Взгляд в прошлое. Великая Победа над фашизмом

Все учащиеся, заходившие в эту комнатушку, видели в ней небольшой стол с поцарапанной и прожженной столешницей, две табуреточки и шкаф со стеклянной дверью. В шкафу на разных полочках, крючках или просто штырьках лежали или висели самые различные инструменты: стамески, напильники и надфили, отвёртки, кусачки и плоскогубцы, линейки, штангенциркули и кронциркули, токарные резцы, диски для циркулярной пилы, наждачные круги и пачки наждачной бумаги… В деревянных коробочках хранились сверла, зенкера, фрезы, метчики и плашки. На отдельной боковой полочке лежал вольтметр с двумя щупами, индикаторная лампа в патроне, стопка черной хэбэшной изоленты. В самом низу стояли два ящика: один с рожковыми, разводными и газовыми ключами, молотками и ножовками, другой – с рубанками, шерхебелями и двумя топориками.

Шкаф запирался на маленький хлипкий замочек, открыть который гвоздём или проволокой никому из нас не составило бы большого труда. Но мы очень гордились тем доверием трудовика, которое он нам оказывал, зачастую во время урока прося кого-то из нас принести из этого шкафа тот или иной инструмент, и протягивая избранному ключ от этого замочка. И никто никогда самовольно не лазили в эту заманчиво-богатую мужскую сокровищницу….

Я тогда учился уже в 10 классе.

В 9 классе уроки труда в школах города заменили на учёбу в УПТК – учебных производственно-трудовых комбинатах. Под этим громким названием скрывались такие же обычные классы – только уже не в школах, а в Домах Культуры, Дворце Пионеров, в учебных классах и в цехах профильных предприятий и организаций – на швейной фабрике и на фаянсовой, на заводе геофизического оборудования, в автопарке… Была в стране тогда такая установка – вместе со средним, десятиклассным образованием дать выпускнику какую-либо профессию, которая могла бы пригодиться ему в будущей жизни… Как не крути – полезная и нужная была эта установка.

Поэтому вместо шестидневной учебной недели у нас была пятидневная – одним из дней и была как раз учёба в этих самых УПТК. Да ещё в другой какой-либо день после уроков мы так же ходили в эти «комбинаты».

Кто-то учился на автослесаря, кто-то – на слесаря-токаря-фрезеровщика, кто-то – на швею или изготовителя посуды. Кто-то – на продавца промышленных и продовольственных товаров – и такая специальность в нашем городском УПТК была. И потому свободного времени стало у нас совсем мало. К тому же никуда не делись различные школьные обязанности и общественная работа по комсомольской линии. И, конечно же, прибавилась ко всему этому подготовка к будущим экзаменам.

В УПТК в конце 10-го класса тоже сдавались экзамены – и теория, и практика. Но эти экзамены проходили месяцем раньше, чем школьные – перед майскими праздниками, в течении последней апрельской недели.

Эту вот неделю в школу мы практически не ходили – сдавали аттестацию в УПТК на выбранные профессии. И придя в такой последний апрельский день в школу на «Классный час», я узнал, что в это «комбинатовское» отсутствие произошло очень интересное и необычное событие. Почти что как в кино!

Всё началось с того, что перед самыми майскими праздниками директор школы привёз свои очередных два чемодана с документальными и учебными кинолентами. В их числе была одна короткометражка о Великой Отечественной войне. Надо сказать, что такое пополнение школьной фильмотеки делалось им практически каждый год – он на несколько дней уезжал в Москву, где в «Госфильмофонде» у него работал его старый друг-одноклассник. И этот друг оставлял ему, как говорили тогда, по блату, копии различных документальных и учебных лент, специально выпускаемых для школ. До нашего южноуральского «далёка» эти фильмы практически не доходили – их почему-то никогда не хватало на все школы. Потому-то наш директор своими путями и доставал их. И в течение следующего учебного года эти фильмы неоднократно просматривались на различных уроках согласно их тематике…

Немного отступлю и скажу об этом отдельно несколько строк. В нашей школе было два кинокласса: один киноаппарат стоял в кабинете физики, а другой – рядом, в кабинете иностранных языков. Сейчас, конечно, этим никого не удивишь в современных школах с их интерактивными классами, видеопроекторами, ноутбуками за каждой партой, мультимедийными центрами и домашними кинотеатрами…

Тогда же за право заправить плёнку в кинопроектор, не говоря уже о том, чтобы показать на уроке пяти или десятиминутный фильм, шла нешуточная борьба, неписанные правила которой знал каждый старшеклассник. Были они просты: хорошее поведение и учёба, ну и пара пятёрок за неделю по тому предмету, на уроке которого будет демонстрироваться очередной фильм. Перечень фильмов вместе с расписанием уроков заранее вывешивался в вестибюле школы.

Так вот, просматривая заранее вечером вместе с учителями привезённые фильмы, директор школы пригласил на этот своеобразный «кинофестиваль» и трудовика Ивана Ивановича. Хотя фильмов по тому, как, например, правильно сделать скворечник или раскроить лист металла, в программе не значилось, наш учитель труда был фронтовиком, и директор пригласил его специально посмотреть единственный привезённый из Москвы для уроков истории короткометражный документальный фильм о войне. Называлась эта коротенькая, всего-навсего пятиминутная, лента очень длинно: «Освобождение Красной армией столицы Советской Украины Киева от немецко-фашистских захватчиков»…

Вот тогда наш Иван Иванович и свиделся вновь – через тридцать четыре с половиной года – со своим старым боевым другом, с танком Т-34.

Он узнал его сразу же – по чуть облупившемуся и закопчённому номеру на борту – в пятнадцатисекундном эпизоде этого фильма, который отснял в ту далёкую осень 1943 года один из неизвестных военных кинооператоров…

Танк мчался вместе с другими боевыми грозными машинами по пригороду Киева, по обгорелым остовам деревьев, сквозь порушенные хаты, тараня брошенную и покорёженную немецкую технику. Снятые кадры были стремительно-смазанными, дрожали и дергались – оператор, вероятно, сидел на броне другой боевой машины, вместе с танковым десантом. Потом – уже с земли велась съёмка – все увидели, как танк в неумолимом праведном гневе, на мгновенье вздыбившись, наехал с разгона на бревенчатый настил пулеметного гнезда, и, лихо, не сбавляя скорость, весь в клубах дыма и пыли, свернул на одну из улиц города… И всё. Дальше были показаны залпы «Катюш», смонтированные различные другие кадры боёв за Киев. А потом – колонна наших солдат идёт по освобождённому городу…

Этот фильм тем вечером прокручивали раз десять, наверно. Иван Иванович смотрел его стоя, держась одной рукой за спинку стула… Когда вновь пошли кадры с танком, директор выключал голос диктора на фоне грохочущего боя, и в тишине затемнённого класса раздавался слегка скрипучий, и непривычно дрожащий, голос трудовика: «…вот, вот – здесь я пулемётное гнездо раздавил…, а там сзади, за мной, моего дружка, на другом танке, Кольку подбили – это не сняли, а он потом в госпитале помёр.., вон там, за дымом не видно, фрицевская пушка стояла, она нас и достала, прямо в упор била.., меня командир вытащил контуженного и окровавленного, а Петр и Рустам там, в танке и остались, убитыми… а командир мой Вартан погиб в этот же день, уж после того, как меня санитарам сдал – его осколком мины прямо в грудь, она рядом с медсанбатом рванула…»

На следующий день Иван Иванович, бывший механик-водитель «тридцатьчетвёрки», принёс мутноватую пожелтевшую фотокарточку с разлохмаченными и оборванными уголками. Эту фотографию потом увеличили и повесили рядом со школьной «Доской почёта». На ней стоял двадцатилетний белобрысый паренёк в слегка помятой гимнастёрке с танкистким шлёмом в руке. А сзади него высился танк – с точно таким же белым новеньким номером на помятой, в зазубринах и заплатах, башне, как и в том пятнадцатисекундном отрывке. На обратной стороне фотографии была надпись «Мой боевой друг. 17 сентября 1943 год».

Тот короткий взволнованный комментарий к ещё более коротким кадрам директор тогда записал на магнитофон. И в последующие года, каждый раз перед празднованием 9 мая, показывая эту короткометражку школьникам, в эпизоде с танком включал голос бывшего танкиста…

Иван Иванович Гунько, сержант, механик-водитель танка Т-34, комиссованный по ранению в январе 1944 года, трудовик нашей школы, умер за неделю до празднования 40-й годовщины Победы…

У меня же на память осталась фотокарточка этого скромного обычного человека, нашего любимого трудовика, которого я сфотографировал на свой фотоаппарат «Смена 8М» девятого мая 1978 года…

Дядя Володя

Дядя Володя 1 января 2020-го пережил свой 82-й год.

Ещё дядя Володя до сих пор, в любое время года и при любой погоде, спит с приоткрытым окном.

Потому что жарким и пыльным начала июля 1941 года в украинском селе Монастырище, что раскинулось широкой лентой вдоль старого разбитого Ичнянского шляху – из Прилук в Ичню, он двухсполовинолетним карапузом попал под бомбёжку немецких самолётов – и его засыпало. Это мне как-то моя мама – дядина старшая сестра – рассказала…

* * *

«Наше село Монастырище тогда большое было. Старая церковь Рождества Богородицы, с двадцатых годов – по рассказам родителей – давно уж закрытая, наверное, до сих пор стоит под облупленным куполом. Рядом с нею был такой же старый и крепкий, с огромным глубоким подвалом, дом. Сам подвал, с мощными каменными сводами, холодный – даже в самые жаркие дни, и мрачный. Сельские туда бегали до войны «нечистого» слушать – там эхо было своеобразным. А в паре километрах от церкви на пригорке – Кабаниха. Усадьба бывших хозяев края и самого села. Там – бывший помещичий дом, к нему ведёт аллея из роскошных, головокружительно пахнущих, акаций. Медвяный запах лёгкий ветерок разносит по всей округе, и на него сбегаются стайки босоногих ребятишек. Сочные крупные, спелые соцветия так и просятся в рот! Эта сладость на языке, с небольшим травяным привкусом, заманчивее и доступнее конфет, которые изредка привозят родители из Ични…

Мама моя – учительница начальных классов в селе. Папа – тоже учительствовал, но его в 38 году призвали в армию. А потом – война с белофиннами. Он был радистом и стрелком на транспортных самолётах и на дальних бомбардировщиках – это они Германию ещё в июле-августе 41-м бомбили. Но это уже потом – в большую войну…

Пока же, до войны – было всё мирно и весело. На мелком прогретом песке у речки Удай ребята и девченки сельские загорают, играются. К полудню вода прогревается – можно и поплескаться, там, где мелко. Где между ног шныряют мальки пескариков – и их тени сквозь прозрачную воду тёмными чёрточками пятнают песчаное дно.

Мамка меня одного на Удай не пускала – мало ли что. Хотя рядом – соседские девчата и хлопчики. Потому бездетная приживалка в нашей семье, тётка Маруся – мамина двоюродная сестра, всегда нас сопровождала. Нас – это мою старшую четырёхлетнюю сестрёнку Люсю и меня самого. И младшенького, ещё грудного, братишку нашего Мишку – тоже с собой таскала…

У родителей в селе был собственный дом. Длинный, белёный белой известью.

Дом был давно, ещё до того, как они туда заселились, уж был разделён на две части.

В одной половине – жили мы с родителями. Угол у печи занимала тётя Маруся. Жила на полном иждивении в доме, помогала по хозяйству, с коровой возилась, и с поросятами и курами, да за нами приглядывала.

В другой половине дед с бабкой обитали. Деда за года полтора до войны из тюрьмы выпустили. Папка за него хлопотал. Письмо написал. Самому Ворошилову. Дед с ним ещё с «Арсенала», что в Киеве, дружил. На заводе том дед работал плотником-краснодеревщиком, а Клим – слесарил. Потом в Гражданскую вместе воевали с беляками. У деда после гражданской больной желудок после ранения в живот – ему операцию делали и отрезали больше половины. Мне уже потом, после войны, отец рассказывал, что кто-то на него донос накатал – позавидовал чему-то. Наверное, тому, что дед пенсию за своё ранение от государства получал – и нигде, потому, в свои ещё нестарые года, не работал. Всего же дед был в заключении около четырёх месяцев…

А напротив нашего дома – через дорогу – здоровенный, двухэтажный, сложенный из кирпича, учительский дом. Там те из учителей, у кого не было собственной хаты, жили. Жили вольготно. У многих было даже по две комнаты – это у семейных.

Там же, на втором этаже, жил и тогдашний директор школы – Семён Денисович Домошник. Он зачастую по вечерам заглядывал к нам. Вместе с родителями читали районную и столичную газеты. Дед с бабушкой обсуждали с ним последние новости, события, прошедшие в селе и в округе… Добрый был дядька. Нам всегда что-нибудь интересное или смешное расскажет… На войну Семён Денисович добровольцем пошёл. Отец говорил – куже после войны – разведчиком директор был…

Рядом с этим домом – хата слепого мальчика-скрипача. Семья, что там жила, послала своего сына в Киевскую консерваторию учиться. Сын этот на скрипке выучился играть. А потом, там, в Киеве, заболел чем-то – и ослеп. Родители привезли его домой. И он вечерами играл для сельчан. Очень хорошо играл… Его убили – и всю его семью – через несколько дней после того, как в село наше немцы зашли с венграми…

В помещичьей усадьбе, что неподалеку от Монастырища – в старой помещичьей усадьбе Кабанихе (сейчас – Веприки. Прим. автора) – в начале 30-х ненадолго устроили детскую трудовую коммуну. Батя мой вначале там и учительствовать… По мамкиным рассказам – натерпелся он на первых месяцах от тамошней шпаны, собранной с разных уголков Нежинского уезда – и с Ични, и с Яхновки, и из самого Нежина даже. Много детей без папок-мамок после гражданской осталось. Кто просто сиротствовал в пустом доме, живя на подаяния сельчан, кто подался в города и крупные сёла милостыню просить, кто на станции воровать да разбойничать помаленьку начал…

Потом попривыкли друг к дружке. Даже подружились. Когда отец в армии уже был, к нам в дом многие бывшие воспитанники заходили – расспрашивали об отце, иногда гостинец какой приносили…

За год с небольшим до начала войны эту школу-колонию расформировали. Кто вырос – пошёл работать в город, кто – на селе остался. Остальных по другим колониям распихали. А помещичий дом заколотили…»

* * *

Дяде Володе некогда скучать – только лишь наступят тёплые денёчки и сойдёт снег, он целыми днями пропадает у себя на дачном участке. Подготавливает теплицы, выгоняет рассаду помидоров, перца и огурцов в ящиках. Ещё занимается пчёлами – вытаскивает ульи из подпола, где они зимовали, делает подкормку…

Жалуется, что воды весной слишком много – подтапливает его участок, хоть он и выше соседних, которые иногда аж до июня почти все стоят под небольшим слоем воды. Раньше, рассказывает он, вдоль участков была вырыта глубокая и широкая дренажная канава. Сами дачники-садоводы каждую весну чистили канавы, углубляли – вода и уходила. И было сухо. Сейчас же многие новые владельцы участков скидывают в неё мусор, заливают наглухо бетоном – для удобного въезда машин на участки. Канава заросла, обмелела – вот вода и остаётся, некуда ей уходить…

* * *

«Первые дни и недели войны в моей памяти слились в один – где только грохот, рёв, свист. Бомбили часто. После первых бомбёжек все на селе поняли – лучше всего от взрывов прятаться в том самом огромном подвале большого дома. И при звуках приближающихся самолётов сельчане как угорелые бежали туда.

Вокруг уже всё ухает, где-то клубы дыма, какие-то хаты горят. А нас подхватят мамка и тетка за руки, а Мишку мамка на руках несла – и все скопом бежим к этому подвалу. Ни о чём не думаем, только бежим. Уж потом, в подвале, многим сельчанам, наверное, думалось – могли бы и не добежать… Но – успевали. А ведь кто-то так и оставался лежать в пыли, кто-то – не успевал…

А потом в начале осени в село вошли чужие солдаты.

Село наполнилось треском мотоциклов, урчанием машин, ржаньем многочисленных лошадей. Подвод немецких было чуть ли не столько же, сколько самих немцев.

Нашу семью оставили в доме, но оттеснили в дальнюю, без печки, холодную и тесную комнатушку. Там мы почти два года и ютились… Зимой в ней было промозгло, стыло и сыро от нашего дыхания. И свет, и тепло были только от свечки…

Вместе с немцами появились и мадьяры. Злыми и жадными они были – до ужаса!

Всё, что им попадало на глаза, мадьяры забирали. Грабили попросту. Увели и закололи корову и двух недомерков-поросят, выловили всех кур, попутно подавив почти все яйца. Весь дом переворошили-перетряхнули, забирая малоношеную одежду и обувь. Все чугунки и металлическую посуду, даже вилки, ложки и ножи – всё сгребли подчистую. Посуду же, которую не брали себе – специально разбивали. Тщательно перетряхивали закутки в поисках разных украшений – даже обычными бусами из деревянных окрашенных бусинок не брезговали. Забрали резную этажерку, которую дед когда-то сам смастерил и подарил бабушке, и зеркало в красивой раме.