Точка бифуркации. Повесть

Мои плечи словно освободились от тяжелой ноши, мне стало легко, странно, жутко и хорошо одновременно. Мне хочется видеть тебя, писать тебе, читать твои письма, называть тебя любимой и чувствовать, что любим сам. Я не могу сказать, как глубоко живет во мне это чувство, я не могу сказать, долговечно ли оно. Просто я люблю, и мне этого достаточно, чтобы я был счастлив.

Пожалуй, единственная возможность быть счастливым – это любить, не задумываясь над тем, чего не избежать. Наивно полагать, вытянув счастливый номер, что он дан тебе на всю жизнь. Счастье – призрачная и непрочная штука. Как кварцевый песок, который течет сквозь узенькое отверстие песочных часов, отмеряя годы, дни, часы, мгновения… Оно конечно, иначе оно не было бы счастьем, иначе мы не искали бы этих мгновений, не летели бы им навстречу. И по меньшей мере глупо сидеть РЯДОМ С НИМ и думать, надолго ли его хватит. Мы любим друг друга, и значит, оно неисчерпаемо. Любовь жива, пока она есть, а если ее нет, то никакие слова, сказанные до… во время… и после, не продлят ей дни и даже не облегчат кончину. Даша, милая! Я мог бы сказать еще очень многое, однако слова не самое лучшее, что есть между нами. Я люблю тебя сейчас, как никого никогда не любил. Я люблю тебя и принимаю целиком, без всяких оговорок. И я хочу любить тебя изо всех сил. И это единственное, что стоит говорить.

Это письмо написано только для тебя. Второго такого же я не напишу».

Письмо Максима дрожит в моих пальцах. Я забилась в самый дальний угол университета и перечитываю в сотый раз дорогие мне строки. Он любит, любит меня! И в этот момент для меня в целом мире нет ничего важнее и прекраснее. Смотрю на часы – сейчас то самое время, когда он обычно ждет меня в правом крыле. Господи, да он и сейчас там, как я могла этого не понять! Столетние ступеньки университетских лестниц несутся навстречу, мелькают длинные окна, каменные колонны… Я лечу к своей цели, как выпущенная из лука стрела. И наконец врезаюсь прямо в его сердце! Он обнимает меня так сильно, что хрустят ребра. Мы стоим обнявшись, глаза в глаза, и молчим. Нам не нужно слов, мы умеем разговаривать без них, мы абсолютно точно понимаем друг друга.

И сейчас у нас есть самое лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной, – любовь…

????????????????х х х

– Ты в чем пойдешь на защиту? – Одногруппница Иринка смотрит на меня красивыми синими глазами. Мы сидим в ее уютной комнатке на кровати, заваленной грудами кофточек, юбочек и прочих дамских сокровищ. Иринка вместе с молодым мужем уже пару лет живет в огромной четырехкомнатной квартире его родителей. По студенческим понятиям иногородней Иринке, крутобедрой кубанской казачке из Краснодара, здорово повезло – она вышла замуж за коренного томича, чем избежала ужасов проживания на съемных квартирах. Однако вместе с семейным счастьем Иринке достались въедливая свекровь и ядовитая золовка, которые старательно, со знанием дела отравляют ей каждый день жизни. Последнее время она все чаще приезжает в общежитие зареванная, с красными пятнами на лице, наспех замаскированными пудрой. Но сегодня все семейство мужа отбыло куда-то к родственникам, и мы с Иринкой наслаждаемся ее свободой на всю катушку – под кроватью уже скопилась пара опустевших бидончиков с пивом.

– Я тебя спрашиваю, как можно быть такой безответственной? – Иринке здорово удаются металлические учительские нотки, и мы вместе покатываемся со смеху. – Ну правда, ты купила что-нибудь?

Я пожимаю плечами: после квартирной кражи в моем гардеробе практически не осталось вещей. В школе хорошие заработки, но я так устаю, что у меня нет сил мотаться по магазинам в поисках нужных тряпок.

– Хочешь, возьми мою серебряную кофточку, ту, что отец привез из загранки.

Я застываю с открытым ртом: не может быть, чтобы Иринка предложила мне ту самую кофточку, по которой умирала от зависти половина студенток нашего потока. Но она действительно достает ее из шкафа! Это повод, чтобы с визгом задушить Иринку в объятиях. Вот что значит настоящая женская дружба! Через полчаса, уставшие от примерок и пируэтов перед зеркалом, мы уютно устраиваемся на кухне с пивом и вяленой корюшкой, которая восхитительно пахнет огурцом. Иринкин отец – штурман дальнего плавания – балует любимую дочь, и у нее всегда имеются в заначке какие-нибудь деликатесы. Однажды ее папа прислал нам в общежитие огромного вяленого осетра, такого огромного, что мы повесили его за морду на верхний шпингалет окна и хвост достал до самого пола. Мы дружно окрестили балык Васькой, и всю зиму девчата из соседних комнат приходили к нам с просьбами: «Ну отрежьте от Васьки кусочек…»

– Дашка, ты хоть бы рассказала, как с мужем живешь, – вдруг говорит Иринка. При воспоминании о муже мое радостное настроение начинает улетучиваться.

– Да никак не живу, – отшучиваюсь я, – он все время торчит у Бернштейна на даче.

– Вот и я – никак. – Она закрывает лицо руками. – Представляешь, он такой маленький, что мне стыдно ему в магазине вещи покупать, я все время на два размера больше беру и потом ушиваю.

– Слушай, ну при чем тут вещи? – Я искренне ничего не понимаю.

– Да при том, что он везде маленький!!! – и Иринка заливается слезами. – Я еще даже начать не успею, а он уже – все!!! Я же южанка, у меня кровь кипит, а он – как лягушка холодная… Ты мне скажи, может, все ваши северные мужики такие?

Я вспоминаю, как мы с Алексеем впервые поцеловались в морозную декабрьскую ночь, среди хрустящего снега, и ощущение невыносимого жара заставляет меня судорожно расстегнуть ворот рубашки. Я заливаюсь краской и говорю очень тихо, почти шепотом:

– Нет, не все… Тебе просто нужен другой мужчина. Понимаешь?

– Как это? – Иринка настолько ошарашена, что даже перестает плакать. – Не муж?

Я усмехаюсь: похоже, в свое время мы обе оказались слишком примерными девочками…

Так уж получается, дорогая подруга, что я сама поняла это лишь месяц назад.

????????????????х х х

Утром Рая будит меня на час раньше обычного. Взлохмаченная и злая, я поднимаюсь с кровати и высовываю голову за дверь:

– Ты чего? Случилось что-нибудь?

– Собирайся давай. Сегодня будем кабинет директора красить. Он уехал на совещание до вечера, так что придется попотеть, чтобы все закончить.

– Да что за драма такая, ну не закончим сегодня, закончим завтра!

– Что, хочешь в выходные малярить? Он в другой рабочий день красить не даст: как же целый день без кабинета сидеть! Начальству без кабинета нельзя…

Увы, Рая права: наш колобок-директор действительно трудоголик, катается по школе с раннего утра до позднего вечера. Так что выбор у нас действительно невелик. Нехотя умываюсь, причесываюсь, достаю халат и платок. По-честному, я уже начинаю ненавидеть свою спецодежду. И как это Рая умудряется выглядеть в ней привлекательно?

К моему ужасу, кабинет директора оказывается огромным – под стать хозяину. С тоской оглядываю три огромных окна и выкрашенные светлой краской панели: да тут и за неделю не управиться! Но Рая уже разводит краску, процеживает ее сквозь капроновый чулок – чтобы не было комков и поверхность равномерно прокрашивалась. От краски исходит едкий ядовитый запах ацетона: она опасна для здоровья, но зато сохнет быстро, и при сегодняшнем раскладе это лучший вариант. Пытаюсь открыть окно – не выходит, рама открывается наружу, и ей мешает металлическая решетка. Какой урод все это делал? Дергаю шпингалеты на остальных окнах, но они не открываются вообще! Похоже, до вечера нам точно не дожить. Но Рая как ни в чем не бывало командует грузчикам, чтобы выносили мебель. Через полчаса кабинет пуст, не считая огромного сейфа в углу. Двое худощавых пареньков просто не в состоянии сдвинуть его с места. После нескольких безуспешных попыток Рая прогоняет их прочь:

– Ну что за дохлые мужики пошли? Придется красить не отодвигая.

И мы начинаем работать. Сначала мы красим в респираторах, но через пару часов из-за ядовитых паров дышать в них становится невозможно, и мы бросаем их в угол. Приходится то и дело выбегать на крыльцо, чтобы отдышаться. Не сговариваясь, пропускаем обед – все равно внутрь ничего не полезет. К вечеру нас шатает как пьяных, в горле першит, из глаз текут слезы. А до конца работ еще далеко, мы только-только покрасили чертов сейф!

– Ну что, уважаемые, как вы тут справляетесь? – Жизнерадостный голос директора вкатывается в приемную впереди него.

Мы не в силах ответить: обе в изнеможении сидим на полу, мокрые от пота, грязные, задыхающиеся…

– Ого, как вы тут расстарались! – Директор оглядывает кабинет, он явно доволен увиденным. – Ну, молодцы, молодцы! А что, грузчики опять сейф отодвинуть не смогли? Так это я сейчас, мигом.

Мы с Раей в ужасе вскакиваем, но уже поздно: раскинув руки, директор обнимет свежевыкрашенный сейф, прижимая его прямо к парадно-выходному костюму…

Мы пулей вылетаем из приемной и разбегаемся в разные стороны.

????????????????х х х

В научной библиотеке прохладно и тихо, несмотря на толпы народа. Девять наземных этажей этого огромного здания (не считая книгохранилищ под землей) с многочисленными читальными залами, конференц-комнатами, картотеками и холлами забиты сотнями студентов с озабоченными лицами – у всех на носу защита диплома, и народ изо всех сил стремится наверстать упущенное время.

Мы с Максимом сидим за одним столом в читальном зале второго этажа. Вообще-то, это зал для аспирантов, но нас почему-то всегда пропускают. «Из-за очков и умного вида», – считает Максим. Очки носит он, умный вид также в основном принадлежит ему. Я же от всех произошедших событий выгляжу абсолютно глупо и счастливо! Мы обложились стопками толстенных книг с твердым намерением написать хотя бы по главе к дипломам. Максим уже получил последнее предупреждение от своего куратора, впрочем, как и я от своего. Но вместо этого мы уже час сидим обнявшись и болтаем, пользуясь тем, что зал практически пуст.

Максим сегодня ночью перевел с английского песню Джона Леннона и Пола Маккартни, она называется «Дурак на горе». Когда он умудряется заниматься переводами, одному богу известно. Я легко разбираю его мелкий четкий почерк: на листе нет ни одной помарки, похоже, перевод выплеснулся на бумагу на одном дыхании. Я не знаю по-английски ни слова, не особо люблю «Битлз», но перевод мне по-настоящему нравится! В стихах чувствуется мощная притягательная сила:

Дни напролет

В одиночестве на холме

В маске глупца он сидит, как будто во сне.

Кто он, не знают, однако считают его глупцом,

А он не проронит ни слова.

Проходят века,

И дурак на горе

Вселенскую круговерть

Созерцает всегда свысока.

Там он стоит