Шут

Дарий не решался часто и надолго покидать графа, но долгое пребывание в замке тяготило его. Под покровом ночной темноты, перед самым рассветом, когда даже самые стойкие часовые начинают дремать, он, переодевшись в неброский камзол, тенью выскальзывал прочь, ведя под уздцы коня. Ехал в домик Морганы. Там отсыпался, был молчалив и даже мрачен, узнавал новости, получал письма. Искусно вел он переписку, предотвращая возможную войну. Прислушивался Дарий к происходящему вокруг замка, писал послания, о которых граф даже не подозревал. Разыгрывал сложнейшие политические партии. Потом просто гулял в лесу, наслаждаясь пением птиц и тишиной и тем, что не нужно следить за постоянной сменой гримас, надевая привычную маску. Но вскоре он снова возвращался в замок, усмирять нрав графа, кривляться, шутить и править.

* * *

В зале горели факелы, пылал камин. Граф сидел в любимом кресле с высокой спинкой, пил красное вино из сияющего хрусталем кубка, любуясь, как рубиновые всполохи огня отражаются в нем. Дрова потрескивали в камине, приближенные графа спорили о достоинствах гончих. За стенами все явственнее завывал ветер.

– Нет. И не может быть стремительнее моей гончей, она бежит быстрее лани…

– Полноте, она уже не так молода, а вот мой кобель, тот да!

– Буря приближается. – Граф отвел взгляд от кубка. – Хватит, новый сезон охоты рассудит вас… Видел ли кто-нибудь, куда делся Его Величество Король Дураков и Граф Глупости, мой Шут?

– Шут? Вероятно, его прельстила кухарка, он целый день вился на кухне…

– Ха-ха! Эта гусыня с черпаком. У нашего дурака отменный вкус.

– Не кухарка, а баранья нога, которую она готовит отменно. – Сопровождаемый звоном Шут вынырнул из темной арки. – А вкус у меня всегда был замечательный, особенно когда речь заходит о сливочном соусе с розмарином…

– Слышишь, ветер воет – снова надвигается буря.

– Нет, не буря, это урчит у меня в животе от упоминания о бараньей ноге…

– Ты присваиваешь себе силу ветра? Ну и смел же ты, если готов тягаться с самой стихией?

– Конечно, ежели у меня в желудке тоже графство, подобно тому, как мы покоимся в утробе ночи. А если я выпью вина – прольется дождь, но чтобы мое бедное графство не разрушила буря моего голода, мне необходимо съесть хотя бы кусок бараньей ноги. Ты же оставил своему Всевеликому Королю Глупости лакомый кусочек?

– Да, я же не могу допустить разрушения твоего графства…

Шут, поклонившись графу, направился к столу, на котором были объедки пиршества. На большом подносе лежала белая кость с остатками мяса на ней. Он схватил кость и с явным удовольствием начал рвать зубами мясо и, громко чавкая, жевать.

– Смотрите-ка, как он голоден. Однажды он сможет съесть нас.

– Только ф том случае, есфи будете морить меня голодом или разфрафать Мое Фсеглупейшее Феличестфо, – отвечал Шут с набитым ртом.

В зал вошел начальник стражи и, почтительно наклонившись, доложил графу о неожиданном визите – сэра Роджера, застигнутого в дороге бурей и просящего приюта. Все замолчали, прислушиваясь. Дарий давно ждал этого визита, он столько усилий приложил, чтобы выманить стареющего рыцаря из его убежища. Шут залпом осушил кувшин вина, вытер руки о скатерть и подошел к графу.

– Прошу вас удалиться, дела не терпят. – Приближенные торопливо покинули зал.

Шут сел у ног графа и начал покачивать головой, напевая при этом в такт мелодичному звону:

– Триктрак – Шут-дурак, ночи мрак, сделай так: пусть войдет, здесь уснет. Приюти, пошути. На пути много пут, вестей ждут и зовут лишь того, кто не знает всего…

Граф покачивал ногой, подчиняясь ритму шута.

– Прикажи его впустить, – сказал он начальнику стражи, у которого, как всегда, от монотонного звона бубенчиков и голоса Шута сильно разболелась голова.

Когда начальник удалился, Шут ухватился за концы своей дурацкой короны, взял в правую руку золотой и в левую серебряный бубенцы, склонился над графом и, покачивая ими перед глазами господина, ровным голосом заговорил:

– Сэр Роджер может быть очень полезен, прими его ласково, но пошли гонцов на границы, чтобы не считали тебя предателем союзники. В такую непогоду гонцы прибудут только через несколько дней. Роджер к тому времени покинет замок, убежденный в твоей лояльности. Напои его хорошенько, я узнаю, что на самом деле привело его сюда…

Когда заспанный сенешаль доложил о сэре Роджере, граф сидел на троне, каблуком выстукивая ритм мелодии, которую напевал шут, приветственно кривляясь и встречая гостя.

* * *

Час спустя задние ворота замка приоткрылись, выпустив несколько теней, устремившихся в непогоду.

Сэр Роджер сначала пил мало, осторожничая, но тепло камина, остроты, прыжки и ужимки шута развлекли его. Лучшее вино, принесенное по приказу графа, пилось легко, особенно после того, как шут, рассмешив гостя до слез, влил ему в кубок несколько капель какого-то снадобья.

Сэр Роджер давно так не смеялся, вино, растекаясь по жилам, дарило приятное тепло и покой. Все отчетливее за стенами замка завывал ветер, и от ударов грома содрогалась земля. Подозрительный и осмотрительный, рыцарь забыл обо всем на свете, и даже пугавшая его обычно гроза казалась забавной. Шут помог сэру Роджеру добраться до отведенных ему покоев.

Рыцарю снился яркий, очень реальный сон, который начался с золотого и серебряного звона, потом волны сияющей реки окутали его и стали мерно качать. Рыцарь увидел себя на поляне, залитой солнцем, в центре которой рос огромный дуб. Резная, матово-зеленая листва дуба дарила прохладу, земля у корней – тепло, легкий ветерок – свежесть. Он сел, прислонившись спиной к шершавому живому стволу. И снова сияющая золотом и серебром река повлекла его по волнам. Река несла его в прошлое.

Он сидел в библиотеке, читая послание влиятельного сюзерена, он принимал решение, он клялся в верности. Он предавал. Он плел сеть интриг. Его перо скользило по бумаге, меняя судьбы людей. Свеча горела ровно, изредка мигая. Перо шуршало по бумаге, все было как всегда, вот только сэра Роджера не оставляло ощущение, словно кто-то пристально смотрит на него. Он нашел в себе силы обернуться и не отвести глаз. Он встретил взгляд могущественного правителя, мудрого и непобедимого владыки, неведомая сила заставила его преклонить колени. Мир вокруг начал вращаться, золотистая река повлекла его в настоящее…

Сэр Роджер проснулся рано, освеженный чудесным сном. Он помнил ощущение волшебной реки и еще что-то, что могло быть очень важным, но это постоянно ускользало от него. Буря закончилась, оставив в наследство пасмурное небо и мелкий дождь.

Прощаясь после завтрака с гостеприимным хозяином, сэр Роджер прислушивался к звону бубенцов на одежде шута, что-то смутно знакомое слышалось ему в этом звуке. Обернувшись, он заглянул в лицо шуту, но тот ответил такой гримасой, что родившееся было фантастичное подозрение о связи странного сна с этим дураком показалось рыцарю глупостью.

* * *

Днем Дарий веселил графа и его гостей, незаметно для окружающих изучая присутствующих, ночью же все менялось. Ночь срывала маску, а лунный свет освещал истинное лицо Шута…

Серое небо плотным полотном накрыло землю графства, и каменный замок казался черным драконом, уснувшим на ровной глади темно-изумрудной долины. Мокрая после дневных ливней зелень сада выглядела изможденной, и еще недавно пышные цветки роскошных роз беловатыми пятнами выделялись в сумерках, источая слабый аромат. Замок затих, только изредка в сонной тишине слышны были шаги стражника и бряцание оружия.

В глубине сада показалась темная фигура. Бесшумно ступая по мокрому песку дорожки, человек направился к галерее, ведущей в замок. Он долго шел полутемными коридорами, спускался и поднимался по бесчисленным переходам и лестницам. Когда отблески факельного огня падали на него, одежда вспыхивала золотыми и серебряными отсветами и блики играли на странном колпаке, доверху наполненном влажными лепестками роз, который человек нес в руках. Он шел уверенно, избегая освещенных мест, которых становилось все меньше.

Это было заброшенное крыло замка, населенное странными звуками и, по слухам, призраками. Человек на минуту остановился перед тяжелой дверью, несколько раз повернул ключ в замке. Дверь с протяжным скрипом медленно отворилась.

В огромной комнате со стрельчатыми окнами царил полумрак, сумеречный свет пробивался сквозь полуистлевшие гобелены. Он вдохнул знакомый особый запах, в котором витал едва уловимый аромат розовых лепестков, устилающих пол. Он высыпал лепестки из колпака, и бубенцы, пришитые к трем концам шутовского колпака, издали мелодичный звон. Мужчина зажег свечу и приблизился к портрету, висящему напротив окна. Глаза красавицы, увенчанной диадемой, были печальны, в руке она держала розу. Если бы в комнате был наблюдатель, он без труда заметил бы странное сходство мужчины в костюме шута и красавицы: тот же овал лица, те же линии бровей. Они смотрели друг на друга, и казалось, будто нет потускневшей от пыли золоченой рамы и тонких трещин полотна, словно, пройдя сквозь время и пространство, взгляды их встретились.

Несколько ударов колокола разрушили магию взглядов. Шут вздрогнул. Он поклонился портрету, надел колпак, привычно качнув головой так, что все три бубенца звякнули в такт, и повернулся к выходу, отразившись в пыльном зеркале. Одежда, сшитая из лоскутов золотой и серебряной парчи, сияла в пламени свечи, взгляд переполняла тоска, уголки губ были опущены. Вероятно, это лицо могло бы показаться красивым, с правильными чертами и странным выражением умных внимательных глаз, но почти никто не видел его таким, привычная для всех частая смена гримас стала неотъемлемой частью его натуры. Глядя в зеркало, он снова качнул головой, губы его растянулись в дурацкую ухмылку, и только глаза смотрели серьезно и холодно.

– Триктрак – Шут-дурак! – Три бубенца – один золотой, один серебряный и один медный – привычно зазвенели, подтверждая метаморфозу своего хозяина…

Он запер за собой дверь, задул свечу и спрятал ее в нише, потом снял тряпицы с бубенцов на острых носах башмаков, и пошел, слушая, как звенят его шаги: левая нога – серебром, правая – золотом.

* * *

За окнами с неба лился дождь, бушевала буря, в камине жарко пылал огонь. Шут сидел у огня, тщетно пытаясь согреться, липкая, холодная дрожь с раннего утра поселилась в его теле, предвещая приближение нового приступа жуткой болезни. Он еще надеялся, что помогут снадобья, приготовленные в новолуние из редких трав, но они не помогали.

Закутавшись в шкуру, он стал медленно спускаться по лестнице к потайной комнате. Там, сняв яркий шутовской наряд, он облачился в скромную, но добротную одежду. Потом так же медленно добрел до конюшни, заплатив старому слуге, оседлал лошадь и выехал за ворота.

Ему казалось, что он ехал целую вечность. Ливень промочил одежду мгновенно. Ветер протяжно завывал и загонял лихорадку глубже. Сознание стало покидать его, когда он миновал деревню. Не размыкая губ, он звал на помощь, цепляясь бесчувственными руками за поводья. Ветер усиливался, дорога поворачивала. Он уткнулся лицом в лошадиную гриву и продолжал звать до тех пор, пока не почувствовал, как чьи-то руки обняли его… Потом забытье поглотило все…

Сначала возвращались звуки. Шепот и негромкое пение, бормотание и призывы. Треск огня, звон капели. Потом – запахи: терпкие ароматы трав, горьковатый запах дыма, знакомый, сытный хлебный дух. Он почувствовал тепло. Запахи и звуки окружили его плотной пеленой, убаюкали, увели в мягкий и долгий сон.

Проснувшись, он открыл глаза. Горели свечи, тени, причудливо переплетаясь, плясали на стене. Деревянные стены дома были увешаны пучками трав, на полках стояли, ловя огненные блики, замысловатые склянки. Женщина с длинными седыми волосами и юным лицом – Моргана – склонилась над ним.

– Тетушка…