Проклятие Удава

– Ну да. Себя не помнил, совсем от обиды с катушек съехал. Я же был уверен, что не могу иметь детей, а она забеременела не от мужа. Ну всё, думаю, изменила, мало ей мужа и меня… Идиотом был!

– Мне подробности не интересны. Ты преступник, садист, убийца. И пошёл вон из моего кабинета!

– Да как же «вон», если ты такое чудо совершила! Ты даже не представляешь, что для меня сделала! Я тебе теперь по гроб жизни обязан!

– И прекрати мне «тыкать»! Я тебе в матери гожусь!

– Да перестань. Такая молодая, красивая – и в матери! Ты же Софья Павловна Гельминская? Значит, я буду называть тебя «моя дорогая Софи»! И вот ещё что, тут деньги…

– Не нужны мне твои паршивые деньги, пошёл вон!

– Да это не тебе. Это чтобы у Маришки всё было, лекарства там, витамины, да мало ли…

– Маришка тоже обойдётся. Глубоко сомневаюсь, что она примет что-нибудь от такой мрази, как ты.

– А ты и не говори, что это от меня. Пусть будет от мужа, какая разница. Лишь бы она ни в чём не нуждалась.

– Хватит человеком прикидываться! Если сейчас же не уберёшься из роддома, я вызову милицию. Твоё место – на нарах!

– Ладно, не злись, тебе не идёт. Ухожу, деньги оставляю – по-любому пригодятся.

Мерзавец направился из кабинета, но в дверях обернулся:

– Будь счастлива, моя дорогая Софи. За Маришку и дочку я всё для тебя сделаю!

* * *

– Вот такие наши дела, – закончила свой рассказ Гельминская.

– Надо было его подачки за дверь выкинуть, вместе с ним самим! – яростно выкрикнула Марина. Она всё ещё находилась одна в палате на двоих, потому что боялась всяких расспросов. Гельминская была с ней солидарна и доказала главврачу, что так – лучше для всех.

– Я хотела выкинуть, – призналась она. – Но нам с тобой лишний шум ни к чему, и потом – с паршивой овцы хоть шерсти клок! Муж-то ведь так и не приходит? А питание у нас далеко от идеала, что там говорить. Тебе много чего нужно, и не только витамины. Странно… Твой Илья, бросившись с утра в роддом, не захватил с собой даже зубной щетки, не говоря уже о белье и фруктах. А ведь он не знал, что ребёнок – не от него. Он что, вообще такой равнодушный и бестолковый?

– Да нет, как раз наоборот, внимательный и заботливый. Что ж он не приходит-то? Неужели все ещё злится и не может простить? Я тут с ума сойду!

В общем, пришлось Софье Павловне самой ходить по магазинам, приобретать для необычной пациентки всё необходимое. Бандитских денег было прилично, остатки от покупок решили приберечь. Но через два дня мерзавец заявился снова, он вошел в кабинет Гельминской, как к себе домой, ничуть не смущаясь, поудобней устроился на стуле.

– Моя дорогая Софи, я так рад тебя видеть в полном здравии!

– Не могу ответить тем же. Говори, что надо, и проваливай.

– Да я тут подумал… Маришкин муж наверняка узнал о рождении девочки. Он приходит навещать свою жену или кто-то открыл ему тайну рождения?

– Тебе-то какое дело, заботливый ты наш! Нагадил людям по самое никуда, а теперь нормального человека из себя корчишь! Моя бы воля – я бы тебя на площади…

– Да знаю я. Стало быть, Илья в курсе и жену не навещает. Вот тоже идиот, она же ни в чём не виновата!

– Тебе ли судить, подонок! Если всё сказал – выметайся.

– Выметаюсь. Вот еще деньги, помоги Маришке. И доченьке моей…

Софья Павловна с Мариной обсудили очередную выходку подлеца, возник вопрос: откуда у него деньги в таком количестве? Марина понятия не имела не только о том, где и кем он работает, но даже и как его зовут. Впрочем, какая разница… Гельминская набрала вкусностей и книжек, чтобы отвлечь пациентку от дурных мыслей.

А через день к Софье Павловне наведался долгожданный Илья Княжин. Он похудел, оброс щетиной, глаза покраснели. Выглядел нервным и перепуганным.

– Ну как там моя? – спросил он совершенно бесцветным, равнодушным голосом, будто повинность отбывает. – Ничего нового?

– Как же ничего? Уже одно то, что вы пришли, огромное событие. Ваша жена с ума сходит от всего произошедшего, от неизвестности, от вашей беспричинной ненависти. Может, помиритесь, наконец?

– Я ни с кем не ссорился, чтобы мириться. Ну, и как ее здоровье?

– Поправляется потихоньку. Вы ей что-нибудь принесли?

– В смысле?

– Вообще-то, в больницы и роддомы люди приходят с пакетами: домашняя стряпня, фрукты, соки, овощи, предметы санитарии и гигиены… Интересуются: что ещё необходимо?

– Ну-у-у… Её-то снабжают по полной программе. За какие заслуги, спрашивается? Не знаете, случайно?

– Догадываюсь. Этот мерзавец замаливает свои грехи. Хотелось бы некоторое участие и от родного мужа получить.

По лицу мужчины пробежала судорога.

– Скажите ей, что дома всё хорошо, соседка помогает. И… что ещё ей нужно?

– Будете записки друг другу писать, всё и узнаете из первоисточника.

* * *

Не помогли и записки, Илья полностью устранился от помощи жене и ребёнку. Собственно, от него другого и не ждали, ругаться перестал, разрешил привезти новорожденную домой – и на том спасибо. Всё необходимое закупила Гельминская. Денег Удава (или Урода, как назвала его «дорогая Софи») хватило с избытком и ещё немного осталось. Рано утром, когда почти весь роддом спит, они вышли с ребёнком и двумя сумками на улицу, в целях конспирации Софья Павловна подошла ближе к дороге и подняла руку, как бы подзывая попутку. Подъехала старенькая машина, как положено, открылась дверь, Гельминская заглянула в салон.

– Моя дорогая Софи! – расцвёл Урод. – Как же я рад тебя видеть!

«Дорогая Софи» промолчала: ей до чёртиков надоело «опускать» этого негодяя, тем более, что и толку никакого не было – Урод перманентно излучал счастье и покладистость. Обе женщины с ребёнком и вещами загрузились в машину – такая была договоренность, что Удав только привезёт их на место, а уж помогать Марине дальше будет «дорогая Софи».

Муж проснулся, но не бросился к жене, стоял в сторонке и молча наблюдал, как они с врачихой разбирают вещи, меняют ребенку пеленки, обустраивают место для новорожденной. Ни кроватки, ни коляски для неё не было, разместили в углу дивана.

– Сегодня же куплю коляску и привезу, – непререкаемым тоном заявила Гельминская. Супруги промолчали. Она ушла от них с тяжёлым сердцем – похоже, жизненная дорога бедной девочки не будет усыпана розами – может, отдать её Уроду? А что? Он – отец, деньги имеет, любит свое чадо. И он – единственный на всём белом свете человек, кому несчастная крошка нужна. Как же раньше ей эта мысль в голову не пришла? Да, пожалуй, надо поговорить с Мариной на эту тему.

Но ни купить коляску, ни поговорить с мамашей у Гельминской не получилось: на работе началась запарка.

Коляску притащил Удав. Он заявился днём, когда муж был на работе, а сын – в детском саду. Оставив покупку посреди комнаты, бросился к голенькой малышке и взялся целовать её во все места, приговаривал:

– Ах ты, моё солнышко, мой ангелочек, моя девочка! А чьи это у нас ручки? А чьи это такие ножки? А чья это такая сладенькая попочка? А чья это такая писечка?

На левом бедре ребенка темнело родимое пятно в форме человеческого эмбриона, оно особенно умиляло папу Удава:

– Во-о-от, моя кровиночка, сразу видно. У меня такое же, видела? Поцелуй Сатаны! Теперь мы вместе навсегда, не потеряемся! Ой, да чьи же это пяточки сладкие такие…