Дом Ротшильдов. Пророки денег. 1798–1848

Несомненно, у Саванье были хорошие осведомители. Он знал о поездках Майера Амшеля в Гамбург и Итцехо в 1807 г. – когда он «провел несколько часов [с курфюрстом] в его кабинете, гулял с ним по саду и беседовал с ним». Кроме того, Саванье было известно о сделках Майера Амшеля с Будерусом. Однако Майер Амшель отговаривался тем, что «из-за тяжелой болезни, которой он страдает уже много лет, у него провалы в памяти». Да, он действительно ездил в Гамбург, но только для того, чтобы выручить свои товары, которые по ошибке признали контрабандой. Да, он знаком с Будерусом и Леннепом, но он «никогда им не доверял, так же, как ни один из них не был его настоящим другом, а просто казался таковым в глазах всего мира». Да, он был придворным поставщиком курфюрста и в прошлом размещал от его имени займы в Дании, а может, в Эмдене? Нет, он не передавал Будерусу деньги; наоборот, он получил от Будеруса 20 тысяч гульденов, из которых производил различные платежи, хотя кому он платил, он не может вспомнить.

На следующий день Саванье устроил допрос Соломону, 15-летнему Якобу, жене Соломона, жене Амшеля и даже жене Майера Амшеля, Гутле. Все всё отрицали. В особенности Гутле была олицетворением женской невинности: «Она вообще ничего не знает, она весь год сидела дома и не имеет никакого отношения к делам. Она никогда не видела [Будеруса], а занимается только домашними делами». В конце концов Саванье пришлось признать поражение и, подобно многим наполеоновским чиновникам после встречи с Ротшильдами, договориться о небольшом «займе». Все еще больше упростилось в 1810 г., когда Франкфурт превратился в великое герцогство под прямым управлением барона Карла Теодора Антона фон Дальберга, прежде майнцского архиепископа, а с 1806 г. князя-примаса Рейнского союза.

Майер Амшель заранее, за три года до описываемых событий, пробовал снискать расположение Дальберга, предложив тому неизбежный заем. Теперь же он предложил провести выплату 440 тысяч гульденов, дабы закрепить эмансипацию франкфуртских евреев, учтя векселя на общую сумму 290 тысяч гульденов, и выдать Дальбергу авансом 80 тысяч гульденов на поездку в Париж по случаю крещения сына Наполеона. Более того, вскоре Майер Амшель уже официально действовал как «придворный поставщик» Дальберга, помогая ему в спекулятивных покупках земли, которую приобретали на деньги, выплаченные франкфуртскими евреями. Признаком уважения, с каким Дальберг относился к Майеру Амшелю, стало то, что Дальберг назначил его в коллегию выборщиков нового департамента Ганау, наряду с видными неевреями, такими, например, как Симон Мориц фон Бетман. Неизвестно, знал ли Дальберг, что Майер Амшель одновременно продолжает служить человеку, чьим самым горячим желанием было выгнать его и его французских покровителей из Гессен-Касселя. Кстати, странное совпадение: всего за несколько лет до того Майер Амшель организовал выплату около 620 тысяч гульденов от курфюрста в Австрию, чтобы оплатить войско и лошадей в кампании 1809 г. против Франции. Вскоре после смерти Майера Амшеля его сын Амшель авансом выдал Дальбергу 255 тысяч гульденов – отчасти на покупку лошадей для французской армии!

Возможно, конечно, что Майер Амшель – как и Будерус, который также занял при Дальберге официальный пост, – больше не надеялся на то, что Вильгельма восстановят в правах. Но, если даже и так, он и курфюрста не списывал со счетов. Он просто поддерживал обе стороны. У такой стратегии имелись свои очевидные преимущества, и в будущем она станет часто применяться Ротшильдами в начале партии. Однако двойной агент всегда рискует лишиться доверия обеих сторон и проиграть, кто бы ни победил. Поэтому неудивительно, что в годы изгнания курфюрста Майер Амшель развил склонность к скрытности – еще один из его самых часто повторяемых заветов потомкам. Сначала он просто устал. В первые годы изгнания курфюрста они с сыном Карлом совершали частые поездки в окрестности Итцехо. Более того, специально с этой целью они открыли постоянное представительство в Гамбурге – и регулярно и открыто вели переписку с одним из самых старших сановников курфюрста Кнатцем. Как мы видели, это не ускользнуло от внимания французской полиции, и Майеру Амшелю быстро дали понять, что «в наши дни надо работать очень осторожно». К середине 1808 г. переписка Ротшильдов с приближенными курфюрста, по большей части через Будеруса и Лаветца, велась с помощью примитивного шифра. Будеруса называли «бароном фон Вальдшмидт», Кнатца – «Иоханном Вебером», Майера Амшеля – «Петером Арнольди» или «Арнольдом», а самого Вильгельма по-разному: то «господином фон Голдштейном», то «Иоханнесом Адлером», то «Патроном». Английские инвестиции курфюрста назывались «сырой рыбой» (каламбур, основанный на немецком названии трески, Stockfish). Для дополнительной безопасности – «чем осторожнее, тем лучше» – письма посылались не Майеру Амшелю, а Иуде Зихелю, чей сын Бернард в 1802 г. женился на Изабелле Ротшильд. После бегства курфюрста из Дании на юг, в Прагу, когда Карл и Амшель ездили туда, чтобы встретиться с ним, переписка пряталась в специально устроенных тайных отделениях. Иногда Ротшильды в виде предосторожности даже транслитерировали уличающие их письма древнееврейскими буквами. И вполне вероятно, что в тот период велись две копии бухгалтерских книг, одна полная, другая особо «отредактированная» для того, чтобы ее можно было показывать властям. Такие предосторожности были оправданными: вдобавок к обыскам и допросам, описанным выше, французской полиции в 1811 г. удалось перехватить по крайней мере одно письмо.

И на территории Австрийской империи за Ротшильдами пристально следила полиция. Конечно, у них было меньше оснований опасаться австрийских властей, но никто не гарантировал, что отношения между Вильгельмом и императором и дальше останутся дружескими. Более того, после победы французов над австрийцами при Ваграме казалось вполне вероятным, что курфюрста снова вынудят переехать. Да и провал финансовых переговоров отнюдь не располагал их по отношению к властям в Вене. Поэтому Ротшильды продолжали действовать за завесой тайны даже в Праге, из-за чего полиция приходила иногда к преувеличенным выводам об их политической роли:

«[Этот еврей] Амшель стоит во главе важного пропагандистского заговора в пользу курфюрста, ветви которого тянутся через территории бывшего Гессена… Такие предположения основаны на фактах: всякий раз, когда я вхожу к курфюрсту, я застаю там Ротшильда… обычно в обществе военного советника Шминке и военного секретаря Кнатца, и они уходят в свои комнаты, а у Ротшильда обычно с собой бумаги. Можно предположить, что их цели никоим образом не враждебны Австрии, поскольку курфюрсту не терпится получить назад свои владения, так что весьма сомнительно, чтобы организации и сообщества, чьим руководящим духом, скорее всего, является Ротшильд, всецело заняты реакцией народа и другими мерами, которые необходимо предпринять, если Австрии повезет одержать победу над Францией и Германией. Благодаря своим обширным коммерческим связям он, вероятно, может достичь этого легче, чем другие… и он может скрывать свои махинации под видом деловых операций».

Несмотря на то что ради курфюрста Ротшильды сильно рисковали, Вильгельм никогда не доверял им безоговорочно. Никакая часть мифа о спрятанных сокровищах так не далека от истины, как то, что курфюрст был якобы очень благодарен Майеру Амшелю за его труды. Наоборот, Майеру Амшелю приходилось выносить многочисленные приступы паранойи курфюрста. Вильгельм всегда подозревал, что Майер Амшель может выдать его французам. Позже он начал беспокоиться, как бы его агент не запустил руку в кассу. Эти подозрения подпитывали многочисленные недоброжелатели. Так, Вильгельм обвинил Майера Амшеля в том, что тот обманывает его с процентами от английских ценных бумаг. Он также утверждал, что Майер Амшель намеренно удерживает у себя ценности, порученные ему в Гамбурге. Все это время Майеру Амшелю приходилось просить Будеруса переубеждать курфюрста. Будерус осыпал его безграничными похвалами. Как он говорил Вильгельму, он доверяет Майеру Амшелю, потому что «самые пунктуальные платежи, какие только можно от него ожидать, точность, с какой он всегда придерживается официального обменного курса в день операции, убеждение, что он никогда никому не раскроет операции вашего величества, и то, что он всегда обращался с активами с такой заботой, что французские чиновники, которых послали допросить его, чтобы узнать, получал ли он английские деньги от вашего имени, не нашли ни следа этих денег в его книгах, которые им показали».

Однако, по иронии судьбы, похвалы Будеруса также нельзя считать объективными. Дело в том, что он, без ведома курфюрста, заключил соглашение с Майером Амшелем, по которому по сути становился «спящим компаньоном» (компаньоном, не участвующим активно в деле фирмы Ротшильдов). В обмен на вложение 20 тысяч гульденов – суммы, которую, как предполагалось, получил Майер Амшель, когда его допрашивал Саванье, – Будерус обещал «консультировать фирму во всех делах по мере возможностей и соблюдать ее интересы, насколько он сочтет практичным». В свете этого – не говоря уже об операциях, которые проводил Майер Амшель с французскими властями и с Дальбергом, – недоверие курфюрста уже не кажется паранойей. Как постепенно понял Вильгельм, умение Ротшильдов налаживать новые деловые связи освобождало их от их прежней зависимости от него. Когда в мае 1812 г. он попросил, чтобы один из сыновей Майера Амшеля переехал в Прагу и выступал своего рода придворным поставщиком в изгнании, ему вежливо, но твердо отказали.

Поэтому слова Карла, что «старик» составил их состояние, можно считать некоторым преувеличением. В 1797 г. капитал Майера Амшеля равнялся 108 504 гульденам (около 10 тысяч ф. ст.). Через десять лет, согласно балансовому отчету, общая сумма равнялась 514 500 гульденам (около 50 тысяч ф. ст.)

. Кажется маловероятным, чтобы дела, которые он вел в тот период с Вильгельмом, имели такое же значение, как экспортно-импортные операции между Франкфуртом и Манчестером. Во всяком случае, к 1810 г. капитал фирмы увеличился до 800 тысяч гульденов (около 80 тысяч ф. ст.), и значительная часть этого прироста, возможно, появилась из дохода от управления портфелем Вильгельма. Но истинное значение сокровищ курфюрста, как недвусмысленно признавали и Карл, и Амшель, заключалось в том, что оно помогло Натану сделать рывок. Из манчестерского купца он превратился в лондонского банкира. Как только цель была достигнута, «старик» стал уже не так нужен Ротшильдам.

Наследие Майера Амшеля

Примерно в то время Будерус написал Вильгельму письмо, в котором содержится довольно точный отчет о сфере деятельности компании в последние месяцы жизни ее основателя: «Их отец стар и болен. Его старший сын, Амшель Майер, и его второй сын, Соломон, который слаб здоровьем, незаменимы для его обширных операций. Третий [так!] сын, Карл, почти всегда ездит по делам вашего величества, четвертый [так!] сын Натан весьма кстати обосновался в Лондоне, а младший, Джеймс, проводит время в поездках между Лондоном и Парижем».

На том этапе власть в компании фактически перешла от Майера Амшеля к пяти его сыновьям. Однако всего за несколько лет до того старик еще играл роль «хозяина в доме». Как можно видеть из переписки, даже деятельный, сообразительный Натан, переехавший в Англию, еще в 1805 г. вынужден был действовать, повинуясь отцовским приказам. С братьями же его обращались больше как со служащими:

«Амшель пишет, что Калман [Карл] хотел бы к тебе приехать, но какой в том смысл? <…> Калман по-прежнему нужен мне здесь, во Франкфурте, а тебе он пригодится куда меньше… Ему очень хочется уехать в Лондон. Но не думаю, что это разумно с точки зрения нашего дома, так как Соломону приходится тяжело – он реализует ценные бумаги и оплачивает счета. Кроме того, у него есть свои обязанности… [Если Калман уедет], то все операции с товарами придется проводить через Зелигмана, Абрахама Шнаппера и Майера Шнаппера, его сына, потому что, хотя Якоб [Джеймс] уже в конторе, он совсем недавно проходил свою бар-мицву. Так что Калману в самом деле необходимо оставаться с нами. Он очень хочет поехать в Лондон, и если он тебе нужен, я его отпущу. Но глупо не оставлять Калмана здесь еще несколько лет, пока не подрастет Якоб. Не пиши Калману, что я так тебе сказал… Более того, дорогой мой сын Натан, когда будешь писать сыну моему Калману, советую побольше его хвалить. С Божьей помощью, человек он очень умный для своего возраста, хотя, пожалуй, слишком смел… Он очень хочет поехать к тебе, но я… не хочу, чтобы милый мальчик, пусть он живет до ста лет, переплывал море всего на три недели, а мы не обойдемся без него, если он будет отсутствовать более долгий срок, поскольку, как я тебе уже писал, у Амшеля дела в Касселе. Как бы я ни хотел, чтобы мой сын Калман поехал в Лондон на три недели, поездка затянется на полгода, а обучить самодовольных чужаков вести мои операции с индиго просто невозможно».

Майер Амшель настоял на своем, и Карл остался; возможно, в виде уступки через три года в помощь Натану прислали Джеймса.

Как видно из данного письма, зятья Майера Амшеля, Шнапперы, также принимали участие в семейных операциях – как, возможно, и Зихели, в чью семью вышла замуж Изабелла, а также братья Бейфус, Зелигман и Майер, которые в 1808 и 1811 гг. женились соответственно на Бабетте и Юлии. Кроме того, Майер Амшель был прекрасно осведомлен о работе Натана в компании с Риндскопфом и его тестем Леви Барентом Коэном. Но Майер Амшель с самого начала не подпускал зятьев к управлению фирмой; весьма показательно то, что он называет Шнапперов «чужаками». В том же письме Натану он задавал характерный вопрос: «Милый Натан, попадают ли мои письма только в твои руки, чтобы можно было писать, как мне хочется, или ты читаешь наши письма всей своей семье [имеются в виду родственники Натана по браку, Коэны]? Дай мне знать». Даже на раннем этапе Майер Амшель сформулировал правило, которому Ротшильды неукоснительно следовали на протяжении ста с лишним лет: «внутренним кругом» в делах, связанных с управлением компанией, считались только его потомки по мужской линии. На практике это сводилось к различиям между семейной или личной перепиской – такие послания почти всегда написаны древнееврейскими буквами – и деловой перепиской, которая обычно велась на немецком, французском или английском языках и составлялась клерками. Майер Амшель не однажды вынужден был делать выговор Натану за то, что тот забывал о таком различии: «В последний раз повторяю, что твои письма, написанные древнееврейскими буквами, возможно, и хороши для семейных целей, но отчитываться и писать о делах ты должен на немецком, французском или английском; я не могу давать своим служащим читать твои неразборчивые древнееврейские письмена, где дела мешаются с семейными новостями, если им нужно хорошо вести свои книги – соответственно, из-за этого возникает много путаницы». Конечно, для историка именно такие письма – хотя в них много повторов и они не так структурированы – представляют гораздо большую ценность.

Превращение семейной фирмы в «Майер Амшель Ротшильд и сыновья» произошло в сентябре 1810 г., когда Майер Амшель и три его сына – Амшель, Соломон и Карл – выпустили печатный циркуляр, в котором объявляли, что отныне они действуют как партнеры (wirkliche Theilhaber) в новой компании (Gesellschaft). За год до того, когда Саванье допрашивал членов семьи, Майер Амшель еще называл себя единственным владельцем (Inhaber) фирмы, в то время как сыновья назывались просто его «помощниками» (Gehul-fen). Однако, возможно, тогда Майер Амшель лгал, чтобы защитить сыновей на тот случай, если бы Саванье решил подать на фирму в суд. В начале года именно Амшель, Соломон и Карл вели переговоры о покупке освободившегося участка земли на Юденгассе (после того, как там, наконец, началась реконструкция), чтобы построить подходящую контору для компании. А в сентябре 1810 г., когда составили официальный договор об учреждении компании, в преамбуле недвусмысленно утверждалось, что ранее «существовала торговая компания», в которой Майер Амшель, Амшель и Соломон были «компаньонами». Главная цель договора 1810 г. заключалась в том, чтобы включить в число компаньонов и Карла, выделив ему долю в 30 тысяч гульденов из общего капитала в 800 тысяч гульденов. Майеру Амшелю принадлежала доля в 370 тысяч гульденов, Амшелю – в 185 тысяч гульденов и Соломону – в 185 тысяч гульденов. Кроме того, в договоре гарантировалось, что Джеймс также станет компаньоном (и получит долю в 30 тысяч гульденов), когда достигнет совершеннолетия.

Не только из-за капитала Майер Амшель оставался первым среди равных: только он имел право изымать свой капитал из фирмы во время действия договора; только он имел право нанимать и увольнять служащих; кроме того, его неженатые сыновья могли жениться только с его согласия, о чем имелась соответствующая запись в договоре. Именно Майер Амшель, который «благодаря усердию, свойственному ему с юных лет, своим коммерческим способностям и неустанным трудам, которые он продолжал до старости, способствовал процветанию компании и потому заложил житейское состояние для своих детей».

Однако в прочих отношениях договор служил образцом для будущих договоров между братьями и их потомками на протяжении почти всего XIX столетия. Прибыль делилась пропорционально долям капитала; ни один партнер не имел права вести дела независимо от других, и договор заключался на определенный период времени (в данном случае на десять лет). В самом примечательном пункте оговаривалось, что случится, когда один из партнеров умрет. Каждый из оставшихся партнеров официально признавал права жены покойного, его детей или их опекунов на ту сумму, которая, по согласию оставшихся партнеров, являлась долей покойного. Однако вдова и наследники не допускались к бухгалтерским книгам фирмы и переписке. Так выглядел первый официальный вариант правила, которое существовало много лет и устраняло женщин из семьи Ротшильд – урожденных Ротшильд, а также тех, кто вышел замуж за членов семьи, – от ядра деловых операций: священных бухгалтерских книг и деловой переписки.

Смерть кого-либо из партнеров, конечно, больше не считалась чем-то отдаленным. В 1810 г., когда отец и сыновья подписали первый договор, Майер Амшель был не просто стариком 66 или 67 лет; он был тяжело болен. Болезнь началась у него за два года до того; скорее всего, судя по симптомам, он страдал от парапроктита (нарыва в прямой кишке), ставшего следствием хронического геморроя. Хотя в свое время ему успешно сделали операцию, здоровье его так до конца и не восстановилось. Такая болезнь была широко распространена на Юденгассе, то ли из-за сидячего образа жизни ее обитателей, то ли из-за генетического сбоя, вызванного родственными браками, которые были также предписаны по закону. Известно, что болезнь охватывала 500 семей, проживавших в гетто. 16 сентября 1812 г. Майер Амшель заболел; всего три дня спустя он умер. Но, лежа на смертном одре, он поспешил пересмотреть свое завещание, как будто желал подкрепить мысль, которую он хотел донести до сыновей в договоре 1810 г. В новом завещании пересматривались условия предыдущего соглашения; в соответствии с договором он изымал 190 тысяч гульденов как долю по своему усмотрению (судя по всему, значительное преуменьшение). Кроме того, в новом завещании подчеркивалось правило, по которому женская линия не допускалась до операций: «Настоящим объявляю свою волю и желание, чтобы мои дочери, зятья и их наследники не имели доли в капитале компании «Майер Амшель Ротшильд и сыновья» и чтобы они не имели права и им не позволялось требовать такую долю по любой причине. Вышеупомянутая компания принадлежит исключительно моим сыновьям; они ее владельцы. Следовательно, ни одна из моих дочерей и их наследников не имеет права требовать доли в вышеуказанной компании, и я никогда не прощу того из детей, который, пойдя против моей отцовской воли, позволит им беспокоить моих сыновей в мирном наследовании их дела».

Если бы дочери так поступили, они бы утратили все, кроме минимальных прав наследства, положенных им в силу рождения по Кодексу Наполеона. Такое различие между сыновьями и дочерьми едва ли могло быть выражено более ясно

.

То, что завещания Майера Амшеля так неукоснительно придерживались не только его сыновья, но и их наследники на протяжении нескольких поколений, подтверждает впечатление, которое возникает после прочтения его сохранившихся писем сыновьям. В ближнем семейном кругу Майер Амшель оставался властной и, может быть, даже устрашающей фигурой. Любопытно, что остальной мир запомнил его совсем не таким. Неевреи, которые вели с ним дела, считали, что он всецело соответствует стереотипу интеллигентного, но почтительного придворного еврея. Следует подчеркнуть, что в более поздних портретах Майера Амшеля – особенно в экранизациях Джорджа Арлисса и Эрика Понто – «еврейскость» его внешности и манер, скорее всего, сильно преувеличены. В первой экранизации Майер Амшель ходит с длинной бородой, в шапке наподобие фески, во второй носит браслеты и кипу. С другой стороны, чаще всего воспроизводимая литография XIX в., на которой изображен бритый человек с довольно квадратной челюстью, в аккуратном парике, – плод воображения художника. Одна современница, которая была знакома с Майером Амшелем в годы своей молодости, вспоминала «довольно крупного мужчину, который носил круглый, ненапудренный парик и небольшую эспаньолку». По воспоминаниям еще одного современника, он носил подобие шляпы и одежду, хотя и довольно поношенную, которая была принята среди купцов-неевреев того же возраста.

Это сочетается с подчас двусмысленной репутацией Майера Амшеля на Юденгассе; его считали сравнительно ортодоксальным в религиозных вопросах, но все более и более либеральным в вопросах образования и политики. Майер Амшель не принадлежал к числу «маскилим», просвещенных евреев, как не склонялся он и к позднейшему реформаторству в иудаизме. Вместе с тем его нельзя назвать и косным консерватором. В неавторизованных мемуарах Коэна (опубликованных вскоре после его смерти) Майер Амшель изображается олицетворением «золотой середины» между новым и старым – «доказательством того, что догмы иудаизма, даже в соответствии с учением Талмуда, не содержат ничего, что вступало бы в конфликт с законами нравственности». Ротшильд был «ревностным приверженцем Талмуда и выбирал только его в качестве руководящего принципа всех своих поступков»; более того, по словам Коэна, его отношение к религиозному консерватизму было «немного преувеличено». Он и его брат Мозес (который несколько лет возглавлял общинный фонд помощи бедным) принимали активное участие в жизни еврейской общины. Но Майер Амшель был также «хорошим гражданином» – как будет видно далее, знаменательная фраза.

Все вышесказанное становится очевидным из отношения Майера Амшеля к благотворительности. Как уже было отмечено, он и его братья сознательно платили десятую часть доходов бедным членам общины. Людвиг Бёрне вспоминал толпу нищих, которые, бывало, караулили Майера Амшеля, когда тот шел по улице и терпеливо раздавал милостыню. Однако он был не настолько скован традициями, чтобы ограничивать благотворительность одной еврейской общиной. Коэн вспоминал случай, когда уличный мальчишка обозвал его «жидом». Майер Амшель «хладнокровно полез в кошелек и дал бедному мальчишке немного денег, попросив его чаще повторять то, что он только что сказал. Никто не повиновался с большей радостью. Мальчишка взял то, что ему предложили, и завопил что было мочи: «Жид! Жид!» К нему подбежали еще несколько уличных мальчишек и подхватили насмешливые крики. Ротшильд слушал их с явным удовольствием, произнося древнееврейское благословение: «Хвала Ему, кто дал законы Своему народу Израиля!»

И в своем завещании он распорядился передать 100 гульденов «трем достойным, милосердным христианским благотворительным учреждениям». Даже его благотворительность в пределах еврейской общины со временем носила все более светский характер. В 1804 г. он играл ведущую роль в учреждении новой школы для беднейших еврейских детей – Филантропина, – расписание в которой носило отчетливо светский характер. Судя по всему, в этом он подпал под влияние своего бухгалтера Гайзенхаймера и наставника, которого он нанял собственным детям, Михаэля Гесса, последователя Мозеса Мендельсона, который позже стал директором школы. Возможно также, что вдохновителями такого отношения стали его младшие сыновья. По крайней мере один из них, Соломон, входил в ту же масонскую ложу, что и Гайзенхаймер

. Важно, что Майер Амшель продолжал верить в общинное обучение, хотя в то время все больше еврейских семей посылали своих детей в школы для неевреев за пределами гетто. Одним из тех, кто восстал против сравнительно консервативной атмосферы франкфуртского гетто, стал Людвиг Бёрне. Позже, чтобы не страдать от дискриминации, он перешел в христианство. Однако, как позже вспоминал Гейне, он не мог не восхищаться непритворной набожностью Дома Ротшильдов. Проходя в 1827 г. мимо старого фамильного дома на Юденгассе, он с ностальгией заметил, что Гутле, вдова Майера Амшеля, украсила окна белыми занавесками и свечами в честь праздника свечей – Хануки: «Как радостно сверкали свечи – те свечи, которые она зажгла собственными руками, чтобы отпраздновать день победы, когда Иуда Маккавей и его братья освободили свою отчизну так же героически, как в наши дни король Фридрих-Вильгельм, император Александр и император Франциск II! Когда добрая женщина смотрит на эти огоньки, глаза ее наполняются слезами, и она с грустной радостью вспоминает дни своей юности, когда Майер Амшель Ротшильд, да благословенна будет его память, еще отмечал с ней Праздник свечей и когда ее сыновья были еще маленькими мальчиками, которые ставили свечи на пол и прыгали через них с детской радостью, как то в обычае в Израиле».

Однако именно усилия Майера Амшеля, направленные на предоставление франкфуртским евреям полных гражданских и политических прав, лучше всего свидетельствуют о его верности иудаизму. Мы знаем, что его политическая деятельность предшествовала Великой французской революции, потому что он стал одним из семи человек, подписавших протест франкфуртскому сенату от 1787 г. о растущих ограничениях на перемещения за пределами гетто по воскресеньям и в дни церковных праздников. Правда, надежды на изменения судьбы евреев к лучшему появились лишь после прихода режима, который поддерживали французы. Дело двигалось бы быстрее, если бы Франкфурт находился под прямой юрисдикцией брата Наполеона, Жерома, короля Вестфалии, поскольку Жером был сторонником полной эмансипации. Дальберг, напротив, проявлял осторожность, отчасти потому, что не мог рисковать и возбуждать против себя местных видных граждан-неевреев, отчасти потому, что он сам боялся: члены освобожденной еврейской общины, «как только задышат свободнее… уравновесят христианскую несправедливость… своей еврейской наглостью». Новый закон, который Дальберг издал в 1808 г., казался, наоборот, шагом назад, поскольку восстанавливал для евреев запрет жить за пределами еще полуразрушенной Юденгассе, заново вводил избирательный налог и подтверждал прежние ограничения, связанные с количеством семей и браков.

Именно тогда Майер Амшель сумел воспользоваться своим финансовым влиянием на Дальберга, чтобы ускорить перемены – в первый раз представитель семьи Ротшильд действовал так ради тех, кого он недвусмысленно называл «мой народ». В первый раз, но не в последний. Дальберг, как мы видели, был послушен; он выражал готовность дать свое согласие, если его герцогству выплатят достаточно большую компенсацию за утерю доходов от налога, который отменялся с эмансипацией евреев. После предварительных переговоров, которые велись через Ицштайна, еврейского комиссара полиции Дальберга, сошлись на 440 тысячах гульденов – сумме, в 20 раз превышавшей то, что евреи платили каждый год за «защиту». Из этой суммы 290 тысяч от имени общины собрал Майер Амшель, учтя векселя. В декабре 1811 г., после дальнейших переговоров с сенатом Франкфурта, Майер Амшель со скромным удовлетворением сообщал сыну: «Теперь ты гражданин». Через две недели в силу вступил указ о «гражданско-правовом равенстве еврейской общины».

Быть гражданином своей родины, но оставаться при этом представителем «нашего народа» означало быть членом традиционной еврейской религиозной общины: вот какой была цель Майера Амшеля Ротшильда. Существенным отличием Ротшильдов от многих других удачливых еврейских семей того периода было то, что, хотя они пылко добивались общественного, гражданского и политического равенства со своими согражданами-неевреями, ради достижения такой цели они все же отказывались предавать иудаизм как свою религию. Следовательно, с самого начала их устремления были неотделимы от политической кампании за эмансипацию евреев не только во Франкфурте, но и во всей Европе.

В этом, как и во многом другом, влияние Майера Амшеля на своих потомков было глубоким и продолжительным. Через четыре дня после смерти отца его сыновья разослали циркуляр своим самым ценным клиентам, заверяя их, что перемен в ведении традиционного семейного бизнеса не будет: «Его память никогда не угаснет в наших сердцах, в сердцах его живущих партнеров. Наш благословенный отец остается для нас незабываемым». Такие набожные чувства не всегда воплощаются в жизнь, как только проходит первое горе; но сыновья Майера Амшеля сдержали слово. Время от времени в течение многих лет после его смерти они возвращались к его словам – к его афоризмам, связанным с делами, к его взглядам на эмансипацию евреев и, превыше всего, к его отцовским распоряжениям, отданным им, его потомкам по мужской линии. Довольно часто их многочисленные ссылки на Майера Амшеля – не замеченные прежними историками – позволяют понять его характер больше, чем любой другой источник.

Типичным примером служит просьба Амшеля лучше информировать о положении дел на фондовой бирже, с какой он обратился к Натану в октябре 1814 г.: «Отец, бывало, говорил: «Банкир должен думать и подсчитывать; в том, чтобы проводить операции вслепую, заслуги нет». Примерно о том же он писал в 1817 г.: отец говорил им, «что еврейские состояния, как правило, не держатся дольше двух поколений по двум причинам. Во-первых, потому, что не учитывается ведение домашнего хозяйства и другие расходы, во-вторых – из-за еврейской глупости». Хотя эти слова в чем-то перекликались с критикой, какую Майер Амшель высказывал по поводу иногда небрежного подхода Натана к расчетам, другие принципы больше касаются отношения их фирмы с правительствами разных стран. Одно замечание можно назвать вполне очевидным, учитывая те преимущества, какие получал Майер Амшель от своих отношений с Вильгельмом Гессен-Кассельским: «Я [учился?] у нашего благословенного отца, – писал Соломон Натану в 1818 г., – который всегда говорил: «Дурной глаз придворных приносит меньше преимуществ, [чем должность советника или придворного банкира]». Но, как вспоминал Амшель, недостаточно было просто занимать мелкие должности вроде «придворного поставщика»: «В наши дни все называют себя «превосходительствами». Я, однако, помню, что часто повторял наш отец: «С деньгами любой становится превосходительством». Главным было найти тот или иной финансовый рычаг влияния. Как выражался Амшель, «лучше иметь дело с правительством, у которого трудности, чем с таким, на чьей стороне удача. Мы слышали это от нашего отца».

Не только старшие братья любили подобные воспоминания. В марте 1817 г. Джеймс вспомнил подсказку, которую он часто воплощал в жизнь в отношениях с конкурирующими компаниями: «Отец, бывало, говорил: «Если не можешь сделать так, чтобы тебя любили, добейся, чтобы тебя боялись». Позже, в 1840 г., Карл делился, как «отец, когда выпадала возможность, всегда учил обращаться с подчиненным или с человеком, не обладающим властью. Чтобы тот легче выполнил порученную задачу, отец… говорил с тем человеком так, словно все зависело только от него, хотя, наверное, понимал, что тот человек имеет лишь самое незначительное влияние на исход дела». Из всех этих деловых советов чаще всего, наверное, цитируют любимый афоризм Соломона – о важности дружбы с политиками. Он напоминает отцовский совет Натану в письме от октября 1815 г.: «Помнишь, милый Натан, как отец, бывало, говорил: надо держаться ближе к члену правительства». Через несколько дней Соломон повторяет: «Ты ведь помнишь совет отца: будь готов испробовать все средства, чтобы подружиться с влиятельной фигурой в правительстве». Майер Амшель не оставил сыновьям сомнений в том, как лучше всего добиваться дружбы видных политиков: «Наш покойный отец учил: если высокопоставленный человек входит в [финансовое] партнерство с евреем, он принадлежит евреям» («gehort er dem Juden»).

Сознанием своего еврейства и своих обязанностей по отношению к еврейской общине братья также во многом обязаны отцовскому влиянию. Как ни странно, и Соломон, и Карл считали продолжение дела отца по эмансипации евреев почти определяющим в своей жизни. Как писал Карл в мае 1817 г.: «Самое лучшее на земле – быть полезным евреям. Так поступал наш отец, и мы видим, как хорошо нам воздается». Через несколько месяцев такую связь между добрыми делами и удачей отмечал и Соломон, когда в письме напоминал Натану о необходимости надавить на правительство Великобритании ради европейских евреев: «Если мы хотим, чтобы наши дети когда-нибудь стали по-настоящему счастливы, мы должны делать все, что в наших силах, чтобы довести до благополучного конца работу… начатую нашим благословенной памяти отцом… в интересах нашего народа». В начале следующего года он повторил ту же мысль: «Если все, как оно и есть, зависит от Господа и если мы хотим, а мы хотим, быть счастливы, тогда, милый Натан, [интересы всего еврейского народа] должны быть для тебя так же важны, как самая важная деловая операция. Продолжая труды, которые наш благословенной памяти отец вел долгие годы, мы выказываем ему наибольшее почтение…»

Но из всех советов отца самым важным стал последний завет – хранить братское единство. Однажды Соломон приписал «всю нашу удачу благословению, какое отец дал нам за час перед своей кончиной». То же благословение вспоминал и Амшель: «Помню, что отец, да упокоится он с миром, говорил мне на смертном одре: «Амшель, держи братьев вместе, и вы станете богатейшими людьми в Германии». Это почти осуществилось». Отцовский наказ братья часто вспоминали, когда ссорились, – а они часто ссорились в бурные годы, наставшие сразу после смерти Майера Амшеля. «Наш благословенный отец приказывал нам жить в мире», – напоминал Соломон Натану после особенно горьких нападок последнего на Карла. Неделю спустя Соломон вынужден был повториться: «Мой добрый брат, милый Натан, наш благословенный отец приказывал нам жить в мире, иначе мы растеряем нашу силу духа. Давайте помиримся». Двадцать с лишним лет спустя тот же принцип был старательно помещен в новое соглашение о партнерстве, составленное после смерти самого Натана:

«Мы желаем представить доказательство своего почтения к священной памяти нашего отца, чье добродетельное поведение во всех жизненных отношениях служит благородным примером для всех нас. Благодаря набожному приятию высших пожеланий Господа, благодаря вере в Божью помощь, благодаря сознательной честности и неустанному трудолюбию этот благородный и великодушный человек заложил основы нашего благосостояния, и когда, почти сорок лет назад, он взял сыновей партнерами в свою компанию, он говорил им, что совместные действия – верный способ добиться успеха в их трудах, и всегда рекомендовал им братское согласие как источник божественного благословения.

Поэтому, в соответствии с его почтенными пожеланиями и следуя порывам наших сердец, мы желаем сегодня, через наше обновленное соглашение, подтвердить нашу взаимозависимость и надежду, в этом новом союзе братской любви, обеспечить успех будущих начинаний нашего Дома. Пусть наши дети и будущие поколения руководствуются той же целью, чтобы постоянное поддержание единства Дома Ротшильдов процветало и вело к полной зрелости…; и пусть они так же заботливо соблюдают… священный завет нашего благородного предка и сохраняют в вечности божественный образ общей любви и труда».

Та же тема завещанного отцом братского единства получила дальнейшее развитие в приложении к соглашению, в котором выражалась торжественная надежда, что исполнится «в будущем [как и в прошлом] благословение нашего благословенного отца и деда нашему Дому и нашей семье». Он обещал им «защиту Всевышнего; успех наших начинаний; процветание нашей семьи и продолжительный почет и уважение к нашим репутации и доброму имени», но только в том случае, если они «навсегда сохранят согласие, любовь и веру» друг в друга.

Конечно, нетрудно усмотреть здесь влияние Ветхого Завета; несомненно, и до, и после Майера Амшеля многие другие еврейские (или кальвинистские) патриархи пытались внушить своим сыновьям те же ценности. Впрочем, идеал семейного единства нельзя приписать исключительно Библии: так, Плутарх приводит притчу о Скилуре, который показал сыновьям, что пучок стрел невозможно сломать, зато можно сломать стрелы по одной. Однако, если вернуться к Ротшильдам, примечательно, что сыновья столь ревностно следовали завету отца. Именно это Генц подчеркивал в своей статье для «Энциклопедии» Брокгауза 1827 г. Он считал, что «самый главный принцип Ротшильдов обязывает пятерых братьев поддерживать нерушимое единство [интересов]… После его смерти любое предложение, откуда бы оно ни исходило, служит предметом коллективного обсуждения; всякая операция, даже самая незначительная, проводится по согласованному плану и объединенными усилиями; и каждый получает равную долю от ее результатов».

В самом первом абзаце своей статьи Генц ссылался на последнее распоряжение, отданное Майером Амшелем сыновьям: сохранять «непрерывное единство». «Никогда еще последнюю волю отца не воплощали в жизнь столь сознательно и столь успешно, – замечал он. – Таково примечательное свойство этой семьи, что все ее члены справляются с тенью их отца на каждом важном этапе своей жизни, и, когда начинают все операции, напоминают себе – часто дословно – его мудрые слова… и никогда не отзываются о нем без глубокого почтения». В издании 1836 г. даже утверждалось, что братья «почитают отца с такой набожностью, что обращаются к нему в ходе всех важных деловых начинаний, и в самом деле, Натан обычно решает все сомнительные дела на основании правила, которое он приписывает отцу».

Об этом не стоило бы писать, если бы такое поведение было общеизвестным. Однако в действительности все было не так. Даже в 1841 г., почти через тридцать лет после смерти Майера Амшеля, его старший сын растроганно напоминал всем остальным партнерам – в том числе и тем, кто никогда не видел дедушку, – о том же первостепенном связующем звене между единством и успехом: «Единство — вот что наш благословенный отец в своем последнем слове предписал мне поддерживать как нашу первую и священнейшую обязанность – наш отец, который объединял в себе безграничную честность, глубочайшую проницательность, мудрость опыта и набожные привычки мудреца. Я убежден – как, думаю, и вы тоже, – что, вместе с Божьим благословением, мы обязаны не только нашим благосостоянием, но и нашим почетным положением в обществе главным образом [духу] единства и сотрудничества, [которые связывают] всех наших партнеров, банкирские дома и учреждения. Поэтому я настоятельно прошу, чтобы вы, возлюбленные братья и племянники, всегда старались внушить своим наследникам то же понимание согласия и единства, чтобы тот же [дух] единства и сотрудничества продолжал существовать, пока это вообще возможно. Исполнение этого послужит к выгоде как вас, так и ваших потомков. Это не даст нашим деловым интересам расколоться и не даст другим выгадать от наших трудов, наших познаний и опыта, которые мы кропотливо копили на протяжении многих лет. Поэтому прошу вас, ради обеспечения единства, всякий раз, как возникнет разногласие во мнениях, которое может привести к враждебности, не принимать решение немедленно, а выждать несколько дней, чтобы остыть, чтобы избежать опрометчивых шагов. Пусть единство, честность, сочувствие и взаимное доверие общины всех домов Ротшильдов всегда будет хранимо и навеки скреплено».

В 1812–1841 гг., как мы увидим, бывали времена, когда Амшель и его братья подходили к тому самому разрыву в братском единстве, против которого предостерегал их отец. То, что они всегда избегали такого разрыва, то, что даже через тридцать лет после его кончины они еще помнили его предсмертный наказ, является потрясающим свидетельством патриархальной власти Майера Амшеля Ротшильда.

Часть вторая

Братья

Глава 3

«Главнокомандующий» (1813–1815)

Мой брат в Лондоне – главнокомандующий, я его фельдмаршал…

    Соломон Ротшильд

У нас установилось правило: никто из нас не выражает неодобрения поведением другого, поскольку как партнеры мы всегда действуем в общих интересах, и, следовательно, ни у одного из нас нет права обвинять другого, когда тот действовал из лучших побуждений.

    Соломон Ротшильд