Лис, который раскрашивал зори

– Какой… хрусталь? – спросил Ройри, подняв взгляд на алеющий огнём кончик сигареты

– Живой хрусталь, – пояснил, словно между прочим, его собеседник, – он растёт в Хрустальном Саду Храма в промежутках между полнолуниями, и демон Садовник взращивает его хрустальные цветы, он выхаживает их очень аккуратно и бережно, вплоть до того момента, когда в час очередного шага мира вглубь Хаоса не превращается в механического ворона и не разбивает хрустальные цветы на осколки. В этот момент они навек теряют цвет, становясь прозрачными. Скрипка, которая перед вами, сделана из хрусталя, имеющего самые лучшие акустические свойства. Она собрана из осколков.

– Но я не вижу, как её склеили – это единый кусок стекла! Мне приходилось играть на хрустальных инструментах, но все они были не такие…

– Вы не увидите швов, для этого нужно иметь такие глаза, как у меня, – с этими словами механоид наконец обернулся к Ройри, и музыкант сглотнул ставшую почему-то приторно-горькой и вязкой слюну. Он снова опустил глаза на скрипку, – вы сейчас договариваетесь с собой, – незнакомец снова выпустил в сторону Ройри сигаретный дым, от которого враз захотелось курить и свело от голода живот, стало тоскливо, стыдно за себя, а ладони вспотели – так хотелось взять в руки эту бесценную, должно быть, скрипку, – вы скоро с собой договоритесь: вы решите, что если я – плод вашей воспалённой фантазии, то скрипка не существует тем более. Что если вы душевно больны, то это решит ваши проблемы с жильём и едой на некоторое время, и главное, что если это так, то вам ничем не будет грозить, если вы попробуете сыграть на этой скрипке, Ройри.

Музыкант вскинул вверх взгляд. Он убеждённо и взволнованно прошептал:

– Вы не существуете.

– Господин Ройри, вы не поедете в город, в котором вас всегда ждут, вы останетесь здесь, в Девятой Горе, и здесь вы умрёте. Скоро умрёте – сегодня. Вы возьмёте эту скрипку, и вы подниметесь туда, наверх, вы встанете у входа на мост, и вы сыграете этому городу его музыку. И когда вы будете играть, поднимаясь всё выше в своём мастерстве, изливая всё больше в мелодии свою душу, всю суть своего естества, всю свою сущность, я убью вас, и я вырву сердце из вашей груди, но когда я разожму окровавленные пальцы, там не будет ограническо-механической мышцы – там будет самоцветный камень, который я вставлю в Машину Творения. И мир, когда придёт ему время делать шаг вперёд, будет иметь силы сделать это.

– Я не стану этого делать, – рассмеялся Ройри, сглатывая при этом ком в горле и стараясь умирить взбесившееся сердце. – С чего мне делать это?

– Потому что вы больше ничего не можете.

Ройри встал, он собрался уйти, но, запихнув руки в карманы и сделав пару шагов в сторону дороги, снова вернулся назад, беспокойно сообщив:

– Пока я живу, я всегда что-то могу сделать.

Его собеседник промолчал и, убрав окурок, закурил снова. Ройри сделал ещё шаг, обойдя его кругом и зайдя так, чтобы ветер сдувал дым на него, таким образом оказавшись на прежнем своём месте. Он сказал ещё громче:

– Вы просто не можете существовать! Конечно, я знаю о механике мира, но Ювелир приходит только к великим. Он приходит к великим – не к таким, как я!

– Поглядите на скрипку: там, ближе к краю, всё-таки можно разглядеть швы склейки. Эта сеточка образовалась из-за того, что на инструмент попадала кровь. Кровь таких, как вы, господин Ройри. Кстати, – внезапно заинтересовавшись новой темой, спросил его Ювелир, – а я вообще правильно произношу ваше имя?

– На первый слог ударение, да… Верно, – Ройри сел. – А вы разве не читаете мыслей, не знаете, как меня зовут, просто так?

– Нет, я посмотрел ваше личное дело ещё в Храме, завтра я забуду эти детали. Важно сейчас то, каким светом горит ваша душа.

– И каким?

– Вы не поймёте профессиональных его описаний. Но суть знаете и сами. Так горят души, тянущие дороги над пустотой.

– Так, значит, я вроде как великий? Вы скажете мне сейчас, что музыку мою запомнят и мои ноты потом, через много-много поколений будут изучать и играть?

Ювелир отдал знак неопределённости, но потом всё же высказал свою оценку:

– Не думаю. Скорее всего, нет.

– Но как же?

– Вы говорите не для того, чтобы вас услышали. Вы говорите потому, что не можете молчать. Вы слышите музыку, которую ещё никто до вас не слышал, не для того, чтобы поделиться ей, а от того, что она – звучит. Вы играете не потому и не для того, чтобы кто-то сыграл после вас ваши ноты, причина этого в том, что желание играть – сильнее вас. И вот – вы посреди пустоты.

– Тогда почему вы здесь?

Сделав долгую затяжку, демон ответил:

– Потому что ваша музыка бессмысленна.

– Я никогда не знал отклика на то, что делал, – словно бы в оправдание себе развёл руками Ройри.

Великий демон Храма Ювелир посмотрел ему в глаза прежде, чем ответить:

– Если бы вы знали, что делаете всё верно, я не видел бы вашей души.

Ройри быстро кинул на него взгляд, а после опустил голову. Он мог бы ответить. Мог бы ответить так, как всем и всегда отвечал, но здесь и теперь, как и всегда прежде, он знал – его не станут слушать.

Он взял скрипку.

И он поднялся наверх, настроил инструмент и стал играть. И так он объяснял то, что не умел сказать словами. Он мучительно, скрупулёзно доказывал музыку этого города, он объяснял, разматывая, словно клубок ниток, всю душу этого огромного исполина, зажатого в горах.

Его музыка была идеальной – она намного опередила свой век. Математически выверенной, безусловно сложной, бесконечно чистой. Его техника исполнения, повинуясь этой высчитанной почти волшебно мелодии, была абсолютна. Его музыка была бессмысленна.

Она не согрела ни одного сердца, она не освятила ни одной любви. Она не дала ни одной надежды. Она просто звучала, потому что не могла не звучать. Она рвалась наружу, разрывая саму его душу, поднимаясь огненной птицей над городом, а горожане проходили мимо, касаясь друг друга запястьями, через которые по ликре передавалась им другая, простая, понятная им музыка.

Они не знали, что танцуют вместе с городом в едином порыве первый его настоящий, добрый и чистый танец. Они не знали, как они красивы, не представляли, как органичны. Они шли по своим делам.

Демон Ювелир так и сидел там, под мостом, медленно докуривая. Ему было не слышно оттуда хрустальной скрипки – он просто смотрел, как ярким росчерком света уходит от моста, над лисьими линиями и в пустоту цветной след подходящей к пику своего Дара души.

Идти, зная, что тебя не ждут, кричать, понимая, что тебя не услышат, звучать без права на отклик, надеясь лишь на то, что однажды когда-то и где-то не весь ты, но хотя бы один осколок твоей души в ком-то преломится волшебным светом.

Когда Ювелир накрыл его лицо своей рукой, когда взвилась до небес смелая линия мелодии и рассыпалась пеплом над металлическими шпилями, Ройри был счастлив.

И падая вниз, уже без сердца и без души, последним движением своим он сберёг от удара о мостовую хрупкую тонкую скрипку. Паутинка на её краю, напитавшись кровью, стала чуть больше.

Через полчаса после его смерти кто-то из прохожих отжал ближайшую тревожную кнопку на доме, чтобы с улицы убрали труп.

Никто ничего не услышал.

Лис, который раскрашивал зори

Глава 1. Новый заказ для «Северного сияния»

Я велел Реку править к плавучему эллингу, а сам перекинулся лисом и устроился смотреть вверх. Следи я за тем, как опускается домой наш дирижабль, то увидел бы, что под нами растёт в размерах пасмурная осенняя гладь озера Дальнего. На его берегах стояла столица городского союза Изразцы, в которой мы жили, сколько себя помнили. Вот вырисовываются обжитые мелкими големами крыши домов, а между ними, над широкими улицами, черточки тут и там перекинутых мостов. Если бы мне было интересно, я следил бы за тем, как ближе и ближе становится к нам часовая башня, с её вечной струйкой белёсого пара, которая тянется вверх, словно ниточка к небу.

Этот пейзаж за годы работы в воздухе основательно мне приелся, и глядеть я на него не хотел. Как ни любил я родной город, всякий раз, когда мы приплывали туда, мне казалось, что это своего рода разлука. От того я заимел привычку менять ипостась и, укрыв рыжим хвостом лапы, смотреть себе в облака. Если, конечно, Луна позволяла.

Будто угадав мои мысли, механическая плутовка показалась на глаза. Сейчас Луна нарастала. Ещё немного, и её белёсый металл станет отлично различим в нашем северном небе. Многие говорят, что мы, оборотни, ребята переменчивые, – врут. Во всех механоидах заложена двойственность: у нас есть и механика, и органика. Одно питает ликра, а другое – кровь… Так что оборотни не двойственней других. Даже наоборот: куда как привязчивей – если уж мы выбрали свою стезю, то это, скорее всего, навсегда. И я раскрашивал зори.

Небо, к слову, сейчас было спокойным, седым. Тлела закатная заря. Она была из тех, что не всякий сумеет различить – такой тихой и неяркой. Подобные ей я любил, к иным испытывал профессиональную неприязнь – до того непросто с ними работать. Впрочем, с опытом я научился весьма сносно предугадывать завтрашнюю цветовую гамму и прикипел к ярким непокорным зорям некоторой профессиональной страстью. Ну… у каждого специалиста есть такой слегка извращённый интерес.

Дирижабль сбросил скорость, винты почти остановились. Мы мягко планировали вниз, стравливая газ. И я, и Рек были почти готовы сменить один вид жизни на другой, как меняют цилиндры в музыкальной шкатулке. Наше судно порядком устало, баллоны с реактивами опустели, а оставшиеся в небольшом шахтерском поселении заказчики остались вполне довольными.

Теперь приходила пора получить деньги за работу, заказать реактивы и плавучий газ, потоптать мостовые Изразцов. Я отметил себе в очередной раз, что собирался заиметь несколько книг и справочников, с помощью которых думал рассчитать одну штуку и о которых в прошлый свой визит в Изразцы благополучно забыл.

Сейчас я в основном корпел над тем, чтобы сделать самые дешевые и популярные услуги ещё доступней. Преуспей я в этом – работы станет, конечно, больше, но больше станет и отдачи. Я думаю, это обоснованно. Койвин (наш главный по административной части) весьма успешно и ежегодно доказывал эту политику центральной части компании. Это не слишком его утруждало, ведь наш район был промышленной окраиной мира, и мы не испытывали переизбытка внимания к своим скромным оборотам.