере, как нам тогда казалось, – до Рыцарского зала. Старинное разукрашенное оружие, рыцари в настоящих сверкающих доспехах, огромные кони, совершенно как живые… Я попытался вытащить рыцарский меч из ножен, к счастью, сил на это не хватило. Тогда Борька, чтобы не уступить мне в лихачестве и молодечестве, решил взобраться на лошадь. И только было он приступил к исполнению этой задачи, как из соседнего зала донеслись приближающиеся шаги и голоса дежурных. Мы, понятное дело, ужасно перепугались, решили, что нас тут же арестуют, и спрятались в самый укромный уголок – за ту самую лошадь, которую так и не успел покорить Борька.

Старыгин снова на мгновение замолчал, как будто перед его глазами ожили те давние воспоминания.