Запасный вход

Когда она впервые появилась у них в доме, Оленька подумала, что к ней приставили шпионку. Но однажды, слушая ее «трескотню», как она отбилась от трех мужиков в деревне, «одного кулаком по макушке, а двух за волосы, да друг об дружку, «хрясь», поняла, это Васино беспокойство о ней, самого-то неделями дома не бывает.

Вася, Вася… вот, опять…Птичку подарил. Она приняла, чтоб не обидеть, да не любы ей цветы на срез и птички в клетках, детство свое она провела на воле, в лесу, и птицы сами садились ей на руки, угощаясь крошками. А если, случалось по неосторожности на цветок наступить, так тужила и совестилась, будто жизнь отобрала у беззащитной красоты.

– Барышня, про соловушку, не забудьте. Умаялись, поди, барышня, много больных то было? Простодушно спрашивала Катерина.

– Да, раненых много.

Перьевой комочек меж ладоней оживился, и пытался вырваться, царапаясь коготочками. Оленька впустила соловья в клетку.

– Скучает в неволе. Надо попросить Василия Степановича выпустить его по весне.

– Да, господь с вами, Ольга Семеновна, Стяпаныч с ним, как с человеком гутарить, надыся червячков приволок, и где по зиме-то достал? Он же за птахой ентой, как за дитем малым, своими то не обзавелся…

Катерина укоризненно посмотрела на Оленьку.

– Это не ко мне вопрос, ему никто не мешает жениться и обзаводится.

– Ну, да, ну, да, ну, дык, можить…

– Не «можить», что у нас на ужин сегодня?

– Постный день сегодня, Ольга Семенна, каша грешневая, капустка квашеная, сушки к чаю, прянички, бараночки.

– Готовь чай, Катюша, я в душ.

– А может грыбочков, с глазами?

– Что?

Остановилась в недоумении хозяйка.

– Дык, в Рязани ядять грыбы с глазами, их ядать, а они глядять.

Выпалив фразу, и подбоченясь, Катерина, радостно заливалась смехом. Ее могучая грудь и живот затряслись вдогонку. Картина была настолько живописная, что засмеялась и Оленька, усталость как рукой сняло. Все еще посмеиваясь, она вошла в ванную комнату, в которой стоял запах хвои. Маняша, как обычно, все подготовила вовремя и правильно. Наполовину наполненная ванна с отваром из еловых веток, манила теплотой.

Но сначала душ.

Это был и не душ, вовсе, в привычном понимании этого слова. Рассекатель воды крепился на потолке, открывая кран, из пяти дырочек лениво льется вода, и сразу же, вокруг них появляется круг из мельчайших капелек, образовывая тонкую замкнутую стену из водяной пыли.

Оленька, простоволосая, стояла в центре. Две струйки попадали на лобную часть, расширяясь, омывали закрытые глаза, щеки, соединялись на подбородке и уходили вниз. Третья, целилась не на макушку, а скользила по затылку, находила свой путь меж волосами к позвоночнику. И еще две, стучали о плечи, отскакивая, образовывали водяные «погоны».

Василию Степановичу пришлось потрудиться, что бы найти такого мастера. Приходили и токарь, и слесарь, кузнец, и даже ювелир. Все разглядывали, рисунок цокали языками, качали головами и говорили одно и то же: «Не возможно-с».

И вот, однажды в их доме появился скукоженный мужичонка. Перебирая короткими ножками, он едва поспевал за хозяином, не поднимая головы, будто высматривал что-то на своем пути. Листок с чертежом в его руках дрожал, и он положил его на стол, низко наклонился над ним, замер на недолгое время и вдруг глянул на Оленьку. Его глаза непроизвольно блуждали, сами по себе, вверх-вниз, и поймать его взгляд было невозможно.

– А, «нистагм», вот почему он так смущается, и не смотрит на людей, определила она для себя, заболевание наследственное, не поддается лечению.

Дернув за рукав Василия Степановича, что бы тот нагнулся, росточку-то в нем с аршин было, что-то зашептал на ухо.

Степаныч гмыкнул, подозрительно посмотрел на руки мужчины.

– Ээээ… Ольга Семеновна, мастер желають измерить головку вашу, позволите?

– Если это поможет делу, то, конечно.

Сидя на стуле, она терпела мягкие касания чужих рук, которые исследовали ее черепную коробку, пришлось распустить волосы, чтобы дать ощупать затылок, а уж когда он начал пересчитывать позвонки, не выдержал Степаныч.

– Ну, ты, это, Данилыч, рукам то, волю не давай, пообломаю, если что.

Мастер оказался капризным, и приступать к делу не желал, пока не увидит комнату, где будет установлен «агрегат». Долго стоял столбом, разглядывая плитку, которой были обложены стены и пол, поглаживал их руками, цокал языком, восхищенно покачивал головой:

– Какая роскошь, какая роскошь!

И, постукивал и царапал ногтем, ложился навзничь, разглядывая потолок. И вот, наконец, в дело пошли лестницы, линейки, обследован был чердак и небольшой земельный участок за домом. Через две недели, на удивление всех домочадцев, душ заработал.

Один сварной бак из стали был установлен на чердаке, и специально для него было проделано оконце в крыше, чтобы вода дышала свежим воздухом и зимой и летом. Второй, на улице под навесом, плотно прикрывался тяжелой крышкой, от него, причудливо переплетаясь, ползли трубы по стене наверх, и лишь одна, возвращаясь, отдавала использованную воду земле, под корни плодовых деревьев.

Оленька открутила кран.

Первые холодны капли заставили ее вздрогнуть, но она тут, же расслабилась. И, вот уже не вода, а редкие белые снежинки, мягко опускаются на обнажено тело. За ними нежные, белые лепестки ромашек, вперемешку с красными от розы, своими шелковыми поглаживаниями, снимают «гусиную кожу», и лунный свет чередуется с солнечными лучами и теплый летний ливень смывает весь «негатив», – косые взгляды, осуждения, зависть, все, что нацеплялось за целый день.

Оленька радовалась, как ребенок, когда Василий установил чугунную ванну, это, действительно была роскошь, по сравнению с деревянной бочкой наполненной дождевой водой в сарае. Скучая по своему лесу, она сама составляла рецепты из хвои, и ромашки, из полыни и мяты, календулы и шалфея. Летом с Маняшей собирали их в лесу, сушили, раскладывали в полотняные мешочки, а зимой, все пили ароматный чай, правда ванной комнатой пользовалась только хозяйка.

Они грустно смотрели друг на друга. Огромный серебристый диск луны и одинокая фигурка в белоснежном пеньюаре возле окна. Отчего опять тоска на сердце? У нее есть все, что она желала за последние годы, к чему стремилась и о чем мечтала. Закончив на «отлично» медицинские курсы, её взяли в институт скорой помощи на должность старшей медсестры. Однако хозяйственная деятельность ей была не интересна, и она, обеспечив на день лекарствами и необходимым оборудованием сотрудников, бежала в хирургию, вскрывала гнойные раны, зашивала и бинтовала, иногда удавалось ассистировать профессору в боле сложных операциях. Пациентов было много. Рабоче-крестьянская милиция боролась с уголовниками и всевозможными бандформированиями, и каждый день из городов и окрестных сел поступали «огнестрелы», ножевые ранения, переломы и ушибы, и этим людям требовалась скорая медицинская помощь.

Уставала ли она? Да. Но, стоило, кому, ни будь шепнуть на ушко: «У дантистов шикарная флегмона», и она неслась на другой конец здания, выпрашивая разрешение присутствовать на операции.

Страдание и боль ежедневно присутствовали в ее жизни, но когда пациента выписывали, и у нее в кармане оказывался затертый леденец, или сушка или просто цветочек с клумбы, и, произносились бессвязные слова благодарности, она расцветала, утверждаясь в том, что нужна людям.

Когда-то эту мысль, стать доктором, вложил ей в голову Василий Степанович, и не ошибся.

Они так и жили под одной крышей, теперь уже в Москве, и дом так же делился на две половины. В те, редкие дни, когда он возвращался из командировки, они вместе ужинали, пили чай, он рассказывал забавные истории, она тревожилась об его работе, и очередной «сон», где его подстерегает опасность, тут же выкладывался в мельчайших деталях.

– Ты, все – таки думаешь обо мне, раз прихожу к тебе во снах?

Она улыбалась, отмечая про себя, что одежда на нем все та же рабоче-крестьянская, но выбрит он до синевы, и еле уловимый запах дорогого одеколона, которого в доме не наблюдалось, периодически улавливал ее капризный носик. Но в ее видениях рядом с ним не было женщин, а все больше серьезные мужчины в пенсне и моноклях, а они-то как раз и составляли враждебное окружение.

Где-то внутри шевельнулась благодарность, мама как всегда оказалась права. Василий оказался настоящим другом, любящим, преданным, но она не могла ответить на его чувства, да и он давно смирился с этим. Не о нем ли тоскует сердце, глядя не луну? Нет. Точно не о нем.

Сережа? Давненько не было известий… И… Тоже нет. Она мысленно перебрала ухажеров из числа врачей и пациентов. Никто не отозвался.

А луна все светила томной грустью безмолвно и загадочно. Оленька озябла, с трудом оторвавшись от созерцания прекрасного лика, подошла к постели.

Но вместо того, чтобы ощутить теплые, нагретые Маняшей простыни, она вдруг стала проваливаться в пустоту, и одновременно, жесткие мозолистые руки прикоснулись к спине, убаюкивая и осыпая ласками.

И с этими касаниями она ощутила вселенскую нежность и любовь, которая не имеет границ, как и вселенная, что окружала ее и его. Нескончаемые поцелуи, неистовые ласки доводили до изнеможения, в этих жестких объятиях она умирала и воскресала вновь.

– Это он, – молнией сверкнула мысль, но падение вниз прекратилось, и вот ее уже подталкивают вверх, к свету, теплому, сияющему, к истокам Мироздания, навстречу самому Творцу.