Маргаритки смерти

и спросить заодно: "жизнь прекрасна, скажи, не так ли?"
ринфорцандо на саксе Шопена  фортиссимо…

случайное

случайно оказавшимся вблизи
заброшенного неживого дома,
обучен пёс прогавкивать "иди-
те мимо, с вами не знакомы".

скрипит калитка сорванной петлёй,
заросший двор бурьяном матерится,
хозяева давно ушли в запой,
чужие неприкаянные лица

гримасой полустертою тату
валяются по кривоногим лавкам,
флажком бесцветным реет на ветру
пришпиленная к пустоте булавкой

записка: "Извините, никого
сегодня мы с котом не принимаем",
цветёт полынь, и глушат молоко
два пугала в  крапиве  за сараем.

вот-вот и…

в предчувствие рассвета петухи,
срываясь от натуги на фальцет,
отмаливают птичии грехи,
куриный бог, забыв, что амулет,
рассматривает родинки, глазок
прищурил, вспоминает о волне,
лениво солнце за мазком мазок
рисует арабески на стене,

растрёпанные парки седину
отряхивают, глупые, туман,
вытягиваясь в тонкую струну,
исчезнет скоро, вытряхнув карман,
считает ночь добычу, город спит,
ещё под фонарями бродит тень,
дождь, досыпая, мелко моросит,
закинув руки за голову день
чему-то улыбается хитро,
но что он знает? что он может знать?
а в крайнем доме шепоток ветров
качает нежно детскую кровать.

вот-вот и приоткроются глаза,
потише, ветер, не запачкай взгляд,
на несколько шагов, прошу, назад,
здесь дети нерождённые шалят.

зимний сад

шлейф памяти метёт, опали звуки,
усталый ветер, чертыхаясь зло,
то лист сорвёт, то перекрестит руки,
одним движеньем рвущие письмо
из глупых слов в нестройных обещаниях,
из стаи точек, пятен от слезы,
забыла осень газ  включить, и чайник
тепло воды перегоняет в льды,

последний лист проковыляет мимо,
последний птах пробьёт моё стекло,
и покраснеет от стыда рябина,
а я усядусь молча у камина:
вода или вино – мне всё-равно,

мне всё-равно когда восходит солнце,
зачем орут так тяжко журавли,
и даже если чашка разобьётся,
и вверх тормашками весь мир перевернётся -
не шелохнусь, потухшие угли
ни ворошить, ни задувать не стану,
пускай в золу, в ничто перегорят,
достану сигарету из кармана,
пойду курить в свой мёртвый зимний сад.

у зеркала

мой самый опасный враг
хитрый и изворотливый
исподтишка бьёт в пах,
слёзы его кислотные
мне разъедают лицо,
когда я его целую,
а я хочу ещё,
на полусгнившем стуле
в пачке балетной и
с белой петлёй на шее
в косы плету банты
криво, но как умею,
громко ору стихи,
в зеркало мути глядя,
и не могу найти,
где я и мне не надо
лампочных тусклых блях —