Седьмое имя

Молодой рассмеялся:

– Ну зачем нам ваши тела? Мы от своих хотели бы избавиться, но пока не получается.

Овела слушала его и не могла понять, что хочет молодой нелюдь. Тело отбирать не будет, это понятно. А для чего тогда ее сюда притащили? Тонула, вот и дали бы утонуть… Она смерти не боится…

Оламер прервал ее размышления:

– Это я просил тебя вызволить. Они не хотели, а я уговорил…

– Зачем? В племя нам ходу нет, а как жить дальше?

– Так и будем жить. Ты помнишь, что сказала, когда уходила в поход? Что я буду отцом твоего ребенка… Помнишь? Вот и будем жить. Я многое знаю и умею, а сейчас еще больше понял и узнал.

– Подожди, Оламер! А где мы будем жить? В племя нам нельзя – убьют.

– Здесь. Они оставят нас у себя, и ты увидишь, как у них все устроено…

– Да кто они такие, если они наши тела не воруют, к нам в племя не хотят?

– Это наши предки. Те, что остались…

Овела посмотрела на него, как на сумасшедшего. Она проговорила:

– Оламер, я, конечно, не такая умная, как ты, но даже я понимаю, что предки – это те, которые были раньше нас…

– А они и были… и сейчас есть… Я пока объяснить это не могу. Они мне рассказывали, но я не понял…

– Тогда чего мне голову морочишь! Будет он отцом моего ребенка! А ты сначала спроси, захочу я этого?

– Но ты же говорила перед походом…

– Это я тогда говорила, а сейчас раздумала. Старый ты, Оламер. Еще мой отец молодым был, когда ты состарился…

Оламер напрягся, но все же спросил:

– И что же ты хочешь делать теперь?

– А вот того молодого нелюдя полюблю! И он меня полюбит… Думаешь, нет? Я все умею, все знаю… А такой старик мне не нужен…

Она говорила громко, почти кричала, и каждое слово хлестало ведуна как пощечины. Его лицо становилось багровым, темным… Он вдруг зашатался, схватился за горло и начал медленно оседать… Овела испуганно смотрела на него. Такого она не видела и не понимала, что происходит. Ведун медленно лег и задышал ровно, размеренно. Каждый вдох пробегал по телу пульсацией голубого пламени, а выдох утекал грязным мутным ручейком…

Скоро Оламер сел, потом встал на четвереньки, а потом поднялся на ноги. Он больше не смотрел на Овелу, и она почувствовала, что сделала что-то очень плохое. Однако упрямство, злость на ведуна, и еще что-то, непонятное ей самой, бушевало внутри, и заставляло говорить ему гадости… даже рот раскрыла, но не успела… Оламер повернулся к ней спиной и шагнул прямо в стену тумана, который клубился вокруг ее лежанки. Она хотела крикнуть оскорбление вдогонку, но не смогла. Горло перехватило, голос пропал, и она выдавила из себя только жалобный писк…

Она проклята!

Оламер вернулся в племя. Его не было несколько дней, но никто не спрашивал, где он пропадал. Знали, что у ведунов бывает что-то такое, тайное, когда им надо уходить из племени. И все заметили в нем перемены. Пришел он со стороны земли нелюдей. Шел медленно, тяжело переставляя ноги. Ни с кем в племени не заговорил, даже не спросил о новостях. Прошел мимо шатров и балаганов к своей пещерке, скрылся в ней и до конца дня никто его не видел.

Потом еще несколько дней кряду люди племени видели его стоящим на отвесной скале молений. Оламер смотрел куда-то в серую даль океана и не обращал внимания на подходивших к нему.

Но время лечит любые раны. Постепенно Оламер ожил, стал говорить с людьми, помогал кому советом и делом. В племени прошел слух, что был ведун в дальней полнощной земле, где собираются самые большие и сильные ведуны. И там учился своему искусству. И действительно, когда к нему приходили больные, он уже не тряс над ними дымными головешками и не обсыпал золой, как раньше. Сразу щупал разные места на теле и находил такое, что отзывалось на боль. А потом делал что-то, отчего человек сначала выл от боли, но скоро затихал и засыпал. И спал, бывало, по несколько дней. А просыпался здоровым. Славой Оламер и так был не обижен, но после возвращения от больших ведунов (так говорили в племени) стал он великим лекарем. Помогал всем, не отказывал. Хотя, конечно, были такие, от кого он раньше отмахнулся бы, как от мухи.

От него же в племени узнали о трагической судьбе отряда Овелы. Он рассказал, что когда был в стране больших ведунов (все-таки правы оказались люди, был он там…), то узнал, что отряд Овелы погиб, частью у подножия таинственной стены, а частью в пучине моря. О ней самой он не сказал ни слова, но все и так поняли, что она сгинула вместе с отрядом. Может, мать и погоревала о бесшабашной молодке, а в племени привыкли, что люди постоянно гибнут: кто на охоте, а кто в боях. Потому и новость не вызвала особых эмоций.

Возвращения воинов из похода ждали не скоро. Отряд ушел очень далеко, к теплым рекам и путь его пролегал мимо страшных скал, где жили нелюди. А потому воины старались распределить дорогу так, чтобы пройти землю нелюдей засветло. Обычно при свете нелюди вообще не появлялись на дороге. А от тех скал до племени было уже недалеко. Поэтому так и рассчитывали, что из похода будут возвращаться медленно. Новых жен надо было сторожить, иначе по дороге половина бы разбежалась. Всегда так было, что из похода возвращались медленно, не торопились. Но в этот раз будто что-то толкало воинов, и они шли быстро, напористо. Вместо трех дней пути, они одолели дорогу за полтора, и пришли к земле нелюдей вечером. Если такое случалось раньше, то ночевали на границе. Не хотели пересекать страшные скалы ночью, да и нужды такой не было. Но в этот раз все шло по-иному. Миновали границу и даже не заметили. А когда опомнились – было уже поздно. Они забрались в самое сердце опасной земли, и поворачивать назад бессмысленно. До племени было ближе. Уж лучше было идти вперед и добраться до родных скал…

Так и поступили. На небе ни облачка, и каждый камешек на дороге был освещен мягким лунным светом. Большой, хорошо вооруженный отряд двигался квадратом, внутри которого шагали жены. Поэтому каждый отвечал не только за себя, но и за ту женщину, которую вел с собой. Настроение решительное, и отряд уверенно шел к землям племени. И почти миновали уже скалы нелюдей, как увидели на дороге одинокую фигуру. Издали и не разобрать, кто там стоял. Но когда подошли поближе, то увидели погибшую Овелу. Выглядела она очень даже живой. Ни тления, ни ран на теле не было. И одета была, как принято в племени одеваться живым. А все знали, что в стране предков погибшие воины, первым делом переодеваются, чтобы их никто не перепутал с живыми… Овела стояла посередине дороги и смотрела на отряд.

И отряд остановился. Всем было ясно, что, если у нее нет ран, и она стоит тут, значит, нелюди похитили ее тело и забрались в него. И перед ними стоит не Овела, а кто-то из нелюдей в ее облике. И знали, как нужно поступать в этом случае. Без разговоров убивать и все. Однако решимость куда-то подевалась. Воины смотрели на Овелу, а она смотрела на них. Потом спросила:

– Хороший ли поход был?

– Ты кто? Если нелюдь, то пропусти. Нас много, а ты один, и мы убьем тебя…– ответил старший воин.

– Разве вы меня не узнали? Я – Овела!

– Ты погибла в море на полудне! Мертвые к живым приходят редко, а ты пришла из такой дали. Значит, ты живая и живешь жизнью нелюдей!

– Нет, я – Овела! Я вышла к вам, чтобы сказать: нелюди нам не враги! Они очень хорошие и добрые, и им не нужны наши тела…

Вот тут все стало ясно. Овела так говорить не могла, в ней сидел нелюдь и убеждал воинов подружиться с ними… А с такими в племени всегда поступали одинаково – камнем из пращи в голову, а если не умрет сразу, то добить ножами…

Но ни у кого рука не поднималась на Овелу. И не потому, что перед ними стояла женщина. Нет. Разделение по половым признакам было функциональным. Одни добывали, другие рожали… Что-то иное, непривычная осторожность мешала воинам. И тогда старший приказал всем:

– Схватите ее! Отведем в племя и отдадим Оламеру. Пусть ведун с ней разбирается. Ему надо искать средство против нелюдей, вот на ней и будет пробовать!

Воины быстро охватили Овелу полукольцом, как не раз это делали в походах, и оставили ей только один выход, где ее уже ждали самые сильные и ловкие. Но она и не собиралась бежать. Она ждала, когда воины приблизятся к ней. Потом спокойно стояла, когда ее связывали, и послушно пошла вместе с отрядом в племя.

К селению вышли ранним утром. Охрана заприметила их издали, и затаилась, не понимая откуда взялся этот отряд. А потом, когда узнала, приветствовала радостными криками. На шум из жилищ повыскакивали люди племени, окружили отряд, спрашивали, рассказывали о каких-то новостях… Поднялся гвалт, какой обычно сопровождает возвращение. Но старший воин поднял руку и громко крикнул:

– Мы привели нелюдя! Отдадим его ведуну!

Сразу наступила тишина. Воины вытолкнули на обозрение связанную Овелу. Ее рассматривали как удивительное животное. Будто раньше никогда не видели… А потом из задних рядов протолкалась ее мать и подошла к ней. Она шла, опираясь на палку. И когда приблизилась, почти не размахиваясь, ударила палкой свою дочь. Та охнула, упала на одно колено и простонала:

– Мама, я же дочь ваша, неужели не узнаете?

Старуха молча замахнулась и хотела ударить по голове, но руку ее перехватил Оламер. Он тоже вышел встретить отряд и увидел Овелу. Он прошел через кольцо людей и оказался рядом как раз в тот момент, когда мать хотела второй раз ударить Овелу. Оламер оттолкнул ее от пленницы, подошел к той и резким рывком поставил на ноги. На шее у Овелы наливался багровой краснотой рубец от удара. Она посмотрела Оламеру в глаза и сказала что-то на незнакомом языке. Но Оламер не ответил. Он достал из складок плаща сверкающий родовой нож, и все ждали, что сейчас он перехватит горло нелюдю. Но нож рассек веревки, которыми она была связана. Оламер повернулся к людям и сказал:

– Она – Овела. Она не нелюдь! Я это знаю. Но она проклята! И я изгоняю ее, иначе на все племя падет несчастье. Но еще большее несчастье будет, если вы убьете ее… Дайте ей уйти, она больше никогда не появится в племени!

Овела смотрела на ведуна в изумлении. Она снова что-то сказала ему на незнакомом языке, но тот уже отвернулся от нее. Он махнул рукой, и люди расступились. Открылся проход в толпе и Оламер указал на него Овеле. Она еще не понимала, что все разговоры закончены. Она еще хотела что-то сказать, но ведун оборвал ее и снова показал рукой в сторону земли нелюдей… Овела, опустив голову, медленно пошла туда, и воины видели, как по щекам ее текут слезы. И это было странно, удивительно и непонятно. Нелюди не плакали, это знали все. И слезы подтверждали слова Оламера, что женщина не нелюдь. Однако отчего плакала Овела? Осталась жива, ведун освободил ее и отпустил. Надо бы радоваться, а она плакала.

Оламер знаком позвал за собой старшего воина и, отойдя к своей пещерке, сказал ему:

– Она будет бродить в окрестностях племени – не трогайте ее, но и в племя не пускайте. Она проклята! Пусть идет туда, откуда пришла. Если еще раз увидите ее, так и скажите: «Возвращайся туда, откуда пришла к нам». Она поймет…

Больше ведун не сказал о ней ничего. Он начал расспрашивать о походе, о том, что видели и как набрали новых жен. По традиции он должен был поговорить с каждой и объяснить ей, что она не пленница, а подруга воина, и как только родит сына и выкормит грудью, может снова уйти, если захочет…

Старший воин выслушал, ответил на вопросы и пошел к отряду, а Оламер вернулся в свою пещерку и засветил масляный светильник. На топчане кто-то сидел. Он поднял светильник повыше, чтобы осветить гостя и увидел мертвые блестящие глаза и гладкую голову нелюдя. Он медленно поставил светильник и спросил: