Паника

– Да блин, зомбяк какой-то мотается посреди дороги, чуть не сбил к хренам. Обкуренный совершенно. Или псих.

– Чёрт, ты осторожней.

– Откуда он только взялся!

– Да тут у нас наркодиспансер, как раз между нами и Паникой. Вообще, мы редко их видим, там следят, но иногда случается.

– Весело вы тут живете.

– Не жалуемся. Так ты понял, как доехать?

– Понял. Скоро буду.

Сергей сбросил вызов и выключил телефон. Вообще. Потому что от Светы было два пропущенных только за время разговора со Щукарёвым. Выключил – и расслабился. И тут же увидел, что навигатор снова работает, а до Чёрных Ключей осталось меньше километра.

Жизнь налаживалась.

9.

Никаких шашлыков не было, когда он приехал, и выпить ему тоже не дали. Встретив его у ворот, Витька сказал, что не купаться в такую жару – грех, и, перекусив ледяной окрошкой, они поехали на озеро, и там купались, как в детстве, до дрожи, до посиневших губ, наслаждаясь прозрачной водой, и телефонов не было в этом дне, и жен, и работы. Было широкое небо с маленькими текучими облаками, озеро, песчаный пляж и темная стена леса.

Они вернулись на дачу к вечеру, голодные до невозможности и стали разжигать мангал, нанизывать на шампуры с утра замоченный шашлык.

А в сумерках Сергей сидел в беседке, за накрытым столом и, ожидая, пока Щукарёв принесет шипящие раскаленным жиром шашлыки, смотрел на крыльцо, под завязку забитое цветами в горшках.

– Слушай, – сказал он. – А чего у тебя тут цветы?

– Это Вероникины, – ответил Щукарев. Он внес в беседку ароматное мясо, положил шампуры поперек огромного блюда и, сев за стол, немедленно начал разливать по стопкам водку из запотевшей, только из холодильника, бутылки. Сергей тут же взял себе шашлык и начал жадно есть: это было невероятно вкусно. Жуя, спросил:

– Я думал, дача теперь только твоя.

– Так и есть.

– Так с чего тут её горшки?

– Слушай, ну… Вот чёрт! – Щукарёв немедленно и сильно расстроился. Глядя на него, Сергей даже перестал есть. – Не успела ещё забрать. Мы ведь два дня назад ещё не собирались разводиться. Потом поссорились так хреново, чуть не до драки, и оба поняли, что дальше так нельзя. Слово за слово: "Давай на развод подадим? – А давай!" И вчера пошли и написали заявление.

Щукарёв замолчал. Сергей, пытаясь вернуть дню изначальный настрой, поднял стопку и сказал:

– Ну, за твой развод!

Он потянулся к Щукарёву, чтобы чокнуться, но тот неожиданно отвел руку со стопкой и, не чокаясь, выпил. Сергей испугался: таким он Витьку никогда не видел.

– Вить, ты чего? – спросил он. – Почему не чокаясь? Вероника же не умерла…

– Она нет. Я – почти да, – резко сказал Щукарёв. – А с ней не будет ничего из-за моей стопки, она нас всех переживет.

Щукарёв посмотрел на Сергея, увидел, как тот напрягся, и ему стало совестно: уж Серега-то точно был не виноват ни в разводе, ни в Вероникиных финтах, ни в том, что его заманили сюда под предлогом шашлыков: Виктор боялся, что в одиночестве окончательно расклеится, потому что при всей ненависти к Веронике, при всем раздражении, которое она так мастерски вызывала, развод не принес ему облегчения, наоборот – стало как-то невыносимо больно и выть хотелось…

– Ладно, – уступая, сказал он, – хочешь чокаться – буду чокаться с тобой. Давай.

Сергей так и не поставил стопку на стол, держал, полную, в руке, и Щукарёв налил себе сам, поднял, легко стукнул стеклом о стекло:

– За развод, – выпил и налил снова.

Сергей тоже выпил, закусил зеленью, мясом и, глядя, как маслянистая водка тянется в стопку, сказал:

– Вить, давай ты будешь закусывать, ладно?

– Не хочется, Серёж. Вот вообще.

– Так плохо?

– Ага. Господи, какая же она оказалась дрянь, какая стерва… Слушай, Серёг, давай за твою Светку выпьем – хоть она не такая.

Щукарёв потянулся стопкой, но Сергей теперь сам отвёл руку и выпил, не чокаясь.

– Такая же, Вить. Она – такая же.

– Никогда не поверю.

– Я тоже думал, что нет. Иначе не женился бы никогда.

Они замолчали, всё сразу как-то сломалось, испортилось.

Окончательно стемнело. Пара безумных мотыльков стучали в лампочку, включённую под потолком беседки, звенел невидимый пока комар. Вероникины горшки исчезли в сумраке крыльца, и резко выделились на фоне ночного неба кроны яблонь в соседском саду за забором.

– Понимаешь, – сказал Сергей, – я всё надеялся, что она изменится. Я же реально её любил. Думал, у неё женское просто: материнский инстинкт, часы биологические, что там у них еще? Тридцать пять, с ребёнком не выходит. Ну, Вить, я же ей всё обеспечил: лучшую клинику, лучших врачей, три попытки! Потом она забеременела – токсикоз, ей всё время плохо, снова по больницам. С почками проблемы, угроза выкидыша, трясся над ней, как над хрустальной. И всё время ко мне так относились, как будто это я, блин, во всём виноват. Думал: родит – всё кончится. Но нет, блин. Вот скажи, Вить, нахрена вот это всё?! Я устал, я не могу больше.

– А она?

– Она… Она говорит, что это она устала. Она, блин, дома сидит! У неё там мама торчит постоянно: "чтобы Света поспала, чтобы Света могла куда-то там сходить…" И обе меня пилят, что я не помогаю. Да я никакой домой приползаю. Я сплю меньше неё! Я говорю: давай няню наймем.

– Хорошая, кстати, мысль.

– Ну! А она мне, знаешь, что отвечает: я своих детей с чужой тёткой не оставлю, я за них буду переживать и всё равно не отдохну.

– Дура.

– Ну.

Сергей помолчал немного, приходя в себя, и вдруг почувствовал себя виоватым.

– Хотя я бы тоже за них волновался, – сказал он, сдавая назад. – Если честно. Мало ли, чего там чужой человек будет делать. Они у меня классные парни.

– Скоро на рыбалку будешь с ними ходить.

– Ещё скажи – по девочкам.