У нас под крылом – солнце

У нас под крылом – солнце
Наталья Филимонова

С рождения между близнецами есть незримая связь. Обе наследницы рода Виленто в единый миг исцелились от своей загадочной болезни и одновременно заговорили на неизвестном языке. А когда освоили виссарийский, оказалось, что одна из них ругается, как вовсе не пристало юной леди, а другая мыслит математическими формулами. Да еще и называют они друг друга странно и одинаково – Зинками…

Наталья Филимонова

У нас под крылом – солнце

Пролог

Ида Виленто смотрела на собственное лицо. Это почти как в зеркале –  если бы не другая мимика, жесты, другое… всё.

Странная ирония: в прошлой жизни у них были одинаковые имена, в этой –  лица. И еще –  по две смерти на каждую, и обе –  на двоих. А больше –  абсолютно ничего общего.

Кроме того, что теперь, кажется, они все-таки самые близкие друг другу люди. Пожалуй, само это слово звучит очень верно: близнецы. Ближе некуда. Единственные, кто знает друг о друге то, чего никому не расскажешь.

Сейчас лицо ее близняшки кривилось: Ада собиралась разреветься.

– Не знаю я, что с этой их магией-шмагией делать! Это ты у нас тут… умная шибко, а я академий не кончала! Не понимаю я этих ваших векторов-шмекторов! Зачем я вообще сюда попала, да лучше б я там с концами померла, что я, рая себе нормального не заработала, всю жизнь как проклятая вкалывала, так теперь и тут! –  она в отчаянии взмахнула рукой, и на комоде в другом конце комнаты взорвалась ваза с цветами. Натурально взорвалась, брызнув во все стороны мельчайшими осколками и цветочным фаршем. Глянув на нее, Ада наконец всхлипнула, и из ее глаз водопадом хлынули слезы.

Ида внимательно посмотрела на комод и снова перевела нечитаемый взгляд на сестру.

– Меня тоже раздражала эта ваза. Но тебе просто стоило бы самостоятельно заняться интерьером своей комнаты –  вряд ли родители бы были против. Мне же не отказали.

Ада продолжала плакать, не слушая ее, и Ида вздохнула.

– Зин, –  она нарочно использовала это имя, их общее имя, которого здесь не знал больше никто, –  не гневи бога. Или в кого ты там веришь. Вот скажи… чем ты занималась в свои четырнадцать… там?

– Коровам хвосты крутила, –  буркнула Зина-Ада. –  В школе я училась. А из школы на колхозную ферму бегала –  мамке помогать. Это ты как сыр в масле каталась! И школа тебе, и этот твой… университет! А я? Я тут как дууууууура!

Ида очень глубоко вдохнула воздух. И выдохнула. И даже не стала подтверждать очевидное –  хотя очень хотелось. Педагогические навыки не позволили.

Детство бабы Зины там, в том, прошлом мире, пришлось на послевоенные годы –  легко и сытно тогда никому не было. Но сейчас перед ней была просто девчонка, не верящая в собственные силы. Такая же, как ее восьмиклассники.

– А тут ты благородная леди! И тебе снова четырнадцать! У тебя молодые мозги и сколько угодно возможностей поступить в академию, в университет или куда захочешь! Даже магия у тебя есть! Ты можешь заняться вообще чем хочешь! Вот только по сравнению с местными детьми у тебя есть огромное преимущество: знание людей –  они во всех мирах одинаковы, и опыт целой жизни, и не самой простой жизни…

– Угу, коров доить умею и картоху сажать. Очень мне это поможет! А этой твоей ледью блаародной быть не умею!

– Невелика наука. Да и время у нас пока еще есть –  научимся… обе,  –  Ида обернулась к окну, краем глаза уловив какое-то движение. Ну, конечно, Котангенс опять на бреющем полете несется, паразит, прямо над городом! Если он еще раз снесет какую-нибудь башню… или… эй, а что он вообще делает над ратушей? Он что, решил ее…

…Пометить?!

– От паскуда! –  с каким-то даже восхищением протянула сестра, проследив за ее взглядом, но тут же снова протяжно всхлипнув. –  Зинк, а Зинк… а правда –  ну шо мы тут делать будем, а?

– Что и обычно, –  Ида пожала плечами, продолжая мрачно наблюдать за вихляющими победоносными виражами питомца. –  Драконов на скаку… то есть на лету останавливать… и уши обрывать! Ну и по горящим замкам шастать… предварительно их подпалив, скорее всего.

Глава первая. На пороге

Тусклая лампочка над головой затрещала и моргнула. “Надо, наконец, нанять кого-то, чтобы заменил провод”, –  отстраненно подумала Зина. Провод, перемотанный скотчем в нескольких местах, был протянут прямо поверх стены, закреплен кое-как и провисал в нескольких местах. Что поделать, если в этом доме много лет жили только одинокие женщины. Попросить… соседа? Как бы хуже не сделал.

Старый кот на ее коленях хрипло муркнул в последний раз и затих. Мохнатый рыжий бок тяжело приподнялся и опустился. Зина провела по нему рукой.

Ну вот и все. Столько лет они с котом спасали друг друга:  она его от смерти, он ее –  от одиночества.

По сути, за все годы, что она прожила здесь, в этой богом забытой южной станице, она и не искала другого общества. И тогда, когда в первый раз приехала сюда жить, и уж тем более во второй. С коллегами отношения сложились ровные и прохладные, ученики… ученики начинали ценить ее только тогда, когда оканчивали школу. Ее выпускники подходили к ней 1 сентября и в День учителя –  в прошлом году, и в этом тоже. Благодарили, вспоминали со смехом, как боялись ее и почти ненавидели. Слишком сухая, слишком строгая, слишком требовательная. Уж точно никто из них никогда бы не напросился в гости и не стал с ней болтать просто так.

Тогда, в первый раз, когда она только приехала сюда, казалось, что этот дом –  просто тихая гавань, та самая нора, куда можно забиться на время, чтобы зализать раны. Побыть одной, главное –  подальше от всего мира, подумать, понять, как же так все по-дурацки вышло.

Она думала, что пересидит здесь несколько месяцев и уедет. А потом… сначала закончились деньги, и было принято решение найти работу. Здесь не так уж много вариантов. Но учителей всегда не хватало –  ее приняли с распростертыми объятиями. Директриса еще шутила, что на место Зинаиды Алексеевны должна была однажды прийти Зинаида Алексеевна. Бабушка оставила по себе долгую память…

Увы, спустя пару лет она все-таки  сделала глупость, решила вернуться в “большой мир” рановато, и хуже всего –  согласилась встретиться с тем, с кем было нельзя. И сама не заметила, как все закрутилось заново…

Когда она бежала сюда во второй раз, этот дом представлялся ей ее личной крепостью, единственным местом, где можно спрятаться  от того, с кем теперь даже случайно нельзя встретиться, посмотреть в глаза, перекинуться словом. Иначе –  снова затянет, убедит, заговорит. Иначе –  она снова окажется в конце концов там, где больно и плохо, и нет сил уйти. В своей золотой клетке.

И в своем сердце она возвела стены куда выше любых крепостных.

Ох, как же она тогда благодарила в душе покойную бабушку –  самого близкого своего, пожалуй, человека на свете. Ту, в честь кого она получила свое немодное имя и от кого унаследовала характер, а в итоге –  и профессию. Бабушка, пожалуй, была единственной, кто когда-то почуял неладное в казавшейся такой идеальной и сказочной картинке ее жизни.

Если бы бабушка не написала завещание, этот дом унаследовала бы мама. Нет, мама, конечно, не обидела бы ее… просто она поступила бы “по справедливости”. Как она эту справедливость понимает. Она продала бы дом и разделила деньги между всеми детьми поровну:  своей Зиной и сыновьями мужа, которых сама она в свое время приняла безоговорочно –  как родных.

Вот только не стала бы учитывать при этом, что сыновьям Зинин отчим, собравшись с силами и пошерстив по сусекам, справил-таки по однушке сразу, как только они закончили школу. А вот Зина вышла замуж еще на втором курсе, в свои 18 –  и пришла к мужу в чем была. Мама и тогда была уверена, что это справедливо: зачем дочери свое жилье, у нее муж богатый, а мальчишкам еще семьи в дом приводить.

И если бы не бабушка, даже собравшись с силами, Зине бы просто некуда было бежать.

Здесь ей было… спокойно. Здесь время тянулось размеренно и неторопливо, и отмечалось только сменой классов. Даже школа, казалось, нарочно дожидалась ее –  на прежнее место ее взяли без единого вопроса. Сначала казалось, на этот раз она посидит здесь годик и будет решать, что дальше делать со своей жизнью, которая, как бы там ни было, все еще вся впереди.

Но возвращаться “в мир” с каждым годом казалось все труднее. Да и школа затянула как-то. Особенно когда ей доверили наконец старшие классы. Оказалось вдруг невозможно бросить своих детей посреди года. Ладно –  семиклассники, а как же выпускники? У них ЕГЭ впереди, так нельзя, Каринке надо поступать обязательно, и Топоркову, а Кустоева –  она пойдет, конечно, на гуманитарный факультет, ей эта алгебра ни к чему для поступления, верно она думает, но ведь сама еще не знает, не понимает, как пригодится, и логическое мышление у нее какое, любо-дорого, да и за прочими надо присмотреть, чтоб вразнос не пошли…

И вроде бы ясно было, что надо в конце концов менять что-то однажды. Она ведь молода еще, а здесь –  ни на карьеру никаких перспектив, ни на личную жизнь ни единого шанса. Не физкультурника же вечно пьяного соблазнять.

Наверное, это-то ее и пугало в конечном счете. Возвращение означало бы, что надо, видимо, снова думать о будущем. Может быть, знакомиться с кем-то. Снова доверяться кому-то. Искать кого-то. Устраивать свою жизнь.

Здесь… проще. Это как в детстве, когда скрещиваешь руки: чик-чирик, я в домике –  и во?да не может тебя поймать, пока ты стоишь на месте, восстанавливая дыхание, и наблюдаешь, как носятся все вокруг, визжат и уворачиваются  –  тебя это пока не касается, ты в домике, и сколько угодно можно так стоять. В конце концов неизбежно придется включиться снова в игру, иначе зачем было и начинать. Но –  еще немного. Пять минут, отдышаться. Полгодика… год… шесть лет.

И в конце концов оказывается, что в свои 34 ты сидишь на кухне с мертвым котом на руках и осознаешь, что теперь больше нет на свете никого, кому ты по-настоящему необходима. Для кого тебя нельзя заменить.

Мама… ну да, у нее есть мама. Но она и тогда не поняла Зинаидиной “блажи” –  и до сих пор не понимает. До сих пор уверена, что лучший выбор для ее дочери –  вернуться… туда. К нему. У мамы есть, в конце концов, другие дети. В мамином доме она в конечном счете теперь тоже лишняя. Пожалуй, если бы тот случай с полыньей произошел сейчас,  она бы не смогла оттуда выкарабкаться. Просто не нашла бы причины –  зачем.

Грохнула калитка во дворе.

– Зинка! Ты тута? –  в окно сунулся любопытный сморщенный нос.

Зинаида только вздохнула. Пожалуй, лишь один-единственный человек во всем мире мог вести себя с ней так бесцеремонно и фамильярно: соседка и тезка, главная сплетница станицы, которую никто во всей Старицкой и не звал иначе как бабкой Зинкой. Даже мать она давным-давно приучила уважать свои личные границы. Эти самые границы стали для нее после всего больной темой.

Но для бабки Зинки не было самого такого понятия. Кажется, после того самого случая, когда обе они едва не погибли, бабка Зинка записала ее то ли в боевые подруги, то ли в подопечные –  и стала время от времени “заглядывать на огонек”, ничуть не смущаясь холодноватым, хоть и вежливым приемом. Кажется, она считала, что Зинаида просто по-другому не умеет разговаривать и, может, где-то даже в глубине души ее жалела.

Скрипнула входная дверь: бабка Зинка, заглянув в окно и удостоверившись, что хозяйка дома, без всяких сомнений решила зайти. Сейчас пройдет по коридору, попутно с любопытством заглядывая во все углы –  просто по привычке! –  и явится в кухню.

Зинаида еще раз погладила уже прохладный кошачий бок. Прощай, рыжий. Может, где-нибудь, когда-нибудь в лучшем месте еще встретимся.