– Нет. Прямо сейчас ложись спать.
Мы были почти не знакомы, я хотела только кофе и, возможно, быстрой и безболезненной смерти. Но что-то было в его голосе и виде такое, что я просто отчаянно упала в подушки, свернулась в шар и проспала там до самого вечера. Открыла глаза в тусклом свете одинокой лампы – ворота были закрыты, Мустафа сидел за стойкой и умиротворённо читал какую-то толстую книжку. Вокруг меня на диване обнаружилась вся кошачья армия: они спали и рядом, и прямо на мне, и даже на моей голове примостился чей-то тёплый урчащий живот.
– Tesekk?r ederim Mustafa[5 - Большое спасибо, Мустафа (тур.)], – прошептала я откуда-то из-под завала котов.
– Rica ederim k???k kardesim[6 - Пожалуйста, сестрёнка (тур.)], – отозвался он, отрываясь от книжки. – Больше не надо так. Надо спать.
Чудотворные коты, конечно, как и положено, сотворили чудо. Я чувствовала себя как пьяная, но живая – а живой мне не удавалось почувствовать себя уже несколько дней.
Не знаю, что вернуло мне тогда волю к жизни – может, бесконечная доброта Мустафы, может, крайняя степень отчаяния. Но я попробовала не думать ежеминутно о духах и одержимости, а, как модно говорить, заземлиться: каждый день гуляла, пила свой кофе, подолгу засиживаясь утром в кафе с котами, слушала музыку и читала, даже пыталась учить турецкий. Как в санатории для душевнобольных, во всяком случае, он всегда представлялся мне именно так. Старалась рассуждать рационально: прямо сейчас со мной ничего страшного не происходит, значит, надо перестать ждать, когда начнёт, и постараться нормально жить.
Никаких видений у меня больше не было. Я вообще могла бы заподозрить, что спецэффекты закончились, если бы не тот единственный раз, когда буквы снова покинули мою книгу. Но и то случилось лишь однажды, вполне сошло бы за статистическую погрешность на длинной дистанции.
Каждый вечер я наблюдала, как из-за гор медленно выползает луна, на этом считала свой дозор оконченным и брела домой, мучительно пытаться спать.
Чем мне особенно нравился кофе от Мустафы – это способностью не остывать ровно так долго, как нужно. Я могла сидеть с чашкой в углу кафе хоть час, хоть два, разглядывая посетителей и пытаясь придумать, кто они, чем занимаются и каким ветром их сюда занесло, и кофе не превращался в противную холодную жижу, а непонятным образом сохранял тепло. Это выглядело немного подозрительно, но я склонялась к тому, что человечество всё же не безнадёжно и наверняка давно изобрело специальные термо-чашки, а я просто, как обычно, ещё не в курсе.
Изучение посетителей меня вдохновляло: я часто представляла, какие красивые кадры могли бы у нас получиться, если бы любимая камера меня не покинула – или если бы для фотосессий подошёл телефон. А про некоторых вообще хотелось писать книги, настолько из них вышли бы колоритные персонажи. Всё пошло не так в тот самый день, когда я, привычно устроившись на любимом диванчике, пригляделась к очередному кандидату на роль главного героя. Стройный сероглазый блондин с волосами до плеч и довольно героическим профилем, одетый в стильный бомбер и рваные джинсы, показался мне странноватым сразу: зашёл в кафе медленно, растерянно, осторожно оглядываясь по сторонам, как будто мучительно соображая, что делать дальше. Он так же медленно подошёл к стойке, где Мустафа стоял с очень сложным лицом, и неестественно высоким голосом сказал:
– Stand clear of the closing doors please[7 - Осторожно, двери закрываются (англ.)].
Мустафа бросил на меня быстрый взгляд, а я отчётливо почувствовала, как у меня леденеет затылок, и увидела, как дремлющий на моих коленях чёрный кот вдруг поднимается и прижимает уши. Пригляделась: пять пальцев на левой руке. Шесть пальцев на правой.
– Hava almak i?in disari ?ikalim canim[8 - Давай выйдем на свежий воздух, дорогой (тур.)], – ласково сказал Мустафа, подхватывая блондина под локоть. Блондин не сопротивлялся – шёл за Мустафой, как телёнок, а тот вежливо, но очень быстро вывел его за ворота и дальше, пока оба не скрылись из виду.
Сердце изо всех сил билось у меня в горле. Я думала: это же совпадение, да? Ну просто пьяный человек. Или сумасшедший. Кто его знает, что с ним не так. Его же видит Мустафа, значит это не дух. И не галлюцинация. Я по-прежнему в своём уме. Надо просто ещё погладить кота.
Но у блондина, чёрт возьми, шесть пальцев. Лишние пальцы обычно не сопутствуют опьянению и даже сумасшествию.
Мои размышления прервала девушка в длинном зелёном платье, которая сразу решительно прошагала к стойке – её ничуть не смутило, что там никого нет, она чётко и уверенно сказала в стену:
– Тыквенный латте! – а потом подумала и добавила. – Тридцать тыквенных латте!
Замечательно, подумала я. Очевидно, это просто эпидемия безумия, обычное дело. Черный кот не выдержал – спрыгнул на пол и, грозно выгнув спину, зашипел, ещё три кота в разных углах зала последовали его примеру.
Мустафа появился на пороге как раз на словах про тридцать латте. Задумчиво, сложив руки на груди, он поглядел на девушку и повторил с ней процедуру – вежливо увёл прочь за локоток.
Его возвращения я решила не ждать. Мотивации покинуть помещение мне добавил ещё один человек, беспардонно появившийся из ниоткуда прямо за соседним столиком, и пересчитывать его пальцы было бы излишне, потому что два носа говорили сами за себя.
«Просто великолепно, – думала я, быстро шагая по улице в сторону дома. – Ну что ж, сколько там дней прошло? Пара недель? Пара недель жизни – это тоже неплохо».
Остаток дня я просидела дома, в ожидании продолжения. Размышляла, что буду делать, если сейчас посреди комнаты появится очередной любитель метрополитена или тыквенного латте – ничего не придумала, кроме варианта опять вставать и убегать. А потом, видимо, так и бегать кругами по всему городу, пока не отвалятся ноги.
Но больше никто не появился. К вечеру я совсем уже заскучала, а потом вообще решила, что сил моих больше нет, забаррикадировала двери всем, что смогла к ним пододвинуть, и легла спать. Разрушу квартиру – ну и чёрт с ней. Всё равно утро вечера мудренее.
***
Выражение «заснуть младенческим сном» придумал человек, который никогда не встречался с младенцами. Тем временем большинство младенцев с самого рождения владеют суперспособностью доводить родителей до самоубийства, отказываясь от отдыха в самые неожиданные моменты и заставляя положить на алтарь их короткого беспокойного сна миллиарды нервных клеток и долгие годы родительской жизни. Так вот, если использовать выражение именно в таком контексте, я стала спать младенческим сном каждую ночь.
Я закутывалась в одеяло и лежала, тупо глядя в потолок, часами. Вставала, ложилась обратно, включала и выключала свет в надежде разогнать полчища теней, таящихся по углам. Забиралась под душ, выходила, ложилась, вставала. Мысли о снотворном отмела сразу же, хватило и одного раза. Однажды подумала, что уснуть поможет свежий воздух – вышла на улицу, в плотные объятия ночи, и быстро развернулась назад, к спасительному свету лампочки у кровати.
Под утро, когда солнечные лучи выглядывали из-за гор, я всё-таки засыпала, а потом резко вскакивала через пару часов и больше попыток поспать не предпринимала. Постепенно даже привыкла к такому дикому режиму, и до самого рассвета к кровати не шла.
Но в тот вечер, переполненная впечатлениями по самую макушку, надёжно закутавшись в одеяло, заснула я удивительно быстро.
Рука сама выводит на тетрадном листке: помогите. Реляционная алгебра и реляционное исчисление. Первичные и внешние ключи в отношениях. Господи спаси!
– Это чего за ерунда такая? Ты правда такое изучала?
Что мне тут писать? Я даже не помню, что значит «реляционная». И на лекции когда я ходила последний раз, лет пять назад? Вообще ходила?
– Ты же знаешь, что можешь просто ничего не писать, да?
Может тут хоть какой-то воды налить, чтоб совсем уж дурой не выглядеть. «Реляционная алгебра крайне важна в экономике». Это вообще из экономики?
– Нет, серьёзно, просто брось это. Ну давай же.
Может симулировать обморок? Актриса из меня так себе, но зато будет хоть какой-то шанс.
– Камилла.
Этот голос и дыхание прямо у моего уха. Мне надо что-то писать, но я поднимаю глаза от листка. Моргаю потерянно, пытаясь сфокусировать взгляд на размытой фигуре, она машет мне рукой, но как будто солнце слепит глаза, всё расплывается, как её разглядеть?
Реляционная… Почему я прогуляла так много? Где я была весь год?
– Камилла!
Чьи-то тёплые ладони вдруг на секунду закрывают мне глаза, открывают – и передо мной уже нет моего листка, а где я буду писать ответ? Оглядываюсь. Я стою посреди бабушкиной кухни, с окнами прямо на железную дорогу. Знакомый стол и табуретки, на холодильнике магнитики и мой рисунок – безмерно весёлый фиолетовый кот в сапогах с оранжевым зонтиком.
– Волнуешься, да? Такое обычно снится, когда из-за чего-то сильно волнуешься. Но тут вроде получше, да?
Надо как-то обернуться и разглядеть, кто говорит. Но как оборачиваться?
– Ты глазами оборачиваешься. Обернись целиком. Вот так.
Меня тянут за руку – и я действительно оборачиваюсь целиком. Размытую фигуру теперь видно отлично. Маленькая, на полголовы ниже меня, слегка загорелая рыжая девушка, огромные зелёные глаза, бесконечно длинные пушистые ресницы. На ней простая белая футболка и короткие джинсовые шорты с рваными краями, на ногах белые кроссовки. Улыбается мне во все 32 зуба, а то и больше.
– Наконец-то, – говорит. – Думала, до утра тебя звать придётся. Как дела?
Я бы ответила, что отвратительно, но открываю рот и говорю:
– Хорошо.
И добавляю:
– Мне надо собрать вещи, у меня самолёт через час.
Девушка улыбается понимающе.