Меня охраняют призраки. Часть 2

J. A. Estell: «Тётя Сэнди считает иначе. Она говорит, что от детей, особенно в переходном возрасте, можно ожидать любой глупости, любой безумной выходки, а ей ни к чему преждевременные морщины и седина в волосах. Мама пыталась её переубедить, но она… упрямится. И не хочет никого слушать. Она, видимо, думает, что я способна взорвать дом, если меня оставить там одну хотя бы на мгновение».

Strange Disaster: «Знаешь, тут неподалёку есть музыкальная лавочка братьев Вилль? Эти парни – действительно чудо природы. Когда они учились в нашей школе, учителя и студенты ежедневно опасались, что на воздух взлетит туалет, или в чулане для швабр и мётел неожиданно появится толпа лабораторных мышей, или ещё что-нибудь произойдёт… Жаль, что у нас нет больше таких фокусников».

J. A. Estell: «А знаешь, я даже рада этому. Я не люблю внезапные потрясения, даже если они хорошие. Это нарушает мой привычный уклад жизни, и я начинаю чувствовать себя так… странно, так неуютно. Как будто я сидела в своей комнате, но её стены вдруг обрушились, и прохожие на улицах смогли увидеть меня. Я не люблю, когда происходит что-то, чего я не могу предугадать и объяснить. Возможно, из-за этого у меня скучная жизнь, но мне кажется, что лучше уж немного скучать, чем постоянно дрожать, оглядываться по сторонам: какой ещё сюрприз заготовил мне нынешний день? Я хочу держать всё под своим контролем. Понимать, что не всё зависит от твоей воли, унизительно. У меня нет желания ощущать себя марионеткой, которую дёргают за ниточки, чтобы она плясала».

Strange Disaster: «У тебя очень странная философия. Сдаётся мне, что я её совсем не понимаю. Я, наоборот, жду, чтобы со мной произошло что-нибудь чудесное и неожиданное. Если бы жизнь текла однообразно изо дня в день и совсем ничего не случалось, я сошла бы с ума! В таком упорядоченном мире было бы слишком скучно жить».

J. A. Estell: «Но эти неожиданности выбивают из колеи, и к ним очень трудно привыкнуть».

Strange Disaster: «Послушай, Джо, но ведь мы с ребятами тоже были для тебя неожиданностью, и я всегда думала, что ты была рада нашему знакомству».

J. A. Estell: «Это так, Габриэль, но… честно говоря… я до сих пор не верю, что такое чудо могло произойти со мной, ведь я совсем его не заслужила».

Strange Disaster: «Брось! Ещё пара месяцев общения со мной, и ты будешь спрашивать у себя, за что тебе такое наказание!»

На душе у Габриэль установилось блаженное состояние, схожее с чудесной дрёмой, когда реальность, видимая сквозь полуприкрытые веки, искажается сонным воображением и принимает те формы, что ему угодны. Но дрёма не может длиться вечно, равно как и счастье никогда не задерживается надолго, и Габриэль пришлось убедиться в этом, когда снизу послышался каркающий голос миссис Дэвис, сдавленный годами и простудой, которую она умудрилась подхватить неделю назад, попав под неожиданно начавшийся сильный ливень по пути из магазина.

– Габриэль! Тебя к телефону!

– Да, бабушка, уже иду! – отозвалась Габриэль мрачным голосом и неохотно спустила ноги на пол с кровати.

Больше всего ей хотелось задать себе единственный вопрос: почему тот, кому она так потребовалась в разгар жаркого июльского дня, не позвонил ей на мобильник.

Миссис Дэвис стояла под лестницей с домашним телефоном в руках и поджидала, пока Габриэль, шумно хлопая задниками тапочек по каждой ступеньке, спустится вниз. У миссис Дэвис было очень мрачное лицо и сердитые глаза, а на лбу её тяжело лежали гневные морщины. Дрожащей (как Габриэль подозревала, не только от слабости) рукой миссис Дэвис протянула ей трубку и коротко сказала:

– Это Мелисса Эстелл.

Габриэль прижала трубку к уху, повернулась было, чтобы уйти, но колючий взгляд миссис Дэвис впился ей в спину, разъедая кожу, как концентрированная серная кислота, и Габриэль остановилась. Ей не требовалось слышать приказы, чтобы понять, чего желает бабушка – в последнее время та из властной женщины превратилась в тиранку, ссориться с которой было противопоказано из опасений надолго испортить себе жизнь. Поэтому Габриэль всего лишь поднялась на одну ступеньку выше по лестнице и опёрлась свободной от телефона рукой о перила. Эту руку тут же накрыла холодная ладонь миссис Дэвис, как будто та всерьёз собиралась удерживать Габриэль, не доверяя ей и думая, что та хочет сбежать.

– Алло! – прокричал голос Мелиссы сквозь динамики трубки.

– Да, Мелисса, это уже я, – сконфуженным голосом отозвалась Габриэль. Разговаривать под надзором бабушки было для неё тяжело. – У тебя голос взволнованный. Что-то случилось?

– Габриэль, ты мне необходима, как воздух! – громко кричала трубка, не подозревающая о присутствии миссис Дэвис, которая стояла, напряжённо вытянувшись, ловя каждое слово своим острым слухом.

– В чём-то… какие-то проблемы? – спросила Габриэль ненатуральным голосом. – Слушай, может быть, я приеду к тебе, и ты всё объяснишь у себя… – она зажмурилась от неприятного ощущения холода – ледяная ладонь миссис Дэвис глубже вдавила её пальцы в перила, и Габриэль сумела закончить свою фразу только через стиснутые зубы и с большим трудом: – …дома?

– Слишком долго, у меня мало времени! – продолжала орать трубка, которая, казалось, подпрыгивала от волнения у Габриэль в кулаке. – Я тебя просвещу вкратце, остальное доскажу, когда все соберутся. Послушай, в город вернулся кузен моего дяди! Бальтазар Эстелл, он вернулся! И с ним его сын, он наш ровесник; так вот, это не самое худшее…

Габриэль обречённо вздохнула. Миссис Дэвис торжествующе блестела глазами и даже не предпринимала никаких попыток скрыть того факта, что она злорадствует – на это, видимо, существовали некие причины, о которых Габри не знала и насчёт которых она думала, что лучше ей их и о них и не подозревать.

– Они не хотят приходить к нам в гости, – продолжала увлечённо болтать Мелисса, – но своему сыну разрешили встретиться со мной, потому что… они… объяснили это тем, что знать свою семью необходимо, даже если она немного не соответствует ожиданиям… – Мелисса неловко прокашлялась (Габриэль страдальчески поморщилась и пожелала, чтобы на этом трубка умолкла). – Так вот, он скоро придёт! Придёт знакомиться со мной! Да ещё и не один, а со своими родителями! Они немного подумали и решили, что его нельзя отпускать одного… Мне нужна моральная поддержка, срочно! Я боюсь, что они будут задирать нос и важничать… Я позвонила Линде и спросила об этом семьи, и она мне столько всего рассказали об этом женщине, жене дядиного кузена….я теперь боюсь её даже больше, чем боялась миссис Лондон перед тем, как с нею познакомилась.

– Мелисса! – почти провыла Габриэль сквозь крепко стиснутые зубы. – Мелисса, давай ты всё расскажешь, когда мы с Ооной приедем к тебе домой! Пожалуйста!

На линии долго висело интригующее молчание. Миссис Дэвис просверлила Габриэль убивающим взглядом, отчего Габриэль моментально сделалось нехорошо, затем она круто повернулась. Миссис Дэвис производила грозное и величественное впечатление, даже будучи такой хрупкой, высохшей, с накрученными на бигуди волосами и в старом халате, который висел на крючке двери в её комнате уже тогда, когда тётя Джинни ещё не родилась. Ледяная ладонь миссис Дэвис больше не вдавливала пальцы Габриэль в перила, но той не удавалось почувствовать желанное облегчение, пока миссис Дэвис стояла тут и, несомненно, с прежним вниманием следила, что будет дальше. Однако Мелисса наконец-то поняла все намёки и поторопилась распрощаться.

– Приезжай скорее! – твердила она, когда Габриэль уже начала отнимать трубку от уха. – Не трать много времени, это действительно очень важно!

Габриэль нажала на кнопку отбоя, и телефон смолк. Он был раскалён, словно его совсем недавно вынесли из-под прицельного обстрела солнца. Габриэль осторожно поставила телефон в ячейку на тумбочке, что притулилась возле лестницы, и скосила один глаз в сторону бабушки. Та успела переместиться в дверной проём, где она сейчас и стояла к Габриэль спиной в совершенной неподвижности. Габриэль осторожно перенесла ногу одной ступенью выше, и произведённый ею лёгкий стук мгновенно привёл миссис Дэвис в чувство. Та обернулась, как кошка, почуявшая мышь, выпрямилась и прокричала:

– Эмма! Эмма, немедленно иди сюда!

Миссис Хаэн имела ещё одну, помимо гипертрофированной любви к тарелкам и сервизам, слабость. Она любила сладко поспать, причём желательно – намного дольше, чем то полагалось здоровому взрослому человеку. Миссис Хаэн ложилась в кровать далеко не самой последней в доме, но именно её никогда не удавалось разбудить раньше десяти часов утра, если встать раньше указанного времени не требовалось ей самой; в таких случаях она заводила будильник, который, впрочем, мало ей помогал. Всей семье приходилось ходить по дому на цыпочках, пока она спала, поскольку невыспавшаяся миссис Хаэн становилась злой, нетерпимой и агрессивной. У неё всё валилось из рук, она не передвигалась, а практически ползала по дому, едва составляя себе труд выглядывать из-под полуопущенных век, и в конечном итоге всё равно засыпала, добирая упущенные часы, в кресле в гостиной, в своей комнате или наверху, где раньше жила тётя Джинни.

Но был один такой сигнал, который мгновенно будил миссис Хаэн вне зависимости от того, в какой части дома она сейчас спала и сколько времени показывали часы. Этим сигналом был трубный призыв, издаваемый миссис Дэвис. На голос матери, выкрикивавший её имя, миссис Хаэн отзывалась сразу и спешила узнать, для чего её зовут; все прочие домочадцы могли надсаживать глотки часами – миссис Хаэн не приоткрыла бы даже одного глаза. Спустя рекордно короткие сроки, прошедшие с того мига, когда миссис Дэвис в последний раз выкрикнула имя дочери, на лестнице уже послышались торопливые, путающиеся шаги. Габриэль посторонилась вовремя – в следующую секунду со ступеней в коридор слетела ошарашенным сонным комком миссис Хаэн, не успевшая переменить ночной сорочки на повседневную одежду. Поверх сорочки был накинут пеньюар, но, судя по тому, как он, практически свободно болтаясь, висел на фигуре миссис Хаэн, было очевидно, что накинули его второпях. Протирая кулаками, на которых отчётливо выступали тонкие синие жилки, едва открывающиеся глаза, миссис Хаэн замерла в паре сантиметров от матери. Миссис Дэвис глядела на неё с явным неодобрением и молчала, ожидая, пока заговорит миссис Хаэн. И та это сделала – но как только широко раскрыла глаза и попыталась оценить обстановку.

– Зачем ты звала меня, мама? – спросила миссис Хаэн усталым голосом. – Габриэль, что ты опять натворила?

Габриэль утомлённо вздохнула и закатила глаза к потолку: миссис Хаэн на неё даже не смотрела, поэтому ей совсем не хотелось ничего объяснять, тем более что звонок Мелиссы не одобрил бы никто в её семье, за исключением Ооны и, пожалуй, мистера Хаэна, но тот не стал бы высказываться ни в чью пользу, чтобы не навлекать на себя и на девочек лишние неприятности.

– Она не натворила пока ничего особенного, – пропечатала миссис Дэвис, подчеркнув слово «ничего» язвящими ироническими нотками, – однако собирается натворить и обязательно это сделает, если ты, как мать, не заявишь ей своей чёткой позиции по поводу того, о чём мы с тобой уже не один раз говорили.

Глаза миссис Хаэн переполнились утомлённой горечью.

– Мама, я не понимаю, почему ты не хочешь отпустить ситуацию. Это случилось пятнадцать лет назад. Хватит уже…

– Нет, не хватит, – строптиво отрезала миссис Дэвис. – Послушай меня внимательно, моя дорогая Эмма. В твоём возрасте я тоже была такой наивной… как и ты, я училась в пансионе для девушек и не верила, что окружающие люди могут оказаться вовсе не такими приятными, какими они представляются поначалу. Мир полон врагов, Эмма. Я убедилась в том, что никому нельзя верить, когда Эстелл подло убил мою дочь и даже не понёс за это никакого наказания. А теперь ты рискуешь потерять Габриэль, когда отпускаешь её в гости к приёмной дочери убийцы, у которой подруга – племянница убийцы, друг – подозрительная личность, дебошир, дымящий, словно десяток паровозов на станции, другой друг – сын Лейлы Мэллой, которую я считаю практически такой же убийцей, как и…

«Я вообще должна это слушать?» – пронеслась в голове Габриэль унылая мысль. Ей было неприятно впускать к себе в уши все эти гадкие, грязные, унижающие её друзей слова, и она чувствовала, что вскоре не выдержит и сорвётся – даже несмотря на то, что ругаться ей придётся с горячо любимой бабушкой. У Габриэль часто забилось сердце, все жилы на шее у неё напряглись, в висках что-то заколотилось и забилось с острой силой. В груди у неё разлился жар. Нагнув голову по-бычьи, она упрямо смотрела на бабушку, а бабушка смотрела на мать с мрачным торжеством и ожидала её ответа.

Миссис Хаэн была окончательно сбита с толку. Влетая в коридор, она ожидала чего угодно, но не этого. Она представить себе не смела, что её мать снова начнёт ворошить прошлое и поднимать те вопросы, в которых они никогда не могли найти компромисса. Ей было неприятно и стыдно – стыдно за Габриэль, не сумевшую уйти тихо, не тревожа бабушку.

– Так что же, Эмма? – вкрадчиво осведомилась миссис Дэвис. – Что ты на это скажешь?

– Мама, я скажу всё то же самое, – устало промолвила миссис Хаэн, – то, что Эстелл не убивал Джинни, и то, что друзья Габриэль вовсе не так плохи, как ты о них думаешь. Не суди людей за поступки их родителей и родственников, мама. Мы с тобой тоже не идеальны.

Лицо миссис Дэвис пошло ярко-красными оскорблёнными пятнами.

– Мы с тобой, Эмма, не убийцы! Мы никому в своей жизни не причинили зла.

– Кроме Эстелла, – вздохнула миссис Хаэн, – и его приёмной дочери Мелиссы, которую ты готова ненавидеть за то, что она живёт в доме человека, неприятного тебе; кроме Лейлы Лондон, которая вообще не имела никакого отношения к тому, что случилось в нашей семье, кроме её сына, кроме Питера Эндерсона, который, на мой взгляд, вполне неплохой паренёк, кроме Люсинды Кэчкарт, которая не виновна в том, что её двоюродный дядя – отцеубийца, кроме Джоанны Эстелл, которая не могла родиться от других родителей… – миссис Хаэн упрямо наклонила голову, в точности как и Габриэль, и её лицо тоже начало краснеть. – Мама, хватит жить в своих фантазиях! Кого ты ни обвинила бы теперь в смерти Джинни, её уже не вернёшь. Пора с этим смириться и дать девочкам жить так, как хотят они. Свою жизнь мы уже необратимо испортили.

Миссис Дэвис хватала ртом воздух, дрожала всем телом и краснела сильнее и гуще. В её глазах сконцентрировалась вся её сила, и этой силы было достаточно, чтобы заставить вздрогнуть не только миссис Хаэн, но и Габриэль, которая уже начинала опасливо раздумывать над побегом из этого дома – серьёзным и долгим побегом.

– ЭММА!! – наконец, грохотнула миссис Дэвис ужасным грубым голосом, и миссис Хаэн вжала голову в плечи. – И ты смеешь говорить такие слова?! Я никогда не перестану искать способ наказать виновных в смерти моей дочери! Ты глупа и эгоистична, Эмма! Ты никогда не думала ни о ком, кроме себя! Вот и сейчас ты не видишь или не хочешь видеть, что твои дочери клюют на ту же самую наживку, что и Джинни! Джинни любила этого Эстелла… она была ему преданна… она верила ему, и он убил её! И его приёмная дочь не может не быть такой же самодовольной, самовлюблённой и беспринципной, как и он!

– Неправда! – завизжала Габриэль. – Бабушка, это всё неправда!

Миссис Хаэн и миссис Дэвис, готовые сцепиться друг с другом, неожиданно остолбенели, и у обеих них опустели глаза. Они смотрели на Габриэль с поражённым неверием, поскольку Габриэль никогда раньше не позволяла себе вмешиваться в их споры, даже если становилась невольной свидетельницей таковых. Но Габриэль чувствовала, что молчать она уже не может, поскольку оскорбили её святыню, которой она жертвенно преподнесла свою первую любовь. Оскорбили и обвинили в постыдном и жестоком деянии человека, которому она была преданна до последнего дыхания и которому охотно отдала бы свою жизнь, если бы в том возникла нужда. Для неё Эстелл означал воплощение всего лучшего, что только мог вместить в себя человек, и слушать, как его называют убийцей и эгоистом, для неё было оскорбительно и мучительно до слёз – мучительно оттого, что его самого не было здесь, чтобы иметь возможность опровергнуть эти слова, а бабушка его отсутствием пользовалась, возводя на него самую гнусную клевету и не чувствуя никакого стыда и стеснения. В тот момент, когда она выкрикнула свои слова грозным и независимым голосом, она уже не могла себя контролировать. Всё её существо заполонили холодная ярость и остервенелое желание доказать свою правоту, потому она не заметила ни предупреждения во взгляде матери, ни удивления, проявившегося в глазах бабушки.

– Это всё неправда, – цедила Габриэль сквозь зубы, – всё неправда, что ты сейчас говоришь! Мои друзья – лучшие друзья в мире, и мне наплевать, что у них там были за родственники! И Эстелл… тоже ни в чём… вовсе… не повинен! Он никого не убивал! Они с Мелиссой оба – прекрасные люди, и ты не можешь их вот так вот обвинять! Хватит!!

Миссис Дэвис долго смотрела на Габриэль пристальным, чего-то ищущим взглядом, и, хотя Габриэль понимала, что этот взгляд хочет обнаружить, она не опускала головы. Ей было совершенно всё равно, и её не волновало, какова будет реакция всех обитателей этого дома, если её тайна неожиданно откроется.

– Вот, Эмма, – наконец, сказала миссис Дэвис, – твоё воспитание. На твоих детей не могут повлиять их собственные родители. Когда-то я позволяла тебе и Джинни выбирать себе круг общения, но лучше бы я этого не делала! И ты поймёшь, как я была права, обязательно! – миссис Дэвис вскинула вверх палец и прибавила: – Причём очень скоро! Габриэль, – она перевела прежний свербящий взгляд на Габриэль, – я надеялась, что ты прислушаешься к моим словам. Никому нельзя верить: люди часто надевают столько масок, что они заменяют истинное лицо. Что ты можешь знать о своих друзьях?

– Всё, – по-детски упрямо буркнула Габриэль, – я их люблю и уважаю! Не думаю, что тебе понравилось бы, если бы о твоих друзьях говорили такие несправедливые вещи!