Последний отзыв
По всем вопросам обращайтесь на: info@litportal.ru
(©) 2003-2024.
✖
Не будите спящую выхухоль
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Не будите спящую выхухоль
Наташа Труш
Как жить, если в один совсем не прекрасный день ты узнаёшь, что в организме твоем произошел страшный сбой, и диагноз, который напишет врач, звучит как приговор? Как победить болезнь, если на борьбу нет сил, если не радует солнечное утро, если опускаются руки?… Как?!Не открою Америку, если скажу – не унывать! Не зря же называют онкологию «болезнью печали и уныния». Порой безнадежные больные удивляют врачей тем, что живут. Живут, несмотря ни на что. Почему?Потому что очень хотят жить.
Не будите спящую выхухоль
Наташа Труш
Распознание болезни по внешнему виду —
это искра божия, выслушиванием —
необыкновенное мастерство, с помощью
вопросов – ловкость, а по исследованию
пульса – искусство.
Пян Чиао
первый китайский ученый и врач,
отличавшийся даром предвидения
исхода болезни (V в. до н.э.)
© Наташа Труш, 2018
ISBN 978-5-4483-4001-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I
– Мама! Я ушла! – Алиса прислушалась к тишине дома. Мать в это время обычно уже не спит, и шарканье ее тапочек с меховыми помпонами Алиса слышит через двойные двери двух комнат – своей и ее. Причем, шаркает Алла Михайловна беспрерывно: шух-шух, шах-шах. Говорить маме, чтоб не бродила бесцельно с раннего утра – бесполезно. Обидится, но все равно будет бродить, нарушая утренний покой.
Поэтому тишина этого утра была совсем неестественна. Или противоестественна. В их доме так не бывает. Как раз, наоборот: у них по утрам все гремит, падает, разбивается вдребезги. Особенно в последнее время, когда у главной хозяйки на кухне все буквально валится из рук.
– Мама! – Алиса снова настойчиво окликнула мать, и ответом ей снова была тишина. Только слышно было, как предательски текла из бачка в унитаз вода, да неторопливо шуршал колючим языком по шерсти пожилой кот Васька, не обращавший по старости лет и кошачьей тугоухости никакого внимания на вопли хозяйки.
«Ушла в магазин? В такую рань?» – на рассуждения времени не было совсем, и Алиса шагнула за порог, и закрыла двери своим ключом. Потом вызвала лифт, а когда он пришел, и распахнулись створки перед ней, она снова кинулась к двери своей квартиры. Подергала за ручку, удостоверилась в том, что заперто надежно. И снова рысью – к лифту. А он перед самым носом закрылся, и кабина начала медленное падение вниз.
Она давила и давила на кнопку, будто это могло ускорить процесс лифтопадения и обратного его подъема. «Тьфу! Из-за своей дурацкой фобии потеряла вагон времени!»
У Алисы был стойкий пунктик: она во всем сомневалась. Сомневалась в том, выключила ли утюг и газ под кастрюлей, свет в ванной и компьютер. Но больше всего она всегда сомневалась в том, заперла ли входную дверь на ключ. И хоть ни разу в ее жизни в этом вопросе не было осечки, она сомневалась всегда. Бывало, из-за этого досадного пустяка она возвращалась с первого этажа, а то и от припаркованной во дворе машины, и проверяла дверь – дергала ее за ручку, ругая при этом себя за глупые сомнения. А если уезжала далеко и не могла вернуться, то непременно звонила соседке по этажу и просила ее проверить двери – «подергать за ручку!», – заранее зная, что все в порядке. Но вот именно это ей надо было услышать – «Все в порядке!», а иначе день превращался в кошмар, и она неслась вечером домой, и сердце колотилось, как испуганная птица в клетке. И успокаивалась только тогда, когда убеждалась, что все действительно было в полном порядке, и все ее сомнения – это результат какого-то внутреннего расстройства, сбоя в голове. Она даже побывала у психолога, которому, краснея, рассказала о своей фобии.
– Убеждайтесь всякий раз в том, что вы все закрыли, фиксируйте это зрительно и мысленно, – посоветовала Алисе умная тетя, заверив ее, что не одна она такая, что таких сомневающихся пациентов у нее сотни!
И Алиса, закрывая двери на два замка, не думала о том, что опаздывает на работу, а старалась сосредоточиться на процессе, чтобы потом не изводить себя в течение всего дня не нужными сомнениями.
Но так было до тех пор, пока она жила одна. А как только они стали жить вместе с мамой, все изменилось. Мама отдыхала на пенсии и всегда была дома. Она готовила утром завтрак, они вместе пили чай с какими-нибудь умопомрачительными сырниками, потом Алиса уезжала на работу, а Алла Михайловна оставалась дома. Она провожала дочь до порога, крестила ее напоследок собранными в щепотку всеми пятью пальцами правой руки, и крепко закрывала двери – на большой засов. И Алисе можно было не бояться, что она оставила за собой открытый для посторонних дом, и включенный утюг, и сковородку на плите.
А сегодня Алла Михайловна исчезла с утра пораньше, и Алиса, прогревая двигатель у машины, думала о том, куда ее суетливая матушка отправилась, и узнать – куда, было невозможно. Алла Михайловна была хоть и достаточно современная, как теперь говорят – «продвинутая», не смотря на свои семьдесят «с хвостиком», но к мобильному телефону относилась прохладно. Он у нее был, но постоянно лежал в ящике с документами, аккумулятор давно разрядился, и мобильник молчал, как белорусский партизан. И вообще, большой вопрос, работал ли он! Алла Михайловна вполне способна была утопить его в ванне или унитазе, и от греха подальше скрывать это от Алисы.
– Не люблю я эту технику! Она лишает человека свободы!
Мама была в этом вопросе себе на уме, и менять свое мнение не собиралась. Хотя, понять, какую «свободу» она при этом имеет в виду, Алиса не могла. Они мирно жили вдвоем, на свободу друг друга не покушались. Алла Михайловна была одинока из своих убеждений и житейской мудрости. «Я замужем нажилась от души! Сейчас хочу жить в согласии с собой!» – так она отказала кавалеру в последний раз лет пять назад. Дело было в пансионате. Она с удовольствием дружила с Никитой Петровичем, вольным художником. Она восхищалась его работами ровно до тех пор, пока он не предложил ей «жить вместе, потому что так проще». Аллу Михайловну вмиг отвернуло от кавалера, его картины она назвала «мазней», а его самого – старым развратником.
– Мама! Что-то ты круто! «Развратник» – то тут при чем?!
– А что это, если не разврат?! – возмущенно потрясая пепельными кудряшками отвечала мать. – Он ведь не о любви говорил, а о совместном проживании. Конечно, ему так проще! Он же успел разглядеть во мне хорошую хозяйку! Понимает, козел лысый, что без завтрака-ужина не останется, и в чистых носках будет ходить при такой сожительнице, как я! Но меня такой вариант не устраивает, нет уж! Живу, как королева, и менять свою королевскую жизнь не намерена. И вообще, я ненавижу это слово противное – «сожитель»! Это слово для милицейского протокола!
Алиса рассуждала иначе, и готова была с жизнью своей королевской расстаться, но на ее пути все никак не встречался вольный художник, который не только предложил бы ей руку и сердце, но еще и нравился безоговорочно.
Впрочем, муж у нее уже был когда-то, Стас Белянский, с которым они прожили двенадцать лет, и расстались без скандалов. Общее хозяйство – тогда еще не такой дряхлый, как теперь, кот Васька, остался у Алисы. «Коты не любят жилплощадь менять», – обреченно сказал бывший муж, а Алиса поняла, что Васька Стасу просто не нужен, и он дарит его ей с барского плеча, как манто из горностая, и из-за этой мирной договоренности споров по разделу имущества у них не было.
Была еще одна причина, по которой мать и дочь не собирались расставаться со своими свободами – совместное проживание. Когда-то у них были две квартиры: мамина «двушка» в старом доме и «однушка» Алисы улучшенной планировки – в разных районах города. Мать и дочь виделись раз в неделю, и их это вполне устраивало. У Аллы Михайловны была жизнь, которая ей очень нравилась. Она ездила на стареньком, но вполне исправном автомобиле «Фольксваген-Гольф», посещала все футбольные матчи с участием родной питерской команды «Зенит» и занималась в фитнес-клубе. Да, еще в бассейне плавала, и захаживала со своими подруженциями в сауну. Там они всей компанией мазались сметаной и молотым кофе с солью, а потом пили чай с травами, после чего Алла Михайловна приезжала домой обновленная и омолодившаяся. «Будто в живую воду окунулась!» – докладывала она Алисе по телефону.
Она вполне справлялась сама со своим хозяйством, раз в месяц устраивая в доме генеральную уборку, и даже сама могла поклеить обои. Вот мыть окна ей было уже не так просто, и она приглашала поучаствовать в этом грязном деле дочь. А если Алиске было не до мытья окон, то Алла Михайловна со смехом говорила:
– Да и фиг с ними, с окнами! Помоем в следующие выходные, а пока что я сквозь них и так электричку вижу!
Дом Аллы Михайловны в районе Ленинского проспекта стоял у самой железной дороги, по которой ходили пригородные электрички. По ним она даже время сверяла. Раньше. Тогда, когда электропоезда сновали, как заводные, каждые десять-пятнадцать минут. Потом они стали ходить все реже и реже, и постоянно обманывали Аллу Михайловну. И она давно перестала отмечать в голове время от одного поезда до другого. Да и что ей эти поезда? Ее подруги жили поблизости. А на электропоездах она раз в год ездила в Петергоф на фонтаны в льготный для пенсионеров день работы парка. Да и то только потому, что в такие дни машину в столице фонтанов припарковать было негде.
Да, так вот, с хозяйством Алла Михайловна худо-бедно справлялась, и даже если окна к Пасхе оставались не помытыми, не переживала и на жизнь не жаловалась.
Более того, поработав лет пять после выхода на пенсию в своем техникуме – Алла Михайловна преподавала историю народных промыслов реставраторам в будущем, а в настоящем – неучам и обалдуям, она поблагодарила руководство учебного заведения за все хорошее, и уехала на заслуженный отдых с легким сердцем и новеньким чайным сервизом синего с золотом кобальта на заднем сидении автомобиля.
Пенсия у Аллы Михайловны была не очень большая, но ей хватало: были у нее кое-какие сбережения, сохранившиеся после мужа – полковника в отставке. Причем, Алла Михайловна умудрилась так крутить эти сбережения, что они в лихие годы не пропали, а даже преумножились. Она давала деньги под хороший процент своему племяннику-бизнесмену Игорю, который ни разу ее не обманул. А когда все утряслось более или менее, она доверила деньги банку, и раз в год получала проценты от вклада. Да и племяннику не жалела, если он просил ссуду. Знала, что не обидит. Одним словом, на «черный день» у Аллы Михайловны было кое-что. От дочки Алиски денег не брала, и каждый раз пыталась ей сама всучить пару сотен за продукты, которые она ей привозила.
Вернувшись в последний раз из своего техникума, где, как ей казалось, ее знания никому были не нужны, Алла Михайловна слегка всплакнула о прежних хороших временах, и решила, что у нее начинается жизнь новая, и прожить ее Алла Михайловна собиралась интересно.
Первое, что она сделала, это была новая модная стрижка – ассиметрия с колорированием. Когда Алиса увидела маманю с косо срезанной гривой волос, переливающихся почти всеми цветами радуги, она чуть не подавилась. Потом присмотрелась и сказала:
– А что… Симпатично! Молодец, мамуля!
Мамуля засияла. Она, сказать по совести, немного сомневалась в том, что вот такой авангард на голове не сделает ее смешной. Но Алискиному вкусу она доверяла, и осталась довольна собой: стало быть, есть еще порох кое-где!
И она тут же огорошила дочку еще раз:
– Лиса! Я лечу в Париж!
– Куда?! – Алиса снова едва не подавилась: одна новость похлеще другой будет.
– В Париж! На десять дней. По путевке. Ты же знаешь, я мечтала…
Это Алиса знала: мать мечтала побывать в Париже, но мечтала как-то не активно, что ли. Говорила при этом: «вот как-нибудь когда-нибудь…» И Алиса думала, что мечты эти так и останутся мечтами. Так у многих бывает. А маманя еще и прижимистая в этих вопросах была. Вот тряпку какую, шубку там, или сапожки – это она с радостью приобретала. Любила покрасоваться. А чтобы вот так, вбухать приличную сумму в путешествие – этого Алла Михайловна Максимова себе позволить не могла.
И вдруг решилась. И сразу в Париж.
Она приехала оттуда совсем другой. И два раза в год стала устраивать для себя путешествие туда, куда хотела. Это было для нее признаком свободы, к которой она стремилась.
Наташа Труш
Как жить, если в один совсем не прекрасный день ты узнаёшь, что в организме твоем произошел страшный сбой, и диагноз, который напишет врач, звучит как приговор? Как победить болезнь, если на борьбу нет сил, если не радует солнечное утро, если опускаются руки?… Как?!Не открою Америку, если скажу – не унывать! Не зря же называют онкологию «болезнью печали и уныния». Порой безнадежные больные удивляют врачей тем, что живут. Живут, несмотря ни на что. Почему?Потому что очень хотят жить.
Не будите спящую выхухоль
Наташа Труш
Распознание болезни по внешнему виду —
это искра божия, выслушиванием —
необыкновенное мастерство, с помощью
вопросов – ловкость, а по исследованию
пульса – искусство.
Пян Чиао
первый китайский ученый и врач,
отличавшийся даром предвидения
исхода болезни (V в. до н.э.)
© Наташа Труш, 2018
ISBN 978-5-4483-4001-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I
– Мама! Я ушла! – Алиса прислушалась к тишине дома. Мать в это время обычно уже не спит, и шарканье ее тапочек с меховыми помпонами Алиса слышит через двойные двери двух комнат – своей и ее. Причем, шаркает Алла Михайловна беспрерывно: шух-шух, шах-шах. Говорить маме, чтоб не бродила бесцельно с раннего утра – бесполезно. Обидится, но все равно будет бродить, нарушая утренний покой.
Поэтому тишина этого утра была совсем неестественна. Или противоестественна. В их доме так не бывает. Как раз, наоборот: у них по утрам все гремит, падает, разбивается вдребезги. Особенно в последнее время, когда у главной хозяйки на кухне все буквально валится из рук.
– Мама! – Алиса снова настойчиво окликнула мать, и ответом ей снова была тишина. Только слышно было, как предательски текла из бачка в унитаз вода, да неторопливо шуршал колючим языком по шерсти пожилой кот Васька, не обращавший по старости лет и кошачьей тугоухости никакого внимания на вопли хозяйки.
«Ушла в магазин? В такую рань?» – на рассуждения времени не было совсем, и Алиса шагнула за порог, и закрыла двери своим ключом. Потом вызвала лифт, а когда он пришел, и распахнулись створки перед ней, она снова кинулась к двери своей квартиры. Подергала за ручку, удостоверилась в том, что заперто надежно. И снова рысью – к лифту. А он перед самым носом закрылся, и кабина начала медленное падение вниз.
Она давила и давила на кнопку, будто это могло ускорить процесс лифтопадения и обратного его подъема. «Тьфу! Из-за своей дурацкой фобии потеряла вагон времени!»
У Алисы был стойкий пунктик: она во всем сомневалась. Сомневалась в том, выключила ли утюг и газ под кастрюлей, свет в ванной и компьютер. Но больше всего она всегда сомневалась в том, заперла ли входную дверь на ключ. И хоть ни разу в ее жизни в этом вопросе не было осечки, она сомневалась всегда. Бывало, из-за этого досадного пустяка она возвращалась с первого этажа, а то и от припаркованной во дворе машины, и проверяла дверь – дергала ее за ручку, ругая при этом себя за глупые сомнения. А если уезжала далеко и не могла вернуться, то непременно звонила соседке по этажу и просила ее проверить двери – «подергать за ручку!», – заранее зная, что все в порядке. Но вот именно это ей надо было услышать – «Все в порядке!», а иначе день превращался в кошмар, и она неслась вечером домой, и сердце колотилось, как испуганная птица в клетке. И успокаивалась только тогда, когда убеждалась, что все действительно было в полном порядке, и все ее сомнения – это результат какого-то внутреннего расстройства, сбоя в голове. Она даже побывала у психолога, которому, краснея, рассказала о своей фобии.
– Убеждайтесь всякий раз в том, что вы все закрыли, фиксируйте это зрительно и мысленно, – посоветовала Алисе умная тетя, заверив ее, что не одна она такая, что таких сомневающихся пациентов у нее сотни!
И Алиса, закрывая двери на два замка, не думала о том, что опаздывает на работу, а старалась сосредоточиться на процессе, чтобы потом не изводить себя в течение всего дня не нужными сомнениями.
Но так было до тех пор, пока она жила одна. А как только они стали жить вместе с мамой, все изменилось. Мама отдыхала на пенсии и всегда была дома. Она готовила утром завтрак, они вместе пили чай с какими-нибудь умопомрачительными сырниками, потом Алиса уезжала на работу, а Алла Михайловна оставалась дома. Она провожала дочь до порога, крестила ее напоследок собранными в щепотку всеми пятью пальцами правой руки, и крепко закрывала двери – на большой засов. И Алисе можно было не бояться, что она оставила за собой открытый для посторонних дом, и включенный утюг, и сковородку на плите.
А сегодня Алла Михайловна исчезла с утра пораньше, и Алиса, прогревая двигатель у машины, думала о том, куда ее суетливая матушка отправилась, и узнать – куда, было невозможно. Алла Михайловна была хоть и достаточно современная, как теперь говорят – «продвинутая», не смотря на свои семьдесят «с хвостиком», но к мобильному телефону относилась прохладно. Он у нее был, но постоянно лежал в ящике с документами, аккумулятор давно разрядился, и мобильник молчал, как белорусский партизан. И вообще, большой вопрос, работал ли он! Алла Михайловна вполне способна была утопить его в ванне или унитазе, и от греха подальше скрывать это от Алисы.
– Не люблю я эту технику! Она лишает человека свободы!
Мама была в этом вопросе себе на уме, и менять свое мнение не собиралась. Хотя, понять, какую «свободу» она при этом имеет в виду, Алиса не могла. Они мирно жили вдвоем, на свободу друг друга не покушались. Алла Михайловна была одинока из своих убеждений и житейской мудрости. «Я замужем нажилась от души! Сейчас хочу жить в согласии с собой!» – так она отказала кавалеру в последний раз лет пять назад. Дело было в пансионате. Она с удовольствием дружила с Никитой Петровичем, вольным художником. Она восхищалась его работами ровно до тех пор, пока он не предложил ей «жить вместе, потому что так проще». Аллу Михайловну вмиг отвернуло от кавалера, его картины она назвала «мазней», а его самого – старым развратником.
– Мама! Что-то ты круто! «Развратник» – то тут при чем?!
– А что это, если не разврат?! – возмущенно потрясая пепельными кудряшками отвечала мать. – Он ведь не о любви говорил, а о совместном проживании. Конечно, ему так проще! Он же успел разглядеть во мне хорошую хозяйку! Понимает, козел лысый, что без завтрака-ужина не останется, и в чистых носках будет ходить при такой сожительнице, как я! Но меня такой вариант не устраивает, нет уж! Живу, как королева, и менять свою королевскую жизнь не намерена. И вообще, я ненавижу это слово противное – «сожитель»! Это слово для милицейского протокола!
Алиса рассуждала иначе, и готова была с жизнью своей королевской расстаться, но на ее пути все никак не встречался вольный художник, который не только предложил бы ей руку и сердце, но еще и нравился безоговорочно.
Впрочем, муж у нее уже был когда-то, Стас Белянский, с которым они прожили двенадцать лет, и расстались без скандалов. Общее хозяйство – тогда еще не такой дряхлый, как теперь, кот Васька, остался у Алисы. «Коты не любят жилплощадь менять», – обреченно сказал бывший муж, а Алиса поняла, что Васька Стасу просто не нужен, и он дарит его ей с барского плеча, как манто из горностая, и из-за этой мирной договоренности споров по разделу имущества у них не было.
Была еще одна причина, по которой мать и дочь не собирались расставаться со своими свободами – совместное проживание. Когда-то у них были две квартиры: мамина «двушка» в старом доме и «однушка» Алисы улучшенной планировки – в разных районах города. Мать и дочь виделись раз в неделю, и их это вполне устраивало. У Аллы Михайловны была жизнь, которая ей очень нравилась. Она ездила на стареньком, но вполне исправном автомобиле «Фольксваген-Гольф», посещала все футбольные матчи с участием родной питерской команды «Зенит» и занималась в фитнес-клубе. Да, еще в бассейне плавала, и захаживала со своими подруженциями в сауну. Там они всей компанией мазались сметаной и молотым кофе с солью, а потом пили чай с травами, после чего Алла Михайловна приезжала домой обновленная и омолодившаяся. «Будто в живую воду окунулась!» – докладывала она Алисе по телефону.
Она вполне справлялась сама со своим хозяйством, раз в месяц устраивая в доме генеральную уборку, и даже сама могла поклеить обои. Вот мыть окна ей было уже не так просто, и она приглашала поучаствовать в этом грязном деле дочь. А если Алиске было не до мытья окон, то Алла Михайловна со смехом говорила:
– Да и фиг с ними, с окнами! Помоем в следующие выходные, а пока что я сквозь них и так электричку вижу!
Дом Аллы Михайловны в районе Ленинского проспекта стоял у самой железной дороги, по которой ходили пригородные электрички. По ним она даже время сверяла. Раньше. Тогда, когда электропоезда сновали, как заводные, каждые десять-пятнадцать минут. Потом они стали ходить все реже и реже, и постоянно обманывали Аллу Михайловну. И она давно перестала отмечать в голове время от одного поезда до другого. Да и что ей эти поезда? Ее подруги жили поблизости. А на электропоездах она раз в год ездила в Петергоф на фонтаны в льготный для пенсионеров день работы парка. Да и то только потому, что в такие дни машину в столице фонтанов припарковать было негде.
Да, так вот, с хозяйством Алла Михайловна худо-бедно справлялась, и даже если окна к Пасхе оставались не помытыми, не переживала и на жизнь не жаловалась.
Более того, поработав лет пять после выхода на пенсию в своем техникуме – Алла Михайловна преподавала историю народных промыслов реставраторам в будущем, а в настоящем – неучам и обалдуям, она поблагодарила руководство учебного заведения за все хорошее, и уехала на заслуженный отдых с легким сердцем и новеньким чайным сервизом синего с золотом кобальта на заднем сидении автомобиля.
Пенсия у Аллы Михайловны была не очень большая, но ей хватало: были у нее кое-какие сбережения, сохранившиеся после мужа – полковника в отставке. Причем, Алла Михайловна умудрилась так крутить эти сбережения, что они в лихие годы не пропали, а даже преумножились. Она давала деньги под хороший процент своему племяннику-бизнесмену Игорю, который ни разу ее не обманул. А когда все утряслось более или менее, она доверила деньги банку, и раз в год получала проценты от вклада. Да и племяннику не жалела, если он просил ссуду. Знала, что не обидит. Одним словом, на «черный день» у Аллы Михайловны было кое-что. От дочки Алиски денег не брала, и каждый раз пыталась ей сама всучить пару сотен за продукты, которые она ей привозила.
Вернувшись в последний раз из своего техникума, где, как ей казалось, ее знания никому были не нужны, Алла Михайловна слегка всплакнула о прежних хороших временах, и решила, что у нее начинается жизнь новая, и прожить ее Алла Михайловна собиралась интересно.
Первое, что она сделала, это была новая модная стрижка – ассиметрия с колорированием. Когда Алиса увидела маманю с косо срезанной гривой волос, переливающихся почти всеми цветами радуги, она чуть не подавилась. Потом присмотрелась и сказала:
– А что… Симпатично! Молодец, мамуля!
Мамуля засияла. Она, сказать по совести, немного сомневалась в том, что вот такой авангард на голове не сделает ее смешной. Но Алискиному вкусу она доверяла, и осталась довольна собой: стало быть, есть еще порох кое-где!
И она тут же огорошила дочку еще раз:
– Лиса! Я лечу в Париж!
– Куда?! – Алиса снова едва не подавилась: одна новость похлеще другой будет.
– В Париж! На десять дней. По путевке. Ты же знаешь, я мечтала…
Это Алиса знала: мать мечтала побывать в Париже, но мечтала как-то не активно, что ли. Говорила при этом: «вот как-нибудь когда-нибудь…» И Алиса думала, что мечты эти так и останутся мечтами. Так у многих бывает. А маманя еще и прижимистая в этих вопросах была. Вот тряпку какую, шубку там, или сапожки – это она с радостью приобретала. Любила покрасоваться. А чтобы вот так, вбухать приличную сумму в путешествие – этого Алла Михайловна Максимова себе позволить не могла.
И вдруг решилась. И сразу в Париж.
Она приехала оттуда совсем другой. И два раза в год стала устраивать для себя путешествие туда, куда хотела. Это было для нее признаком свободы, к которой она стремилась.
